Андре-Марсель Адамек - [Самая большая подводная лодка в мире] Страница 10

На спящий город еще падал мелкий и теплый дождь, но ветер умерил свою силу, и грозовые раскаты стихли. Сквозь решетки водостоков поднимался монотонный плеск и въедливый запах тухлой рыбы.

Чтобы вернуться к себе, Буффало направился по улице Муан и вышел на старый устричный рынок. Тогда-то он и увидел светлый силуэт, скользящий в тени старых пакгаузов. Он спрятался за щитом автобусной остановки и присел на корточки, позвякивая кольцами.

Вначале ему показалось, что девушка была совершенно голая. Когда она поравнялась с укрытием, он понял, что просто мокрое платье облепило ее тело. Точно беглая преступница, она шла, крадучись вдоль стен, останавливаясь каждые сто метров, чтобы осмотреться.

Он пошел за ней, держась на некотором расстоянии. Его подошвы из латекса при соприкосновении с мокрой мостовой производили легкий хлюпающий звук. Если она никуда не свернет, он сможет сцапать ее в конце улицы Бланш, которая выходит к причалам. Лица ее он рассмотреть не успел, но и покачивания бедер было уже достаточно, чтобы предположить, что скучно не будет.

Неожиданно она остановилась и резко обернулась. Буффало нырнул под козырек, но, видно, недостаточно быстро, поскольку она кинулась бегом прямо к верфям.

В нескольких сотнях метров зубчатые каркасы подъемных кранов вырисовывались в желтом свете ламп на фоне вереницы кронштейнов. Буффало больше не пытался прятаться. Он приближался открыто, по середине улицы, впившись взглядом в свою добычу.

В двадцати метрах от причалов она, мгновение поколебавшись, встала как вкопанная перед хорошо знакомым Буффало домом. Когда он увидел, что она звонит и молотит в дверь, глядя на окна последнего этажа, он не сделал больше ни шага. То, что эта девушка знала Макса, все меняло. Он должен был отказаться от идеи затащить ее на пустырь, и ему не оставалось ничего другого, кроме как повернуть оглобли. Или с любезным видом вежливо обратиться к ней и предупредить, что с Максом произошел несчастный случай.

Он даже не успел ни на что решиться. Мощные фары осветили фасад, и белый «ягуар» остановился, взвизгнув шинами. Девушка попыталась убежать по улице Бланш, но какая-то тень ринулась к ней.

Буффало узнал Константина Пупаракиса. Девушка немного посопротивлялась, затем грек стал что-то нашептывать ей на ухо, и она покорно последовала за ним в «ягуар».

— Я тебя внимательно слушаю, — сказал Макс. — Ты меняешь платье, и тебя удивляет то, что с тобой при этом происходит. А потом?..

— Потом я смотрюсь в зеркало, и увиденный образ подсказывает мне, как я должна буду двигаться, какой ширины делать шаги, как держать руки и голову…

Пиу остановилась на мгновение, забыв о намыленной перчатке, от которой по гипсовой повязке тянулась длинная дорожка мыльной воды. Спустив пижамные штаны, Макс терпеливо ждал, когда она возобновит мытье, прерванное в начале их разговора.

— Ты понимаешь, я должна не только облечься в платье, нужно, чтобы платье стало частью меня, как кожа или волосы…

— Я понимаю, — сказал Макс.

Она погрузила банную перчатку в раковину, намылила ее и мягко провела ею под пупком Макса.

— А если, например, ты дефилировала бы перед Жилем, мной и еще несколькими знакомыми?

— Это не одно и тоже. Вы меня слишком хорошо знаете. Вы будете видеть меня, а потом платье, и опять меня, и снова платье. Образ будет двоиться, цельности не возникнет. Это будет до смерти грустно.

Когда его половой член совершенно утонул в мыле, Макс предложил Пиу сменить поле деятельности и освежить ему ступни ног. Но она, казалось, не слышала и продолжала его интимный туалет с удвоенным прилежанием.

Жиль появился, неся поднос, уставленный горшочками дымящегося жаркого.

— Мой его как следует, — сказал он Пиу, — из-за этой ночной бури мы сильно вспотели.

Его лицо было покрыто слоем блестящего пота, как будто он принимал ванну с ароматными маслами. С тех пор как Жиль растолстел, он не выносил жары. Ему все время казалось, что он завернут в несколько одеял.

Макс, должно быть, встретился с Жилем взглядом, так как начал краснеть и неловко пытался левой рукой подтянуть пижаму.

