Александр Гроссман - Образ жизни Страница 10

Пётр отыскал путеводную звезду. — Не знание, а состояние…

— Неплохо для неофита, — сонно отозвался отец Григорий. — Иди. Прощай.

Ночная прохлада освежила Петра, лёгкий хмель испарился. Он спустился с крыльца, оглянулся и неслышно закрыл за собой церковную калитку.

— В этом году я впервые с охотой возвращалась после каникул. — Это были первые слова Каролины при встрече в октябре. — Я перебирала в памяти наши встречи, разговоры…

— И всё остальное?

— И всё остальное. Скажи же, наконец, на какую тему ты писал сочинение?

Пётр выдержал паузу. — «Земля — колыбель человечества, но нельзя вечно жить в колыбели»[6].

— Ну, и …?

Пётр улыбнулся. — Успокойся, ты получила отличную оценку.

— Но как же ты вышел из положения? Я бы растерялась.

— Добавил по фразе в начале и в конце, чтобы как-то привязаться к твоему тексту. А в остальном — как договаривались.

— Ты можешь повторить эти фразы?

— Так. «Огонь уносит ракеты, в огне рождается металл». Дальше твой текст: «С первой случайной крицы…». В конце добавил: «Мы выбрали нужную профессию. Без нас космос не покорится человеку.»

— Быстро ты усвоил правила игры.

— С кем поведёшься…

— И ты знаешь, чего я сейчас хочу?

— Не трудно догадаться. Того же, что и я.

Посиделки на церковном крылечке аукнулись неожиданным образом. Знать бы, где споткнёшься… Возле парткома вывесили привезенную Валентиной благодарность. За безличными фразами легко угадывалось, кто стоит за «чёткой организацией уборки и вывозки урожая». Студенты посмеивались, а Валентину, тем временем, кооптировали в комитет комсомола.

Антон остановил Петра в коридоре общежития. — Ну ты и удружил мне — очкарика женатого подселили. Не пьёт, не курит, хорошо хоть по выходным домой линяет. Пойдём посидим. Или ты на коротком поводке?

Пётр смутился. — Да нет. Я свободен.

Антон разлил водку, поднял стакан. — Давай, развяжем языки. Закусывай. Колбаска домашняя, с чесночком. Как съездил?

— До вчерашнего дня считал, что хорошо. Пригласили меня в комитет комсомола. Парень наших лет сидит под знаменем, смотрит на тебя, как на врага народа.

— Стриженный ёжиком?

— Вроде. Не присматривался. Сходу завёлся: — Мы тебя в факультетское бюро намечали, а ты оказывается весь колхоз с попом пропьянствовал, кореша себе нашёл. Хочу услышать от тебя лично: было?!

Антон развеселился. — Познакомились. Известная личность. На первых курсах он с комсомольским патрулём по парку с ножницами бегал — брюки стилягам резали и галстуки с обезьянами. Однажды не на тех нарвались — отметелили их прилично. С тех пор он на руководящей работе. Перспективная фигура! Ну, а ты чего?

— А я чего? Сказал: было, повернулся и вышел.

Антон наполнил стаканы. — А что было?

Языки развязались. Пётр весело описал колхозную эпопею.

— Зацепил ты её, парень. У неё отец какая-то шишка. Думаешь, как она на кафедру попала?

— Как и ты.

— Сравнил. У меня красный диплом. За что пьём сегодня? Приняли меня в аспирантуру, заочную.

— С этого бы и начинал. — Пётр поднял пустой стакан. Антон достал из-под стола вторую бутылку…

Заночевал Пётр на бывшей своей кровати.

— Увидишь Валентину — поблагодари. Без неё тебе бы не отвертеться, — напутствовал Антон на прощанье.

Каролина дала другой совет: — Проигнорируй. Орёл не ловит мух.

Пуд соли, который надо съесть, чтобы узнать друг друга, едят по-разному — иногда долго, как я, а иногда время наполняется событиями и соль расходуется быстрее.

Мы прислонили велосипеды к дереву, сели на поваленную ветром пихту и вернулись к прерванной беседе. Пётр рассказывал: — Я отслужил, освободился и стоял на распутье. И тут судьба свела меня с двумя культурными женщинами…

В очередной выходной Каролина ждала, что Пётр зайдёт за ней и они, как обычно, проведут этот день вместе. Не дождавшись, она постучала в его комнату и узнала, что он ушёл. — Ещё темно было, — сказали ребята, — надел бушлат и ушёл тихонько. — Она вернулась к себе, переоделась и пошла, почти уверенная, что знает, где он. Во время прошлой их встречи Пётр обмолвился, что начал читать по списку Доры Исаковны. Она вздрогнула и внутренне сжалась, когда он упомянул книгу со зловещим названием «СС в действии». Её страшила его первая, возможно не вполне осознанная, реакция отторжения и то, что он не зашёл за ней сегодня, подтверждало её опасения. Детские и школьные годы Каролины пришлись на страшное время оккупации и становления новой власти. Она, как и многие из её поколения, считала, что выработала иммунитет, нашла свою раковину и укрылась за её створками, а он, думала она, не защищён как Адам, изгнанный из рая. По пути она подбирала слова и устраивала мысли, набегавшие одна на другую. С первых дней знакомства с Петром она очертила круг запретных тем и никогда к нему не приближалась. Каролина миновала пустой парк, быстрым шагом прошла мост, ступила на песок острова и остановилась. Они часто бывали здесь вдвоём, одной ей стало страшно. Она не решилась пересечь густые заросли, пошла вдоль берега и облегчённо вздохнула, когда, обогнув остров, увидела Петра. Он сидел на их бревне, услышал её шаги, встал и пошёл навстречу.

