Пол Боулз - Нежная добыча Страница 10

Они заглянули в некоторые каюты.

— Похоже, все свободны, — сказала она.

— Я догадываюсь, почему. И все-таки уединиться не помешает.

— Вот эта двухместная. И окно с сеткой. Самая приличная.

— Пойду поищу стюарда или кого-нибудь. А ты располагайся.

Он оттащил багаж с прохода, где его оставил cargador[9], и отправился на поиски. В каждом закутке судна люди, казалось, множились. Не успеешь отвернуться, а их в два раза больше. Салон был уже набит под завязку, на полу группами располагались путешественники с детьми и старухами, которые тотчас растягивались на одеялах и газетах.

— Прямо как в штаб-квартире Армии спасения в ночь после стихийного бедствия, — сообщил он, вернувшись в каюту. — Найти я никого не смог. Как бы то ни было, нам лучше остаться здесь. Другие кабинки уже потихоньку заполняются.

— А мне кажется, на палубе лучше, — заявила она. — Здесь сотни тараканов.

— Наверняка и кое-кого похуже, — добавил он, покосившись на койки.

— Нужно снять эти грязные простыни и лечь прямо на матрасы. — Она высунулась в коридор. По шее у нее стекал пот. — Ты думаешь, тут не опасно?

— Ты о чем?

— Все эти люди… это старое корыто.

Он пожал плечами:

— Всего на одну ночь. Завтра будем в Сьенаге. А ночь, считай, уже наступила.

Она закрыла дверь и прислонилась к ней, слабо улыбаясь.

— Думаю, скучать не придется, — сказала она.

— Мы движемся! — воскликнул он. — Пойдем на палубу. Если сможем выбраться.

Старенький паром медленно полз по заливу к темному восточному берегу. Повсюду играли на гитарах и пели. На нижней палубе беспрерывно мычала корова. Но все звуки перекрывал шум воды из-под огромного колеса.

Они уселись на палубе в гуще горластой толпы и, опершись на ограждение, стали смотреть, как впереди, над мангровыми топями поднимается луна. На подходах к другой стороне бухты вдруг показалось, что судно вот-вот вспорет носом берег, но тут впереди открылась узкая протока, и паром осторожно скользнул в нее. Толпа немедленно отхлынула от перил, прижимаясь к переборке. Ветви деревьев зашаркали по борту, царапая обшивку надстройки и яростно хлеща палубу.

Они пробились сквозь толчею и, пройдя через салон, вышли на другой борт: там творилось то же самое.

— Это безумие, — объявила она. — Просто какой-то кошмар. Ну кто станет вести паром по каналу, который не шире самого судна? Мне от этого не по себе. Пойду в каюту, почитаю.

Муж выпустил ее руку:

— Ты никогда не проникаешься настроением, правда?

— Ты сперва объясни мне, какое настроение, а уж потом я решу, проникаться им или нет. — Она отвернулась.

Он двинулся за ней.

— Хочешь, спустимся на нижнюю палубу? Вроде там народ веселится. Послушай. — Он предложил ей руку. Снизу один за другим доносились раскаты хохота.

— Совершенно определенно не хочу, — отозвалась она, не оборачиваясь.

Он спустился один. Мужчины группками сидели на пузатых джутовых мешках и деревянных ящиках, играли в орлянку.

Женщины стояли у них за спинами, дымя черными сигаретками и вереща от возбуждения. Он пригляделся к лицам, размышляя: а народ тут ничего, им бы только побольше зубов. «Нехватка минеральных веществ в почве», — мысленно подытожил он.

За играющими, прямо напротив него, стоял мускулистый парень из местных; фуражка и холодок отстраненности намекали, что на борту у него имеются некие полномочия. Путешественник протиснулся к нему и заговорил по-испански:

— Вы здесь работаете?

— Да, сэр.

— Я из восьмой каюты. Могу я доплатить вам?

— Да, сэр.

— Хорошо.

Он полез в карман за бумажником и тут же с досадой вспомнил, что оставил его в запертом чемодане наверху. Человек смотрел на него с ожиданием. Он уже подставил ладонь.

— Деньги у меня в каюте. — Потом он добавил: — У жены. Но если вы подниметесь через полчаса, я доплачу.

— Да, сэр. — Человек опустил руку и просто смотрел на него. Хотя от парня исходит совершенно животная сила, его широкое, чуть обезьянье лицо красиво, отметил муж. Удивительно, что уже в следующий миг лицо это выдало мальчишеское смущение, когда человек сказал: — Я побрызгаю каюту для вашей сеньоры.

— Спасибо. Тут что, много москитов?

Парень хмыкнул и встряхнул пальцами, словно обжегшись.

— Скоро сами увидите, сколько. — И отошел прочь.

Тут судно хорошенько тряхнуло, и пассажиры очень развеселились. Муж протиснулся сквозь толпу на бак и увидел, что лоцман наткнулся на берег. Всего в нескольких футах от его лица оказалось сплетение ветвей и корней — причудливые фигуры тускло освещались палубными фонарями. Натужно судно дало задний ход, и взбаламученная вода поднялась до нижней палубы, заплескалась у самого края. Очень медленно они двинулись вдоль берега, пока нос опять не оказался на фарватере протоки, и паром снова пошел вперед. Но почти сразу проход так круто взял в сторону, что все повторилось — от толчка мужа швырнуло вбок на куль чего-то противно сырого и мягкого. Под палубой, где-то внутри звякнул колокол; пассажиры расхохотались еще громче.

