Юрий Буйда - Домзак Страница 10

- Тоже морфин?

- У медсестрички выпросил. Мочи не было терпеть.

Байрон залпом осушил стакан, поставил вверх дном на салфетку, которой была застелена тумбочка. Только сейчас он сообразил, что его перенесли на второй этаж.

- Как самочувствие?

- Вялость. Усталость. Немножко будто подмерз. Долго я был в отключке?

- Полчаса. Давление подпрыгнуло, но сейчас в норме. Однако с этим, Лудинг кивнул на стакан, - не шути.

- Ага. Голова тяжелая-претяжелая. Можно я немножко посплю?

- Поспи. - Лудинг встал. - Может, тебе укольчик сделать? Анальгин с димедролом - легко и приятно. И это не морфин.

- Морфин я всего три... ну четыре раза получал... Сердце стало барабанить - испугался. Так что не надо мне сейчас ничего. Да я и так почти сплю. Вы идите, идите... Игорь, а ты подожди. - Когда женщины молча покинули комнату, он спросил, слегка понизив голос: - Расскажи про деда.

- Его уже увезли в морг, там им, наверное, уже занялись патологоанатомы. Что же тебе сказать... Слева от входа во флигель стоит бочка с дождевой водой - в ней обнаружили топор.

- Тот самый?

- Что значит - тот самый?

- Дед на кой-то черт держал рядом с кроватью топор с широким лезвием на длинной рукояти. В бочке с водой... Значит, пальчики не найдут.

- Возможно, этим топором его и убили. Во всяком случае, мы взяли несколько проб воды из той бочки: хорошее оборудование обнаружит растворенную в воде кровь, даже если там хотя бы одна молекула болтается. А у нас хорошее оборудование. Останется выяснить, чья это кровь. На это, как тебе, наверное, известно, ответит анализ ДНК.

- А такое оборудование у вас есть?

- Откуда! Пошлем в область, если потребуется. Орудовал очень сильный человек. Голову отсек с одного удара. Второй удар пришелся на левое подреберье. Смерть наступила предположительно между тремя и пятью часами. Трупные пятна уже появились.

- Мы разговаривали с ним до трех часов. То есть когда я вернулся в дом, часы в его кабинете пробили три.

- Ну это уже не по моей части. Спи, Байрон. Впереди у тебя тяжелый день.

Едва дверь за ним захлопнулась, как Байрон схватил валявшуюся на полу куртку, вытащил фляжку и вылил содержимое в стакан. Не сводя взгляда с двери, выпил до дна. Натянул одеяло до подбородка и закрыл глаза. Игорь Лудинг, младший внук того Лудинга, который свидетельствовал смерть расстрелянных в Домзаке. Дед рассказывал, что встретились они уже после смерти Сталина. Лудинг провел всю почти войну на фронте, после служил по госпиталям, потихоньку свихиваясь, и был уволен в запас по выслуге лет. Вернувшись в Шатов, устроился терапевтом в больнице. При первой же встрече дед на радостях выпил, врач отказался - Лудинг понес какую-то ахинею насчет тайны половой жизни товарища Сталина. Он не мог допустить, что половой акт вождя с женщиной происходил так же, как и у прочих смертных. Ну никак не мог отец народов и генералиссимус всея Руси просто так взгромоздиться на женщину. Не мог, потому что не мог ни за что. Происходило все как-то иначе. И женщина должна быть как-то специально подготовлена. Но как? Что это были за женщины? Тавлинский сначала с раздражением, а потом с нарастающим смехом выслушивал всю эту белиберду, наконец не выдержал - расхохотался. Лудинг обиделся. Виделись они редко. Но до самой смерти старого врача Тавлинский окольными путями подбрасывал ему деньжат. Благодаря Тавлинскому же сын Лудинга, опираясь на связи старика с некоторыми московскими банкирами, основал свой ортопедический центр, а сейчас вот строит еще и центр психологической реабилитации для инвалидов. Именно он посоветовал Байрону того немецкого врача, который снабдил "господина полковника" чудо-протезом за немалые, впрочем, деньги. Внуки тоже вышли в люди: Игорь стал врачом, Герман занимал какой-то важный пост в фирме Тавлинских.

Байрон пошевелил ногой. Протез сняли.

Повернулся на правый бок - лицом к двери. На пороге сидела на корточках Диана.

- Я сплю, - пробормотал Байрон. - Очнусь у твоих ног. Отдашь то, что я тебе сдуру вручил на хранение. Отбой тревоги, любовь моя. Ага?

Диана испуганно кивнула и скрылась.

- Домзак, - прошептал Байрон. - Весь этот сраный мир - Домзак. Тайна половой жизни Сталина... надо же...

Проснувшись, он сразу, еще с закрытыми глазами, почувствовал, что в комнате кто-то есть. Потянул носом: пахло копченостями и человеческим телом. От матери, Оливии или Дианы непременно тянуло бы духами.

- Нила, ты? - пробормотал он. - Я не сплю. Жрать хочется - мочи нет.

Нила у окна тихонько засмеялась.

Он лег на спину, подтянулся, поправил подушку.

Старуха, все еще посмеиваясь, поставила поднос с бутербродами и фарфоровым чайником на тумбочку. Села на краешек кровати.

