Андрей Агафонов - Ангелы падали Страница 10

Возможное заключение эксперта: помешался, случайно прочитав карандашную надпись на столешнице в купе скорого поезда Санкт — Петербург — Омск. Как бедно будет — проснуться завтра!

Ай, крутит! Бушует веселье под веками: негде приткнуться, задернуть черную занавеску перед каждым раззявленным лицом. Видят, видят, спицами колют, светлыми спицами прободают, рвут мою мрачную душу на оскаленные обломки. Нате вам глотку мою! Это не будет иметь успеха, не о чем шлепать холодным сырым губам. Что вы вцепились в улыбку — кровь уже каплет из углов рта…

Самого себя за шкирку вынести, пнуть под дождь — сбегайся ко мне, серебряная рать, посвящай в лыцари! Серебро, мед; черный глянец, желток; летучей мышью сунусь в щель между домами.

На что тебе, девушка, этот тонкий и звонкий, небрежно клонящийся к воротнику? Все–то он рассыпает на газетке хрусталь из пластмассы и пепел из пыли. «Много наварил?» — презрительно спрашивают, а он думает, что речь о деньгах… Это уже из трамвая ночью. Да они пьяные! Загудел, затрясся, умчался трамвай.

Боюсь подбираться к главному — не цапнет? Этак за палец белыми зубками… сердце мое упало мертвое впереди. О, я понимаю; спрятать в стог сена отравленную иголку — кто–нибудь напорется… Бросить ее обратно? Выскрести на стенке тамбура под «Казаныо‑90» и «Куркулем»:

кто–то жил в славном считай городке.

Стоило окунаться в это самое, чтобы теперь так похоже выходила красивая грусть. Увидит меня, спешащего к остановке, сквозь грязное автобусное стекло, порадуется за меня; нет больше прыщиков на моем подбородке; ямы, ямы и трещины на бледном, алчном моем лице.

Невозможно выпрямиться из–за кустов и, вздохнув, выйти навстречу:

четыре длинных собаки летели низко и улыбаясь.

Зря я оставил гостей, отправившись в лес за грибами для ранней душистой похлебки. Утро, сентябрь, уже опускаются ружья… Я стал сильнее тебя, а ты и не знаешь. Но любая золотистая лошадь захрапит и единым махом выбросит меня из седла — у меня косматая медвежья пасть на плечах…

Они там, соломенные лыцари, куражатся над кружками, пачкают обшлага в желтой пене; латы ржавеют в углу. Зря я оставил гостей.

Господи, я несусь во весь дух, и неясыть следит мой путь, ухая в солнечных соснах. Зачем моя любимая преследует меня? Мое сердце не будет ей вкусно: пронеси ее стороной.

1990, Екатеринбург

А Ницше надо бы совсем уничтожить!

Ибо сердишься, когда поддаешься ему и когда не поддаешься ему… Две возможности постижения великого германского философа, «комментировать» его — не дано. Во всяком случае — как мне кажется, — любой внимательно прочитавший Ницше (хотя бы только «Заратустру») наносит себе тем самым непоправимый душевный ущерб. Нет, не так — сдвиг, слом. Над ним невозможно посмеяться, он неуловим и всемогущ. Его стиль нечто невероятное, не имеющее права быть… «Я достаточно силен, чтобы расколоть историю человечества на две части», — писал он Петеру Гасту. Возможно, в этом НЕТ преувеличения, даже скорее всего, что так. «С меня начинается на земле большая политика», — я напомню, что солдаты Гитлера носили в ранцах две книги: Библию и «Так говорил Заратустра».

О чем бишь я? Ах, да — о тоненькой синенькой книжечке «Жизнь Фридриха Ницше» француза Даниэля Галеви. Собственно, это дает нам какое–то представление… Нет, контраст! Контраст между «человеком» и личностью, между немецким провинциальным профессором и самым опасным в истории человечества философом.

«Вундермен», в 24 года приглашенный для преподавания в Базель — из студентов в профессора! Лейпцигские ученые дали Ницше диплом без экзамена: неудобственно как–то экзаменовать коллегу… Романтика, Вагнер; роковая встреча с этим мохнатым карликом и его юной женой, Козимой (это ей Ницше, уже сумасшедший, будет писать: «Я люблю тебя, Ариадна!»). Предательство близких, как лейтмотив жизни и смерти, начиная с 59-летнего композитора («Ах, вы знаете, Ницше слушают лишь постольку, поскольку он пропагандирует наши идеи!») и кончая друзьями и родной сестрой. Показательно: четвертую, и заключительную, часть «Заратустры», этого Евангелия зла, автор отпечатал (как водится) за собственный счет в количестве сорока экземпляров, из них лишь семь (!) он разослал друзьям и сестре. Ни одного отзыва! Поистине «человек есть нечто, что должно превзойти»…