— Не дождалась? Извини. Я уже собрался идти.

Сели. Каролина отдышалась, терпеливо ждала, с чего он начнёт.

— Ночью я видел ров, наполненный младенцами, мёртвыми и живыми. Я ходил, ел, спал, Татьяна Михайловна читала мне стихи, а их в это время бросали в ров, и те, кто бросал, ещё живы. Сидел и гадал: к тебе пойти или напиться.

— Поможет?

— Конечно. Испытанное средство.

— Пётр, — она впервые так назвала его, — я не хочу, чтобы между нами что-то стояло.

— Совсем ничего?

— Не ёрничай. Дай мне сказать, пожалуйста. Всё, что ты прочтёшь и узнаешь, — ещё не вся правда. До войны в Польше жили три миллиона евреев. Почти все они погибли, а тех, кто выжил и вернулся, убивали их соседи поляки. Сейчас в Польше почти не осталось евреев. Подожди. — Она прикрыла ему рот ладонью. — Я скажу банальность, но потерпи. Цивилизация, культура, этика, мораль — всё это тонкий налёт, даже скрести не надо. Немного ослабить уздечку, бросить идиотский лозунг и вылезет звериное нутро, а нам с ним жить.

— Не пугай. Я оптимист.

— Поросята тоже рождаются оптимистами. О том, как жить, в другой раз. Хорошо? Пожалуйста, ответь мне чистосердечно: у тебя есть хоть тень сомнения во мне?

Пётр остановил её жестом. — Раз нет сомнения, так нет и тени.

Они ещё долго сидели, обнявшись, согревая друг друга. Ветер гнал тоскливые облака, временами выглядывало солнце.

— Как тебя занесло в металлургию? — спросил Пётр.

— Бес попутал и отчим настоял. Этот институт моя Голгофа. Ты меня спас, мой рыцарь.

— Тогда помоги мне разрешить одну загадку. Кто мы друг для друга?

— Ты мне друг. В самом полном смысле этого слова.

— А как же всё остальное?

— Разве близость мешает взаимному пониманию? По-моему, наоборот.

— Что же тогда любовь?

— Подростком я много размышляла над этим. У Адама Мицкевича есть стихотворение, оно так и называется «Сомнение»[7]. Каждая строфа заканчивается рефреном: «Дружба ли это? Любовь ли это?» Всё же лучше, чем в Библии, не скажешь. Попробую точно перевести.

— Не трудись. «Оставит человек отца своего и мать свою, и прилепится к жене своей; и будут одна плоть».

Каролина просияла. — Ты знаешь Библию?

— Не всю, не очень и оставлять мне некого, осталось только найти, к кому бы прилепиться.

Её покоробило от последних слов, но горькой иронии она не уловила.

Когда Пётр вновь появился в читальне, Дора Исаковна спросила:

— Начинаете видеть мир в истинном свете? — И добавила: — Мудрый царь Соломон предупреждал: «многие знания — многие печали» и утешал себя: «всё проходит». Последнее вы найдёте у Куприна.

Первый студенческий год Пётр прожил в тесных временных рамках.

— Помочь я тебе не смогу, — предупредила его Каролина, — учусь по принципу «сдала и забыла».

— Но сдаёшь ты хорошо.

— Это как раз то, чего тебе недостаёт — школьные навыки.

Антон помогал охотно и был вправе рассчитывать на взаимность.

— С тобой хорошо сидеть, тянуть пиво и трепаться. Ты даже выпивший никогда не лезешь в душу, — признался он однажды.

Два-три вечера в неделю Пётр работал в мастерской. Как-то в мастерскую заглянула Каролина. Молча смотрела как он работает. Сказала задумчиво: — Не думала, что это может быть так интересно.

Список книг, составленный Дорой Исаковной с указанием томов и страниц, начинался с трагических событий последних лет и погружался в глубь веков, постепенно худея. Ветхий Завет, на котором должна была покоиться эта перевёрнутая пирамида, в списке не значился, и потому пирамида осталась усечённой. Довольно скоро всплыло имя Лиона Фейхтвангера и Пётр, нарушая хронологическую стройность списка, прочитал все его исторические романы. Насыщенная событиями проза расширила кругозор, навела на грустные размышления, что всё уже было, но пружины истории не обнажила. И тут он открыл Ключевского. «Предмет истории — то в прошедшем, что не проходит». Начав с печальных страниц об истреблении евреев во времена Хмельницкого, Пётр вернулся к первому тому академического издания лекций В.О.Ключевского и прочитал все восемь томов.