- Ты как дед: тому тоже с похмела пищу подавай, да побольше, и все холодного, копченого, поострее. Голова-то не болит?

Байрон улыбнулся.

- Самую чуточку. - Вылил остатки виски в стакан, выпил и, выбрав бутерброд потолще, хищно впился в него зубами. - Сам не пойму, что со мной случилось. Вон и рубашку закровянил к черту...

- Я тебе свежую принесла. Ты ешь, ешь, закусывай. - Она легко вздохнула. - Доктор приступ определил... у твоего отца такие случались...

- Знаю.

- Бывало, упадет вдруг ничком без чувств, а через полчаса уже на ногах. Врачи все удивлялись, говорили, что вот у него ни пены на губах, ни судорог - странно... А как запивать стал, так падучая сразу свое взяла: и судороги появились, и пена. Они тогда оба маленькие совсем были, Гриша да Иван, на санках с горки катались, не удержались - на лед их вынесло, и оба сильно расшиблись. С Ваней вроде обошлось, в армию даже взяли, а Гриша лет с пяти-шести начал падать. То на улице, то дома. И помер с того, помяни, Господи, душу несчастную!

- Что там? - Байрон мотнул головой. - Милиция уехала?

- Милиция уехала, хозяина Лудинг увез, завтра, говорит, вернем. Или даже сегодня к вечеру. А прокурорский сидит. Я его обедом накормила, он теперь в хозяйском кабинете сидит - Майя разрешила, тебя дожидается.

- Угу. - Байрон жевал уже третий бутерброд. - Из прокуратуры?

- Фамилию он назвал, да я забыла. Иваном Алексеевичем звать. Вежливый такой. Пока ты спал, со всеми успел поговорить - и с матерью, и с Оливией, и с Дианкой, и с Зиновьичем...

- А тебя о чем расспрашивал?

- Что видела, что слышала, да не видала ли в последнее время каких-нибудь чужих людей возле дома... А что я видела? Я спала - сурок сурком.

- Слушай, - оживился вдруг Байрон, подтягивая ближе к кровати дорожную сумку. - А зеркало ты по-прежнему на ночь занавешиваешь?

- А ну его! - Нила усмехнулась. - Днем-то я в него смотрюсь, в этом я уверена. А кто ночью из него выглянет? Не знаю. Вот и завешиваю.

- Ликер! С собой привез. Ликеру хочешь? Вкусный - кокосовый. Ну давай, давай! На донышко. - Налил ей ликера, себе - виски. - Деда, говоришь, завтра привезут? Наверное, в гостиной положим. А гроб? И все такое?

- Да ты не беспокойся об этом: Андрей Григорьевич сам обо всем заранее позаботился.

- То есть?

- Еще в прошлом году ему гроб аж из Москвы доставили. Весь лаковый, с ручками, а внутри даже подушечка из толстого шелка... голубенькая...

Байрон закурил, пристроив пепельницу на одеяле.

- Нила, а мы с ним ночью о Домзаке говорили, и он тебя вспомнил. Говорит, если б не ты, не выжил бы. Это после того, как на острове всех зеков расстреляли... И когда он домой под утро вернулся, а ты его встретила...

Нила пригубила ликер, причмокнула.

- И правда вкусный. - Вздохнула. - Вон даже о чем вспомнил!

- А ты забыла?

- Как же такое забудешь, Байрон? - Она посмотрела в окно. - Такое и захочешь, а не забудешь. Он же всегда такой крепкий был, плечистый, с лица хоть и строгий, а светлый. А той ночью я его как увидела, так и ахнула всем сердцем. Не узнать было хозяина: пуще мертвеца заявился. Глаза тухлые, лицом осунувшись, качается, то заговорит, то вдруг умолкнет, и все как-то бессвязно, бессмысленно... а то даже засмеялся - тихонечко, у меня от его смеха нутро сжалось в ниточку... Чего я тогда понимала? Я ж из деревни кое-как выбралась, радовалась, что к хорошим хозяевам в няньки попала, жизнь сытая, работа - не в нищем колхозе горбатиться. И мозгов у меня было, как у воробья. И откуда что взялось - до сих пор не пойму. Я его сердцем проникла. Поняла: вот-вот - и погибнет человек заживо. Словно бы в ад попал - одна рука надо льдом торчит. Вот я и догадалась за эту руку схватиться.

- Сколько тебе тогда было? - спросил Байрон, разглядывая светло-коричневую жидкость в стакане. - Двенадцать?

- Тринадцатый шел. - Она покивала. - Ты вон про что! Но тогда я про это и думать не думала. Все забыла - только б руку не выпустить. А что до греха... - Она вдруг перешла на шепот: - А я тот случай и грехом не считаю. В ближайшее воскресенье сбегала поутру в церковь и свечку Богородице поставила - за избавление раба Божия Андрея от погибели. Но сама - не покаялась. Молода была, упряма... - Она снова улыбнулась. - Через неделю или две поймал он меня как-то в темном углу и руку исцеловал. - С гордостью вытянула перед собой правую руку. - Вот эту. Молча исцеловал и ушел, а я все поняла: иногда даже бабы умнеют скоро. - Помолчала. - С фронта письма писал, так обязательно приписывал привет святой мученице Неониле. Бабушка твоя смеялась...