Дидье Ковеларт - Чужая шкура Страница 10

Достав очки из кармана плаща, — я его так и не снял, — пытаюсь хотя бы на время чтения превратиться в того далекого юношу, которому адресовано письмо.

«Здравствуйте!

Не знаю, дойдет ли до Вас мое письмо. Я только что дочитала «Принцессу песков», нашла ее у подруги, к которой приехала на выходные, не знаю, кто Вы, что Вы за человек, написали Вы этот роман полгода, год или полвека тому назад; быть может, я обращаюсь к пожилому, всеми забытому господину, а может, к мировой знаменитости… Заранее прошу у Вас прощения, я совершенно не разбираюсь в подобной литературе и вообще впервые заглянула в книгу со столь «ongelofelijk»[12] обложкой (предпочитаю грубить по-фламандски). Первая Ваша фраза меня зацепила, иначе не скажешь, и я уже могла от Вас оторваться, вопреки снобизму зашоренной интеллектуалочки (что поделаешь, такова моя суть).

Однако я не представилась. Меня зовут Карин Денель, как Тур де Нель[13], но в одно слово, мне без трех дней восемнадцать, живу в Брюгге, учусь в Генте. Интересуюсь исключительно литературой, латынью и греческим, отлично понимаю, что в жизни это не поможет — все только и делают, что твердят мне об этом. У моих родителей отель с рестораном, бизнес процветает, и в перспективе они ждут от меня либо диплома школы гостиничного бизнеса, либо удачного замужества (ненужное зачеркнуть). Конечно, в этом нет ничего ужасного, но и приятного мало, и мне страшно хочется «упустить свой шанс», как они это называют. Наверное, творческому человеку легче хлопнуть дверью, сжечь все мосты, только у меня нет никакого призвания, я просто читательница, и хочу одного: прожить жизнь, витая в чужих мечтах. Что это — безумие, лень, преступление?

Уверена, что Вы были моим ровесником, когда написали «Принцессу». Можете смеяться, но я не решилась спросить о Вас в нашей книжной лавке, ни заглянуть в каталог издательства «Романтис». Мне не хочется думать, что до или после Вы опубликовали что-то еще, и эти другие Ваши романы оставят меня равнодушной.

Что мне так нравится в «Принцессе песков»? Все, что Вы ввернули помимо сюжета, просто так, впустую: легкие поклоны Гомеру, скрытые цитаты — словно камушки мальчика-с-пальчик, которые не всякий заметит (да, я хвастаюсь!). Наверняка и мне далеко не все удалось распознать. Я расшифровала историю с храмом — ссылка на название одной из глав у Гастона Леру, уже обыгранная Брассенсом («Без латыни храм уже не тот». Вы тоже его любите, да? Мне кажется, именно благодаря его песням я еще в детстве научилась наслаждаться словом). Угадала я тот намек в словах «насытился малым» (Людоед у Гюго, верно? «Коль матери понравиться хотите, дитя в котел совать повремените»), опознала Пенелопу с Итаки в смотрительнице маяка, напала на след Моби Дика, посмеялась пародии на Вергилия (эта царица клюквы явно из «Энеиды»; некрасиво с Вашей стороны, но вообще-то класс!) и поняла, что мы с Вами одного мнения о Джойсе.

Зато одну фразу я не поняла совсем: «произнесла она с пафосной гордостью второго номера, что радуется своей непарности». Это такая метафора или намек, к которому надо подобрать ключ?

Все, больше не буду умничать (я же предупреждала…), хотя могла бы еще кое-что сказать по сути и по форме… Но не хочу Вам докучать, слишком много во мне гордыни (да других недостатков хватает, включая непомерную любовь к скобкам). Черкните мне словечко, если хотите, чтобы я продолжила. Вполне достаточно одного слова «да», если времени у Вас мало, к тому же я вовсе не стремлюсь узнать о Вас побольше, и с Вашей стороны будет очень мило позволить мне двигаться на ощупь. Говорить загадками очень увлекательно, прекрасный способ развеяться. А не ответите — тоже не беда, и не волнуйтесь, преследовать Вас не стану. Все же я не Андре Акбо[14] и не крошка Сесилия.

Верите ли Вы в парапсихологию? Или, выражаясь не столь грубо, в знамения свыше? Мне захотелось что-нибудь почитать перед сном, и я зашла в библиотеку родителей Анук, моей подруги. Ни одна книга мне не приглянулась. Тогда я загадала, как в детстве: закрыла глаза, прогнала из головы все мысли и предоставила «потусторонним силам» (моей бабушке, Святой Терезе, Жоржу Брассенсу… и прочим ангелам-хранителям) управлять моей рукой. И вот, когда пальцы легли на корешок, я вдруг ощутила необъяснимую радость и открыла глаза. В руках у меня была «Принцесса песков». Я не считаю себя экзальтированной девицей, не кокетничаю с Вами и не страдаю паранойей… словом, ничего такого, поверьте, но всю ночь, пока я читала Вас, меня не оставляло какое-то странное чувство. Что это было? Откуда взялось? Зачем было нужно, чтобы я Вас прочла? И с чего я взяла, что просто обязана написать Вам все это, хотя мне очень стыдно за себя (никогда не смогу перечитать это письмо — пусть уж так, с ошибками)…

В чем же дело? В Вас, во мне, в книге или в чем-то другом, неведомом нам обоим? Или это всего-навсего случайность?

