Константин Семёнов - Грозненские миражи Страница 10

— Чего орёшь? — прошептал Валька. — Конечно, настоящий! Давай!

Стаканы снова звякнули, и в голове стало ещё веселее.

— Пацаны! — растрогался Русик. — Кулёк! Тапа! Спасибо! Витя! Я вас…Я вас всех!.. Он же стоит, наверное… Кулёк!

— О, один готов! Русик, не бзди, всё под контролем! Давай закусывай!

Павлик глотнул ещё портвейна и расстегнул пальто. Голова стала лёгкой, узоры на окнах заискрились, как живые, и даже вино не казалось уже таким мерзким. Мерзким? Кто сказал такую чушь? Подать его сюда! Прекрасное вино, замечательное!

Вот и разговор за столом стал живее, и тема актуальнее.

— Да не знаю я! — вздохнул Витька. — Зачем мне твой институт нужен?

Что? Что он такое говорит? Вот дурак!

Пашка остановил рукой Вальку, икнул и очень доходчиво объяснил:

— Муха, давай включим логику. Если ты не поступишь в институт, значит, пойдёшь в армию. Правильно? Значит, ты кто? Значит, ты дурак! Правильно?

— Сам дурак! — не принял логики Витька. — Что, в армии нормальных нет?

Ну что можно сказать в ответ на такую глупость? Пашка и не стал ничего говорить, только демонстративно покрутил пальцем у виска и пожал плечами. Витька подумал-подумал, нашёл неотразимый аргумент и сам перешёл в атаку.

— Ты же в институт не из-за армии собираешься?

— А из-за чего же ещё?

— Врёшь!

Продавщица недовольно кашлянула, Витька извинительно поднял руку и перешёл на громкий шёпот.

— Врёшь! Ты же всегда знал, кем хочешь быть! Химией занимался, мечтал….Врёшь!

— Ну вру, — согласился Павлик.

Витька выпрямился и довольно улыбнулся. Улыбка была, скорее доброй, но сквозила в ней и некоторая снисходительность. Так взрослые смотрят на детей, как бы говоря: «Ну что, попался? Ничего, мы же понимаем, что ты не специально».

Улыбка ударила Пашку, как красная тряпка. В глазах потемнело, и он, нагнувшись к столу и глядя прямо в чёрные глаза друга, зашептал жарким шёпотом:

— Вру. Только не очень! Мечтал? Я о многом мечтал, Витя — ты, наверное, забыл. О художественном училище, например. Но мне не дают времени на раздумье: сразу не поступлю, тут же загребут в армию. А это два года! Зачем мне их терять, ради чего? Чтоб меня шестьсот дней учили беспрекословно выполнять приказы любого кретина? Чтоб меня превращали в болвана, привыкшего, что миром правит только сила? Я делом хочу заниматься, пользу приносить!

Шёпот становился всё громче, слова разлетались по пустому кафе, отражались от стен и покрытых морозным узором окон, возвращались эхом.

— А разве это не так? — тихо спросил Валька, и Пашка настороженно замолчал. — Разве правит не сила? Стоп, стоп, не кипятись! Я ж согласен — нечего там делать, только время зря тратить.

— Если мужчина не служил — он не мужчина, — объявил Русик. — Я тоже поступать буду.

— Вот это логика! — восхитился Валька. — Тебе поступить, что два пальца — у нас же для нацкадров льготы!

Витька обвёл друзей взглядом, зачем-то посмотрел на продавщицу, которая уже не скрываясь, прислушивалась к каждому слову, и растерянно вздохнул.

— Хорошо вам. Вы всё выбрали — и институт, и специальность. Кулёк, ты тоже выбрал или всё высчитываешь, где легче директором стать?

— Мелко мыслишь, Витя — я министром буду. Только оттуда и можно что-нибудь изменить. Спорим?

— Министром… — тоскливо повторил Витя и вдруг снова закричал, срываясь на фальцет: — А если я не знаю, что хочу? Не знаю — и всё! Что мне делать?

— Так, молодые люди! — зычным командным голосом оборвала спор продавщица. — Ну-ка, освобождайте помещение! Освобождайте, освобождайте, нечего мне улыбаться! Девок своих будешь гипнотизировать!

На улице стало ещё холоднее, с неба срывался редкий снег. С площади по-прежнему доносился тяжёлый монотонный шум, а здесь, совсем рядом, было удивительно пусто: ни прохожих, ни машин.

Как всегда предлагала хранить деньги в сберкассе неугомонная реклама на крыше поликлиники, и призывно сиял огнями «Океан». От Сунжи поднимался белый туман, оседал на деревьях, и казалось, что они выточены изо льда. А реке, спрятавшейся под этим туманом, не было дела ни до рекламы, ни до всполошившего весь город митинга, ни до самого города. У реки были более важные дела.

