Жозе Сарамаго - Книга имён Страница 10

В субботу, надев свой лучший костюм и свежую, выглаженную сорочку, повязав более или менее правильно почти подходящий галстук, укрыв во внутреннем кармане украшенный фирменным штампом конверт с мандатом, сеньор Жозе у дверей своего дома снова остановил такси, но не потому, что спешил — сегодня в его распоряжении был целый день, — а потому, что тучи грозили пролиться дождем и не хотелось бы предстать перед дамой из бельэтажа с каплями на ушах, с заляпанными грязью обшлагами брюк и рисковать тем, что она захлопнет перед ним дверь прежде, чем он успеет изъяснить цель своего визита. Сеньор Жозе взволновался, представляя, как примет его старушенция, ибо именно этим, словно самим собой сказавшимся словцом с уничижительным оттенком определил он будущую собеседницу, какое впечатление окажет на нее чтение предъявленного ей документа во всей его напористо-грозной силе, и, хоть надо признать, что иные ведут себя совсем не так, как ожидаешь, а прямо противоположным образом, будем надеяться, это не тот случай. Может быть, он при сочинении мандата и переусердствовал с жесткими и властными оборотами, однако же правдоподобие требовало такой же верности взятому за образец характеру шефа, как и его почерку, хотя, с другой стороны, всякий знает, что ежели справедлива народная мудрость насчет каши, которую маслом не испортишь, то не менее метко речение относительно пересола, который в отличие от недосола окажется на спине. Ладно, видно будет, вздохнул сеньор Жозе. Но первое, что стало ему видно вскорости после того, как через щель в приоткрытой двери он ответил на прозвучавшие изнутри вопросы: Кто там, Что вам угодно, Кто, говорите, вас направил, А я-то какое к этому имею отношение, что старушка из бельэтажа оказалась вовсе и не такой старушкой, как он представлял, ибо у старушек не бывает таких живых глаз, такого прямого носа, таких крепких, хоть и тонких, губ нисколько не запавшего рта без морщин в углах, а о немалом числе прожитых лет можно судить разве что по несколько одряблевшей коже на шее, и не потому ли посетитель обратил на это внимание, что и у себя с недавних пор стал замечать эту безобманную примету физического упадка и дряхления, а ведь ему только-только исполнилось пятьдесят. Жилица так и не отворила дверь полностью, говоря опять и снова, что соседями не интересуется, и слова эти были вполне резонны, если вспомнить, что прозвучали они в ответ на промах сеньора Жозе, который избрал неверный путь, для начала уведомив, что ищет женщину, проживавшую на втором этаже в квартире слева. Когда же он понял свой промах и назвал наконец имя неизвестной женщины, недоразумение вроде бы разрешилось, но дверь, приоткрывшаяся было чуть пошире, тотчас вернулась в исходное положение, стоило лишь сеньору Жозе спросить: Вы знаете ее. Знавала, ответила женщина. Вот насчет нее я и хотел бы задать несколько вопросов. А кто вы такой. Уполномоченный Главного Архива Управления ЗАГС, я ведь уже сказал. А откуда мне знать, что это правда. У меня есть мандат, подписанный моим начальником. Я у себя дома и не желаю, чтобы меня тревожили. В подобных случаях необходимо оказывать содействие работникам Архива. Подобных чему. Когда возникает надобность развеять те или иные сомнения по поводу хранящихся у нас документов. А почему бы вам прямо не обратиться к ней. Мы не располагаем сведениями о ее нынешнем местонахождении, а если вам оно известно, сообщите, и мы больше не будем вас беспокоить. Вот уж больше тридцати лет, если память мне не изменяет, как я ничего о ней не знаю. А она в ту пору была еще ребенком. Да. И тон, каким женщина произнесла это единственное слово, давал понять, что она считает разговор оконченным, однако сеньор Жозе так просто не сдался, ибо руководствовался старинным правилом, уверявшим, будто за семь бед ответ один. Он вытащил из кармана конверт, а из конверта, причем с медлительностью, которая должна была выглядеть угрожающей, извлек мандат. Прочтите. Женщина затрясла головой: Не стану, меня это совершенно не касается. Не прочтете, вам же будет хуже, я приведу полицию. Женщина покорилась, взяла протянутую ей бумагу, зажгла свет в коридоре, надела висевшие на шнурке очки и прочла. Потом вернула ему документ и отомкнула цепочку, освобождая проход. Лучше зайдите, а то нас, должно быть, уже давно подслушивают из той квартиры. Второе лицо множественного числа обозначало пусть необъявленный, но подразумеваемый союз, и сеньор Жозе понял, что первую схватку он выиграл. Пусть эта победа, объективно говоря, вообще первая в его жизни, одержана была благодаря самому бессовестному жульничеству, но если такое множество людей возглашает во всеуслышание, будто цель оправдывает средства, кто он такой, чтобы спорить с ними. И он перешагнул порог со скромным достоинством победителя, который в силу великодушия не позволит себе поддаться могучему искушению унизить поверженного противника, но все же хочет, чтобы его величие было замечено.