В конце концов, они снова поползли вперед, но теперь — мучительно: протока здесь изгибалась еще круче. Под водой стонали пни, о которые судно обдирало бока. Трещали и ломались ветки, осыпали переднюю и верхнюю палубы. Носовой фонарь сшибло в воду.

— Это не их обычная протока, — пробормотал, подняв голову, один игрок.

Сразу несколько человек воскликнуло:

— Что? — едва ли не хором.

— Да тут этих проток целая куча. Мы в Корасоне забираем груз.

Игроки переместились подальше — в квадрат, составленный другими пассажирами из ящиков. Муж двинулся за ними. Здесь сучья уже не доставали, и сидеть было несколько безопаснее. И свет на палубе получше, потому он и решил записать кое-что в блокнот. Склонившись над коробкой со штемпелем Vermifugo Santa Rosalia[10], он написал: «18 ноября. Мы ползем по кровеносной системе великана. Очень темная ночь». Но тут от нового столкновения с сушей он не удержался на ногах — попадали все, кто не втиснулся между чем-нибудь прочным.

Почти все продолжали спать, только какие-то младенцы захныкали. Он соскользнул прямо на палубу. Отыскав более-менее удобную позу, он впал в дрему, которую то и дело прерывали крики людей и содрогания судна.

Позже он проснулся — паром стоял, игры прекратились, люди уснули, только некоторые мужчины переговаривались, сидя небольшими группами. Он лежал не шевелясь, прислушивался. Говорили о том, что неприятного можно найти в разных уголках республики: насекомых, погоду, рептилий, болезни, голодуху, дороговизну.

Он посмотрел на часы. Половина второго. Он с усилием поднялся на ноги и пробрался к трапу. Наверху, в салоне, керосиновые лампы освещали огромную свалку простертых фигур. Он зашел в коридор и постучал в дверь, помеченную восьмеркой. Не дожидаясь ответа, открыл. Внутри было темно. Услышав где-то рядом приглушенный кашель, он решил, что она не спит.

— Как москиты? Моя мартышка в фуражке все уладила? — спросил он.

Она не ответила, и он зажег спичку. На койке слева ее не было. Спичка обожгла ему большой палец. Он зажег другую и посмотрел на койку справа. На матрасе лежал жестяной баллончик инсектицида; под ним на обтяжке матраса расползлось большое маслянистое пятно. Кашель повторился. Кто-то в соседней каюте.

— И что теперь? — громко сказал он — ему стало неловко, что он так расстроился. Его охватило подозрение. Не зажигая подвесной лампы, он кинулся открывать ее чемоданы, торопливо шарить в темноте, перебирая тонкую одежду и туалетные мелочи.

Бутылки с виски исчезли.

Ей не впервой было вот так напиваться в одиночку, и отыскать ее среди пассажиров будет легко. Однако, разозлившись, он решил, что искать ее не пойдет. Снял рубашку и брюки и улегся на койку слева. Рука его коснулась какой-то бутылки на полу у изголовья. Он слегка приподнялся на локте и понюхал горлышко — пиво, осталась еще половина. В каюте было жарко, он с наслаждением допил теплую горькую жидкость и запустил пустую бутылку по полу.

Судно не двигалось, тут и там звучали голоса. Время от времени слышались глухие удары, когда на борт швыряли мешки, набитые чем-то тяжелым. Он выглянул в квадратик окошка, затянутый сеткой. Совсем близко в тусклом свете судовых фонарей он увидел несколько смуглых мужчин, почти голых, если не считать драных подштанников: мужчины стояли на досках причала, брошенных в грязь, и пристально глядели на паром. Сквозь бесконечное хитросплетение корней и стволов позади них виднелся костер, но он пылал далеко, на болоте. В воздухе пахло стоячей водой и дымом.

Решив использовать затишье, он лег и попробовал уснуть, хотя не слишком удивился, что расслабиться не получается. Он всегда плохо спал, если ее не было рядом. Не хватало ее спокойствия, к тому же он боялся, что, вернувшись, она его разбудит. Стоило дать себе волю, и он тут же принимался строить умозаключения и облекать их во фразы, которые хотелось записать еще и оттого, что он удобно лежал в темноте. Иногда он задумывался о ней — но лишь как о туманной фигуре, своим колоритом оживлявшей череду театральных задников. Гораздо чаще он размышлял о прожитом дне, стараясь убедить себя, что день этот унес его еще чуть дальше от детства. Часто по несколько месяцев кряду странность снов заставляла его поверить в то, что он наконец свернул за угол, оставил позади опасное место, и теперь до него самого уже не докричаться. А вечером, засыпая и расслабившись, снова вглядывался в какой-то давно забытый предмет — тарелку, стул, подушечку для иголок, — и привычное чувство беспредельной тщетности и тоски возвращалось к нему.