— Ну что, завтра пойдём митинг смотреть? — прощаясь, предложил Пашка. — Если его не разгонят, конечно.[5]

— Пойдём, — согласился Русик. — Слушайте, а мне понравилось сегодня. Да нет, не из-за подарка, просто….Давайте так каждый год отмечать. Договорились?

На следующий год, однако, не вышло: первая сессия всё-таки — не до этого. А на втором курсе, когда давно уже стало ясно, что ничего такого уж страшного в этих сессиях нет, в такой же зимний вечер они снова купили портвейн. Число было такое же, как и два года назад — 18 января — но это было единственное сходство. Во-первых, Руслану сегодня исполнялось не 17, а целых 19 лет. Во-вторых, все они давно не школьники, а много чего повидавшие студенты. В-третьих, не было в Грозном больше никаких митингов. И, наконец, погода. На улице стоял обычный грозненский январь, когда мороз, и то символический, бывает только по ночам.

Из-за погоды отпала необходимость и в кафе. Зачем, когда можно расположиться в любимом скверике? Пустых лавочек полно и можно найти самую уютную — рядом с чугунной оградой набережной. Их не видно ниоткуда, а им видно всё — и Ленинский мост, и рекламу на крыше поликлиники, и уютно светящиеся окна музучилища. Рядом шумит Сунжа, за лавочкой спрятаны четыре бутылки портвейна, и настроение, и без того прекрасное, стремительно взлетает вверх.

— Что-то Русика долго нет, — сказал Витька, поглядев на часы. — Может, откроем пока одну?

Пашка достал бутылку, сделал большой глоток и пустил её по кругу. Сунжа зашумела веселей, а на улице стало ещё теплее.

— Новость слышали? — спросил Валька. — Фимка Геплер в Израиль уезжает.

— Куда? Он же в лётное хотел?

— Хотел….А родители хотели другого. Да и не взяли его в летное: не нужны нам военные лётчики-евреи. Теперь будет в Израиле летать.

— Кто его там пустит летать? Будет улицы мести. Вот людям делать нечего — разве плохо им тут было? Эх, давай ещё одну, что ли!

— Не торопишься? — засомневался Витька. — У тебя же соревнования на носу.

— Ерунда! — засмеялся Пашка. — В этом году всех порву!

Ещё одна бутылка полетела в реку. Весело шумела Сунжа, мигал огнями ресторан «Океан», тихо играла музыка в бывшей синагоге. Здорово — разве может так быть в каком-то Израиле!

— Кулёк, — спросил Павлик безразличным тоном, — а что это за девушка с тобой вчера была? С синими глазами?

— Ого! — присвистнул Валька и вытаращил глаза. — Тапа, ты стал замечать моих знакомых? А как же моя неразборчивость и дурной вкус?

— Не выделывайся! Я только спросил, как её звать.

— Неужели? А зачем тебе? Ты ж у нас ангела ждёшь, а у меня только шалавы — твои слова! Аня её звать.

— Я её тоже заметил, — сказал Витька. — Ну и как — нет больше «Пиренеев»? Или ещё не успел?

— Да тут не «Пиренеи», — Валька смотрел только на Пашку, — Тут «Гималаи». Но всё равно высота будет взята! А, Тапик?..

Ответить Пашка не успел: из-за кустов вышли трое парней. Вроде бы, чеченцы, но в темноте особо не разглядеть.

— Пьём? — спросил один, и сразу стало ясно — чеченец.

— А вам что? — спросил Павлик поднимаясь.

— Дружинники!

Парень резким движением сунул ему под нос удостоверение, Пашка автоматически наклонился и тут же получил сильнейший удар в челюсть. В глазах взорвались разноцветные пятна, мир качнулся и опрокинулся вниз головой.

— Один есть! — донеслось сквозь шум в голове.

Кто это «один», почему? Пашка открыл глаза: сквозь разноцветные пятна видны были только мелькающие ноги. Он что — лежит? Так, значит, «один» — это он. Ну, уж шиш!

Павлик закрыл глаза и несколько раз глубоко, как учил тренер, вздохнул. Задержал дыхание, резко выдохнул и открыл глаза. Звуки ворвались резко, будто бы вырвали затычки из ушей, вот только разобрать, кто что кричит было невозможно. Пашка и не стал разбирать.

Он встал, пытаясь сориентироваться в мельтешащих вокруг фигурах, дождался, когда перед ним очутится чужая спина, и ударил ногой в пах. Спина дёрнулась, заваливаясь набок, на секунду показалось лицо, и Пашка ударил ещё раз. Левой, не замахиваясь, прямо в искажённую гримасой морду. Фигура качнулась и опустилась на землю.

«Есть один!» — мстительно подумал Павлик и шагнул вперёд.

Валька в распахнутом пальто и без шапки пытался противостоять невысокому крепкому парню, но было ясно, что долго не продержится: дышит тяжёло, нос разбит. Второй «дружинник» барахтался с Витькой в партере на грязном асфальте.

«Кулёк!» — выбрал Павлик и крикнул:

— Эй! Собарде![6]