Женщина провела его в маленькую гостиную, чистенькую, тщательно убранную и обставленную во вкусе минувших эпох. Предложила стул, села сама и, не давая гостю задать новый вопрос, сказала: Я ее крестная. Сеньор Жозе ждал каких угодно откровений, но только не этого. Он явился сюда в качестве рядового чиновника, исполняющего приказы вышестоящего начальника и, следовательно, лишенного чего бы то ни было личного, и теперь следует убедить в этом и сидящую напротив хозяйку, а помимо того, ценой бог знает каких усилий — удержать губы, готовые разъехаться в улыбке блаженного довольства. Из другого кармана он извлек копию формуляра, долго глядел в него, будто проверяя уже внесенные туда имена, и наконец осведомился: А ваш супруг был крестным отцом. Да. А могу ли я и с ним побеседовать. Я вдова. А-а, и в этом невнятном восклицании было столько же искреннего облечения, сколько и фальшивого сочувствия, ибо одним противником стало меньше. Женщина сказала: Мы были с ними в хороших отношениях, ну, то есть ладили, можно даже сказать, дружили семьями, так что когда девочка родилась, нас и попросили в восприемники. Сколько же ей было лет, когда они переехали. Думаю, около восьми. Недавно вы говорили, что уж лет тридцать как ничего о ней не слышали. Ну да. Нельзя ли поподробней. Вскоре после того, как они съехали отсюда, я получила письмо. От кого. От нее. И что же она вам написала. Ничего особенного, все те немногие слова, которые восьмилетняя крошка может написать своей крестной матери. Сохранилось оно у вас. Нет. Ну а родители никогда вам не писали. Нет, никогда. Вас это не удивляло. Нет. Почему. Дело сугубо личное, и мне бы не хотелось об этом распространяться. Для Главного Архива ЗАГС нет личных дел, кроме тех, что стоят в нем на полках. Женщина взглянула на него пристально: Кто вы. Из предъявленного мною мандата вы сию минуту узнали, кто я. Вы сказали только, что вас зовут сеньор Жозе. Да, я — сеньор Жозе. Значит, вы можете задавать мне любые вопросы, а я ни о чем не имею права спросить. Спрашивать меня может только вышестоящий сотрудник Архива. Счастливый вы человек, раз можете хранить свои тайны. Не думаю, что это приносит счастье. А вы счастливы. Это к делу отношения не имеет, я ведь вам уже объяснил, задавать мне вопросы позволено только тем, кто выше меня по должности. А тайны у вас есть. Не буду отвечать. А я почему-то должна. Это в ваших интересах. Так что вы хотите узнать. Что это было за личное дело. Женщина провела ладонью по лбу, медленно опустила морщинистые веки и потом, не открывая глаз, ответила: Мама этой девочки подозревала, что у меня роман с ее мужем. А его не было. Был, и довольно долгий. Из-за этого они и переехали. Да. Женщина открыла глаза и спросила: Понравились вам мои тайны. Они интересуют меня только в связи с той, кого я разыскиваю, тем более что ни на что больше я разрешения не получал. И вам, значит, неинтересно, что было дальше. Как должностному лицу — нет. А как частному. Не в моих привычках лезть в чужую жизнь, сказал сеньор Жозе, позабыв про те сто сорок с чем-то чужих жизней, лежавших у него в шкафу, а потом добавил: Но без сомнения, ничего уж такого чрезвычайного не происходило, вы ведь сказали, что вдовеете. У вас хорошая память. Это непременное условие для того, кто хочет служить в Главном Архиве, вот мой шеф, к примеру, ну, просто чтобы вы имели представление, знает на память, ну, то есть помнит наизусть все имена, какие только есть и были, все имена и все фамилии. А зачем ему это надо. Память хранителя — это дубликат хранилища. Не понимаю. Дело в том, что мозг моего шефа, способный осуществить все возможные комбинации имен и фамилий, не