Чем лучше были его книги, тем холоднее относились к нему друзья. «Я устал метать бисер — перед немцами». А ведь когда–то Ницше мечтал купить крепость, где бы можно было основать духовную общину — «мы будем мало читать, мы будем много ходить и разговаривать». Ай, да сорвусь–ка я в соблазн процитировать «Заратустру» еще раз — этот соблазн знаком всем (по)читателям Ницше: «Ты не хочешь перед другом своим носить одежды? Для твоего друга должно быть честью, что ты даешь ему себя, каков ты есть? Но он за это посылает тебя к черту!.. Да, если бы вы были богами, вы могли бы стыдиться своих одежд!» Они богами не были — ни Эрвин Роде, ни Овербек, ни Буркхардт. А он? Вопрос остается открытым…

Всегда болезни, всегда что–нибудь болит. Глаза, желудок, мозг. То, что Ницше был поражен врожденным сифилисом (как Мопассан) — не находит в его биографиях ни подтверждения, ни твердого отрицания. Жизнь без жены, ненависть к женщинам («Ты идешь к женщине? Не забудь плетку!» — это слишком знаменито, мне нравится другое: «Все в женщине загадка, и все в женщине имеет одну разгадку — эта разгадка именуется беременностью»).

Он бежал от сырого климата и от людей. Все это настигало. Карало болезненностью. Итальянские обыватели в Венеции называли его «наш маленький святой». Он ведь был очень кроток в общении в отличие от позаимствовавшего у него все, вплоть до усов и заголовков («Несвоевременные мысли»), Горького.

Вкратце: суть ницшевской философии, как я ее понимаю.

Белокурая бестия — только арийская раса достойна (и должна!) управлять миром.

Вечное возвращение — жизнь есть религия, поскольку каждый ее шаг уже был сделан, поскольку лицо каждого пророка уже было лицом, поскольку каждое мимолетное мгновение уже летело мимо, и не раз…

Восстание рабов в морали, перевернувшее ценности, началось с иудеев — и самая изощренная их выдумка заключалась в христианстве. Именно с тех пор благородное стало «плохим», а плебейское — «хорошим».

И его мечта о сверхчеловеке — мечта, которой, увы не суждено сбыться — «каждый ваш вздох есть стрела тоски по сверхчеловеку». Белокурая бестия со сдвоенными молниями в петлицах — не то, не то, трижды не то!

В России Ницше приняли более всего «благодарно». Его идеями питались Арцыбашевы, Андреевы и так далее… Из последних примеров — великий русский поэт Юрий Кузнецов: «Подтолкни уходящую женщину, брат…». Поразительное сочетание православия («Он истину мира сего принес на ладони тебе — не делай другому того, чего не желаешь себе») — с Ницше! «Отвратить взор свой от себя захотел творец, и тогда создал он мир». «И у Бога есть свой ад — это любовь его к людям». Цитирую по памяти, не обессудьте за ошибки.

Вечная болезнь — и вечное веселье! «Веселая наука» — то есть наука похоти… Альпийский холод сентенций. Приступы рвоты, длившиеся по три дня. Отсюда ли эти образы: «Я увидел молодого пастуха, задыхавшегося, корчившегося, с искаженным лицом: изо рта у него висела черная, тяжелая змея». И еще говорят после этого, что «Заратустра» — не вершина мировой поэзии! Что понимают они в поэзии?

Десять лет он прожил сумасшедшим. По данным того же Галеви, когда пришли его «забирать», Ницше играл на рояле — локтем! (Ну, чем не Литтл Ричард?) Усы топорщились, шея краснела…

Я рассказываю все это для нас, колодой карт разбросанных по миру. «Не всякое слово годится ко всякому рылу». Это грубо? Не читайте Ницше, там гораздо больше грубостей — в адрес отребья!

«О небо надо мной, — сказал он, вздыхая, и сел, — ты глядишь на меня? Ты слушаешь странную душу мою?

Когда выпьешь ты эту каплю росы, упавшую на все земное, когда выпьешь ты эту странную душу, — когда, о родник вечности! Ты, радостная, ужасающая, полуденная бездна! Когда обратно втянешь ты в себя мою душу?» Ницше умер в полдень, 25 августа 1900 года. Перед смертью он говорил сестре: «Зачем ты плачешь? Разве мы не счастливы?» Конечно, бред сумасшедшего…

Из книги Галеви мы узнаем все, кроме самого Ницше. Она написана любовно, сострадательно, но одного в ней нет — предощущения. Я не могу пояснить это более подробно, я могу лишь написать единственную фразу: «Да знаете ли вы, КТО был этот самый Ницше?!»

1993, Красноярск

Бывают странные сближения…

15 октября исполнилось 150 лет со дня рождения Фридриха Ницше. 16 октября — 140 лет со дня рождения Оскара Уайльда. Десять лет и один день разделяют двух этих людей, во многом определивших идеологии и философии века двадцатого. А умерли они в одном году — 1900‑м…