В любом случае, спасибо за это приключение.

Внутренний голос подсказывает мне, что лучше всего попросить Вас забыть весь этот бред, не отвечать, а я, отправив это письмо вновь стану прежней.

Вам решать.

На всякий случай: Бельгия, Брюгге, отель, 8000, улица Хрунерей, дом 9, отель «Эт Схилд», Карин Денель.

Я надеюсь, что Ришар Глен еще жив (ради его читателей, ради него самого, ради меня).

Если нет, приношу глубочайшие извинения тому, кто это читает. Тогда мне стыдно вдвойне.

К.»

Я встаю с кресла, держа письмо в дрожащей руке, кот шлепается на пол и с мяуканьем дает деру, я же сажусь за секретер Доминик, за которым никогда не писал свои статьи, сглатываю слюну, закрываю глаза, потом хватаю листок бумаги и пишу, не останавливаясь:

«Мадемуазель!

«второй номер, что радуется своей непарности» — это шутливый перевод изречения Андре Жида «Numéro deus impare gaudet» — «Богу угодно нечетное число». Надеюсь, Вы в свою очередь просветите меня насчет «крошки Сесилии» — вряд ли она из Монтерлана.

Действительно, Андре Акбо из «Девушек» — кошмар любого писателя. Но я не настоящий писатель, и Вы это поняли.

Ваше письмо пробудило во мне чувства, которые я сейчас не могу и не осмелюсь высказать. Тем не менее, если у Вас опять появится желание написать мне, не стыдитесь его… даже в скобках. О себе не пишу ничего. Вы и представить не можете, как много угадали. Спасибо.

Решайте сами».

Несколько секунд сижу неподвижно, занеся ручку над бумагой и придумывая подпись для Глена. Потом снимаю очки и кладу их рядом с ответным письмом; оно вполне могло бы принадлежать вдохновенному юноше, меня выдает лишь усталый почерк. Так, теперь мой адрес. Ришар Глен — призрак без крыши над головой. Не стану же я переписываться с незнакомкой под псевдонимом через издателя, это может здорово мне навредить. А поселить Ришара в нашей квартире, добавить его фамилию к нашим… Тут дело не только в реакции соседей и необходимости выдумывать объяснения, но есть нечто гораздо более серьезное, из-за чего я сразу же отказался от такой возможности. И свой адрес в Эсклимоне я тоже указывать не стану, хотя там, на почтовом ящике вполне можно поставить другое имя, рядом с моим, и никто судачить не станет. Мои колебания связаны не только с внешним миром. Я просто понимаю, что субъект, которому доверилась Карин Денель, внезапно лишился своей виртуальности. Он никак не может обитать ни в особняке богатеев, ни в хижине садовника посреди парка во французском стиле. Ни то, ни другое не совпадает с ее представлениями о нем.

Жизнь Глена висит на ниточке, сплетенной в одном из отелей Брюгге, а я уже не могу без него и инстинктивно пытаюсь его защитить. Если моя читательница, оказавшись во Франции, захочет взглянуть, где я живу, — это «я» вырвалось у меня случайно, но слишком уж естественно, — Ришар Глен не имеет права ее разочаровать, и в то же время она не должна узнать в нем критика, чьи статьи ей, возможно, знакомы. Я не имею права загубить возникший у нее образ.

Я вдруг осознаю не без смущения, что слишком активно планирую отношения, которые вряд ли решусь завязать. Да нет, они вообще невозможны, из страха и угрызений совести я отказываюсь от них и рву свое ответное письмо.

Не ожидал, что будет так больно — и это меня удивляет. То же чувство горечи и отвращения я испытал однажды в клинике, когда наш аниматор вслух зачитывал Доминик приложение «Ливр». Он-то хотел как лучше, хотел напомнить ей обо мне и декламировал с алжирским акцентом мои бессмысленно жестокие пассажи в адрес ведущей прогноза погоды, которая опубликовала авантюрный роман. Он не слышал, как я вошел. С комком в горле внимал я своим лапидарным гнусностям, своему обычному сарказму. В той рецензии я по всем правилам распял красивую дуреху, которую торговцы макулатурой, жадные до ее метео-славы, уговорили подписаться под сочинением очередного литературного негра. Заключение статьи было до того оскорбительным, что Брюно Питун снизил голос почти до шепота.