Петер Хандке - Дон Жуан (рассказано им самим) Страница 10

Однако неделей позже Дон Жуан рассказал мне кое-что еще, что произошло в тот день до того и к каким последствиям привело. Про себя ему, впрочем, тоже было что сказать — он совершил пусть и не ахти какой героический, но все же поступок. Сделав наконец-то обходной маневр, он приблизился к невесте и открылся ей, послав с некоторого расстояния, как и положено, откровенный взгляд, но отступил несколько шагов, чтобы вокруг него образовалось магнитное поле притяжения, чему молодая женщина, не колеблясь, и это было так естественно, мгновенно подчинилась. Примечательно, пожалуй, то, что Дон Жуан, если в его истории вообще присутствуют какие-либо внешне активные действия с его стороны, всегда упоминает о них только мельком, тогда как для повествования о событиях внутреннего свойства и возникающих из-за этого запутанных ситуациях всегда набирает полную грудь воздуха и берет медленный разгон.

Сближению обоих благоприятствовал неожиданный случай, чуть не закончившийся смертельно для бедного человека. Одному из гостей попала не в то горло рыбья кость, он мог, того гляди, задохнуться. Весь большой зал охватила паника, все повскакали с мест, принялись громко кричать, но постепенно крики перешли в жалобные стоны и беспомощные стенания, а потом во всеобщее изнеможение — все только стояли и хватали ртом воздух, под конец же вовсе впали в безмолвное оцепенение. Пострадавший тем временем повалился на пол и катался с красным лицом, темневшим на глазах у всех. Стоявшие вокруг бесперебойно давали советы, выкрикивая их ему в лицо, для чего наклонялись к самому полу. Но задыхавшийся человек уже ничего не слышал и только, дергаясь в конвульсиях, тут же выплевывал куски хлеба, которые ему пихали в рот, чтобы он пожевал их и проглотил вместе с костью. Вдруг он почувствовал на себе взгляд, помогший ему прийти в себя, — все прошедшее время он умоляющими глазами искал этой помощи. Ее мог, впрочем, оказать ему любой, для этого не требовалось никаких особых талантов или знаний. На мгновение он успокоился, и этого было достаточно, чтобы принять помощь со стороны. Ему по-боксерски сильно стукнули сзади по спине, и раз, и два, и наконец ему удалось исторгнуть из себя эту злополучную кость, или чем он там подавился, и так далее и тому подобное.

Казалось, не одному только этому человеку — всем присутствовавшим в зале заново подарили жизнь. Вместе со спасенным они сидели в той же позе, вздыхали и кряхтели, переводили дыхание и все такое прочее. Смерть внезапно оказалась рядом, каждый почувствовал ее дыхание на себе и пусть не с такой остротой, но видел, с каким трудом выплюнул ее из себя пострадавший, и не было никого, кто бы не ощутил перед лицом смерти, коснувшейся другого, призрачность жизни. Какая же началась после этого бешеная пляска, в ней участвовали даже те, кто до сих пор не выходил в круг или давно уже этого не делал, и все они танцевали без признаков дикости или хмельного угара, во всяком случае вначале. Они возбужденно разговаривали друг с другом — и случайные гости, как это принято на кавказских свадьбах, и родственники жениха и невесты, возможно издавна враждовавшие семьями, — чему немало способствовало неожиданное обилие вина на столах, мгновенно появившегося, по обычаям Грузии, в больших бутылях даже и на маленьких столиках. И неизвестно откуда взявшиеся дети, без бокалов вина, горячо целовали своих родителей, отца и мать, обнимали их за шею, хотя было совершенно ясно, что такие действия необычны для свадебного застолья.

Дон Жуан и молодая женщина, оказавшись в общей суете рядом, давно уже не дышали. Вместо них дышало что-то другое. Когда же время для них двоих закончилось, с последним блеском глаз, означавшим одновременно промах и упущение, как ничтожно малое, так и ошеломляюще убийственное, не осталось ничего другого — по крайней мере для Дон Жуана, — как довольствоваться этим малым и смириться с ним, и тогда они рассмеялись, в тот же миг отвернувшись друг от друга и проделав несколько зеркальных телодвижений и жестов. Потом Дон Жуан подвел невесту снова к жениху, сидевшему за длинным столом, при этом сам он шел несколько шагов отступя. Но что его, знатока в таких делах, удивило, пока он шел, так это блеск в ее глазах и тихая улыбка, не сходившая с лица. Блестел и дощатый пол под его ногами. Смеялись и блестели, по сути, уже сморщившиеся и утратившие прошлогодние краски яблоки на блюде. Какой-то своеобразный блеск исходил даже от пауков и сенокосцев в продымленной штукатурке. И даже висел за окном в воздухе. А уж про небо и говорить нечего! И такого чистого снега, как в горах, он не видел целую вечность. И шум ветра тоже приобрел блестящий шорох, под аккомпанемент гармошки, единственного музыкального инструмента, на котором в зале кто-то играл, очень тихо, почти неслышно, и притом не народные песни или шлягеры, а мелодию из «Волшебной флейты» — вариация оперной арии, задушевнее которой Дон Жуан опять же не слышал целую вечность. Они подали друг другу руку, потом обе руки, словно клянясь в любви на долгую жизнь и прощаясь навеки. Он расстался с ней на подъеме чувств и очень трогательно: райское расставание.