Они позавтракали перед открытым окном, в которое врывалось утреннее солнце. Гонимый приливом запах мазута уступал место робкому аромату водорослей. Наклонный пол постоянно тянул его в глубину комнаты, и Макс должен был сжимать тормоз инвалидного кресла. Стертые тормозные колодки вынуждали придерживать колесо здоровой рукой. Пиу кормила Макса кусочками жареного хлеба и поила, время от времени поднося чашку к его губам. Когда крошка хлеба застревала в его бородке, она аккуратно снимала ее кончиком ногтя или уголком бумажной салфетки.

Жиль не поверил своим глазам, когда увидел, как Пиу положила в свой кофе два кусочка сахара и намазала вареньем жареный хлеб. Впервые за долгое время она ела без отвращения и недоверия. За это он испытывал к Максу огромное чувство благодарности. Он прервал молчание и с радостью в голосе предложил:

— А что если я приготовлю сегодня на обед суп из самых лучших ракушек? Пиу сделает айоли с красным перцем, это ее фирменное блюдо.

— Нет, — сказала Пиу, — с супом из ракушек лучше подавать острую сырную пасту.

— Ты добавишь туда чеснока?

— Да, и щепотку шафрана, если ты его купишь.

— А я, — сказал Макс, — оплачу розовое вино.

В очень бодром расположении духа, захватив с собой пустую оплетенную бутыль и сетку для продуктов, Жиль отправился за покупками.

Когда он вышел, Пиу наклонилась к Максу и спросила его, что бы он предпочел: почитать, послушать радио или что-нибудь еще. Макс ответил ей, что ему не хватает его словарей.

— Мне следовало бы попросить Жиля принести парочку.

— Я могу сходить. Дай мне ключи и скажи, что я должна взять.

— Нет, тебе понадобилась бы тележка, они ведь такие тяжелые. Но может быть, у тебя здесь есть словарь, хотя бы маленький?

— Мне кажется, у нас есть старый Ларусс.

Она нашла его под грудой журналов, в шкафу. Жиль иногда пользовался им для кроссвордов. Ветхий переплет почти оторвался.

— Подойдет, — сказал Макс. — Выбери трудные слова, которых ты никогда не слышала, а я буду давать им определение.

Пиу принялась листать страницы с истрепанными углами.

— Петехия…

— Это маленькое красное пятно под кожей.

— Сфирена…

— Морская рыба.

Дальнейшее испытание повергло Макса в уныние. Он угадал без колебаний трефоны и шкентель, но позорно перепутал пандемии с пандектами. К тому же он забыл, что свирель — это род флейты и что пиявка принадлежит к классу кольчатых червей.

Вопреки свирепости хищников, популяция слов не переставала расти, непрерывно пополняясь за счет притоков иммигрантов и плодовитости противоестественных союзов, в то время как в мозгу Макса ежедневно угасало по островку клеток. Борьба была безнадежной. Слова непрочные, холодные, бессмысленные, слова, которые забываешь, стоит только расстаться с ними на несколько дней, как это бывает с существами без душ, слова, одетые в непроницаемую броню, вновь с жестокостью напоминали ему о своем существовании и окружали его хороводом призраков. Макс подумал, что сжег свою жизнь напрасно, желая стать ходячим словарем. Еще десять, может быть пятнадцать лет, и он будет не более чем невеждой.

Было слышно, как кто-то стучал в дверь на первом этаже. Решив, что Жиль забыл ключи, Пиу сбежала вниз. Она вернулась в сопровождении Буффало, на лице которого бренчали многочисленные кольца.

— Я думал, ты еще в лазарете. Но мне сказали, что я найду тебя здесь. Как дела?

— Так себе… Предупреждаю, сейчас у меня голова не для шахмат.

— Я не ради игры сюда пришел. Думаю, одна твоя подружка влипла в историю.

— Какая подружка?

— Я ее не знаю, видел, как сегодня ночью она психовала перед твоей дверью. Она явно была не в себе. Тут нарисовался Пупаракис и затолкал ее в свой «яг».

— Скажи мне, как она выглядела.

— Вроде светловолосая, малолетка, хорошо сложенная. Увидев «яг», она хотела слинять, но Пупаракис ее сцапал, и в конце концов она потащилась за ним, как собачонка. Я подумал, что должен тебе об этом рассказать.

— Ты правильно сделал.

Буффало, ничего не ответив, продолжал столбом стоять перед инвалидным креслом. Максу не удавалось собрать свои мысли.

— Не стой так, — сказал он, — у меня от тебя голова кружится.

Буффало пододвинул к себе стул и сел на краешек. Он проглотил две таблетки кодидола, запив их глотком слабительного сиропа, флакончик которого он всегда носил в заднем кармане брюк.

Пиу, прежде чем уйти в свою комнату, принесла бутылки с пивом и маленькую баночку оливок.

— Эта, — сказал Буффало, — если сломает кость, то не понадобится даже рентген делать. Должно быть, Жилю не слишком весело трахать эту арматуру…