только знает имена всех, кто жив, и всех, кто умер, но и может сказать вам, как будут звать всех, кто еще только родится отныне и до скончания мира. Вы, похоже, осведомлены лучше своего шефа. Да ну что вы, в сравнении с ним я ничто, пустое место, и потому-то он — главный хранитель, а я — так, младший делопроизводитель. И вы оба знаете мое имя. Ну да. Но он знает обо мне только, как меня зовут. Тут вы правы, разница в том лишь, что он знал его раньше, а я узнал, когда получил это поручение. Зато теперь так резво вырвались вперед, обойдя его намного, ибо вы сидите в моем доме, можете видеть мое лицо, стали первым за все эти годы, кто услышал от меня, что я изменяла мужу, и что еще нужно, чтобы убедить вас, что по сравнению с вами ваш шеф — просто невежда. Не надо так говорить, это нехорошо. Есть у вас еще вопросы. Какие вопросы. Ну, например, была ли я счастлива в браке после того, что случилось. Это не имеет отношения к делу. Подобно тому, как в голове у вашего начальника — все имена, к делу имеет отношение все, поскольку дело одного человека есть дело всех. Вы много знаете. Неудивительно, я долго живу. Мне самому уже пятьдесят, но рядом с вами я чувствую, что не знаю ничего. И не надейтесь, что от пятидесяти до семидесяти наверстаете. Так вам семьдесят. Немного больше. Итак, были ли вы счастливы после того, что случилось. Ах, значит, все-таки вам интересно. Я, видите ли, очень мало знаю о жизни других людей. Так же, как ваш хранитель и ваше хранилище. Весьма вероятно. Муж простил меня, если вы это хотите знать. Простил. Да, это происходит часто, простите друг друга, как принято говорить. Вероятно, вы хотели сказать — возлюбите друг друга. Разве это не одно и то же, прощают, потому что любят, любят, потому что прощают, вы, право, как дитя, вам и в самом деле многое еще нужно познать. Вижу, что да. Вы женаты. Нет. Но жили когда-нибудь с кем-нибудь. В том смысле, какой вы влагаете в слово жить, нет, не жил. Неужели только мимолетные интрижки. Нет, и этого не было, живу один, когда подпирает, делаю то же, что и все, иду и плачу деньги. А вы заметили, что все-таки отвечаете на вопросы. Да, заметил, но это неважно, может быть, я таким способом учусь. Хочу вам объяснить кое-что. Слушаю вас. Начну с того, что спрошу, знаете ли вы, сколько человек участвует в браке. Двое, он и она. А вот и нет, трое, в браке участвует трое — он, она и то третье, что образуется при соединении мужчины и женщины. Никогда бы не подумал. И если один из этих двоих совершает, например, измену, то сильней страдает и самый тяжкий удар получает, сколь бы невероятным это ни казалось, не он, а другой, но не тот другой, о котором вы подумали, а другой другой, вернее — третий, то есть двуединство брака. А и в самом деле можно выдержать это сожительство, я вот, например, и с самим собой-то плохо уживаюсь. Чаще всего в браке так случается, что мужчина или женщина или оба сразу, каждый со своей стороны, хотят уничтожить это третье, которое из них двоих и состоит, а оно противится, бьется, тщится выжить во что бы то ни стало. Для меня эта арифметика чересчур сложна. Вот женитесь, тогда скажете. Да уж куда мне, года мои не те. Не зарекайтесь, мало ли что может случиться, когда выполните свое поручение или что у вас там. Сомнения, которые мне поручено устранить, одолевают Главный Архив, а не меня. Что же это за сомнения такие, не сочтите за нескромность. Не могу сказать, я давал присягу. Присяга мало вам помогла, сеньор Жозе, скоро вам придется уйти отсюда, а знать вы будете не больше того, сколько знали, когда пришли, то есть ничего. Ваша правда, сказал на это сеньор Жозе и уныло покивал головой.