Но когда же он все-таки обернулся к женщине, то увидел, что она не разделяет его смиренного согласия с остановкой на полпути и лишением себя главного. Ее взгляд был черен от гнева, не то чтобы направленного на него, нет, она была разгневана принципиально и до глубины души. Не хотела она ограничиваться только тем, что произошло между ними. Не хотела, и все тут, не могло на этом все завершиться. Ее время, принадлежавшее ей, женщине, еще не кончилось и никогда для нее не кончится. И он, Дон Жуан, тотчас же понял, что должен немедленно уйти от нее — да, он не хотел бежать, он противился этому, — но снова вынужден был это сделать. Отведя ее к мужу, издали наблюдавшему за ним и видевшему в нем, между прочим, дорогого своего друга, сам Дон Жуан наконец, приглядевшись к нему, тоже почувствовал прилив искренней дружбы, а тогда уж тем более прочь отсюда и поскорее из этих мест.

Так оно и случилось. Только бегство Дон Жуана совпало с бегством его слуги. А оно, в отличие от действий Дон Жуана, бросилось всем в глаза, предложив вниманию гостей все, что только может предложить скандальное бегство. За его собственными действиями следила только покинутая им женщина, во всяком случае ее глаза, и позднее, с далекого расстояния, куда уже не долетал пушечный выстрел, ему казалось, он слышит, как она скрежещет зубами, плюет ему вслед, а главное — вздыхает. (Дон Жуан, который обычно то и дело вздыхал, никогда не делал этого от тоски по женщине; и речи быть не могло, ибо выходило за рамки приличия, — он унизил бы и женщину, и себя самого.) Слуга же, напротив, бежал под общий обстрел глаз, и за ним гнались, и за его хозяином, уже сидевшим в ожидании в машине, все те, кто из свадебной компании мог еще двигаться. По классическим правилам погони, вслед машине не только летели камни, падая в пыль (разве что только она не поднималась столбом), но и образовалась приличествующая случаю гонка преследования (да только она внезапно оборвалась на окраине деревни, точно в установленном месте, словно здесь проходила маркирующая линия границы, ну как в США между отдельными штатами, где кончается их суверенная власть).

На лице слуги к старым царапинам прибавились новые, местами долго кровоточащие. Он крутил баранку уже без свадебного пиджака, а его белая рубашка была разорвана, свежие царапины виднелись и на теле, особенно на спине, нижняя губа распухла, в самой середине запекся комочек крови после укуса — ясный след от зубов, впившихся в нее. Он обрел дар речи, только когда они уже подъезжали к Тифлису. От страха за гостя, катавшегося по полу в борьбе со смертью, он и его уродка, не произнося ни слова, отошли, как по обоюдному уговору, в сторонку и накинулись друг на друга. В действительности это, конечно, скорее она потянула за собой попутчика Дон Жуана и набросилась на него в каморке, служившей чуланом, и так далее. Но и он не отрицал, что, в свою очередь, тоже имел на нее виды. На него, так он объяснил Дон Жуану, она не производила впечатления уродки, с самого начала нет, еще и до поднятия праздничного настроения за столом, до обильных возлияний и всеобщего возбуждения. Ему вообще с давних пор всегда нравились женщины, считавшиеся некрасивыми. Для него достаточно было увидеть женщину со следами оспин на лице, как его тут же охватывало умиление. И ему уже хотелось обладать этой рябой. Он даже испытывал смущение, если вблизи него появлялась такая неприметная и невзрачная в привычном смысле слова женщина, — смущение от умиления и желания покорить ее. Каждый раз он буквально краснел, когда видел женщину своего типа, так что Дон Жуан постепенно научился в течение недели предсказывать развитие событий, увидев, как он краснеет и глядит поначалу растерянно, почти испуганно в сторону. И то, что он западает на таких женщин, сказал слуга, это не недостаток вкуса и даже не извращение. Те типы женщин, которые в глазах других представляются обезображенными или слегка поблекшими, те, что сидят по углам или пробираются тайком вдоль стен, чтобы остаться незамеченными, это и есть тот самый его случай. С ними он с ходу заводит любовные интрижки, ни слова не говоря при этом о любви.