Владимир Киселёв - Весёлый Роман Страница 10

— Почему ж его держат на заводе? Да еще начальником цеха?

— Котелок у него здорово варит. Инженер.

— Он не религиозный?

— Ну что ты! — сказал я. — Член партии. Просто характер такой.

— Хлопотно, должно быть, вам с ним, — решил Виктор. — Не может коммунист быть непротивленцем. Не противиться — значит быть соучастником. Если от несправедливости страдает один человек, он, скажем, еще может не противиться злу. Это его личное дело. Но когда речь идет о многих людях, нужно сопротивляться.

Он прищурился, странно и быстро посмотрел на меня, и я вдруг подумал, что он все знает. Про Веру. И про меня.

«Хиппи». Они все-таки так себя называли. И я это знал. Ме­ня познакомил с ними Виля.

— Съездим, — предложил он мне. — Интересные ребята. Студенты. Девочки подходящие. Думают. Производят пере­оценку ценностей.

— Каких ценностей?

— Всяких.

Виля с ними познакомился, когда в нарушение правил повез их в такси вшестером. Две девочки легли на колени к ребятам так, чтоб снаружи не было видно, чтоб машину не задержал инспектор.

Мне было интересно посмотреть на этих ребят. И мы поеха­ли. На улицу Франко. Там в глубине двора был такой одноэтаж­ный флигелек. Не знаю, кто из них там жил, но они в этом ме­сте собирались. Девочки из театрального института, парни с за­мысловатыми прическами. Слушали музыку, трепались, курили. Ничего такого я не заметил. А больше туда я не ходил. Не бы­ло времени. Да и с нашими ребятами мне интереснее.

— Послушай, — сказал я Виле, — ты бывал еще у этих «хиппи»?

— Бывал. А что?

— Ты не заметил… Они кодеин не употребляют?

— Кодеин? — не удивился Виля. — Запросто. Целыми паке­тиками. Потому они все такие бледные. Жрут кодеин, и ника­кой физкультуры.

— А ты его не пробовал?

— Я что, наркоман, по-твоему?

— Для эксперимента?

— Нужны мне такие эксперименты. От него дуреют, а я за рулем.

Я рассказал Виле обо всей этой истории с аптекой.

— Чепуха, — сказал Виля. — Не может быть. Ты что дума­ешь, только в одной аптеке и был кодеин? Я сам слышал — они его покупают.

Все-таки нужно проверить, — сказал я.

— Я не опер из угрозыска.

— Я тоже не опер. Но мне не нравится, когда старушку уби­вают за наркотики.

— Я тоже не в восторге от этого, — возразил Виля. — Но если б мы даже захотели, как мы сможем это проверить? Спросить? Не скажут. Да и вообще они тут ни при чем. Даже смешно. Ты ж видел этих ребят.

— Видел. И все-таки нужно попробовать достать у них этот самый аспирин. Или не аспирин, а как он?.. Кодеин.

— Это можно, — сказал Виля. — Но не получится, что мы познакомились с людьми, а потом на них же и наклепали?

— Не получится.

Жуткую историю рассказал мне Виктор. В дежурной аптеке ночью задушили руками старушку аптекаршу, вскрыли шкаф и забрали порошки кодеина. Их продают от кашля, но только по рецепту. В большом количестве эти порошки действуют как наркотик. В аптеке были и другие наркотики — покрепче, но ничего, кроме кодеина, не тронули. А старушку душили за гор­ло, спереди. Она видела, кто ее душил.

Я теперь всегда слышу, как проезжает лифт. Даже во сне. Раньше я не замечал, что лифт наш движется со скрипом, что двери его захлопываются с железным лязгом. Но с тех пор, как я научился постоянно прислушиваться, на каком этаже лифт останавливается, не стукнет ли дверь на седьмом, прямо против Вериной квартиры, не щелкнет ли в замке ключ, звук лифта ме­ня просто преследует.

Вера посмеивается над тем, что я каждый раз вздрагиваю, когда на лестничной площадке хлопнет дверь лифта, а я ниче­го не могу с собой сделать.

Сегодня под утро мне приснилось, что Виктор неожиданно, не предупредив по телефону, как это он делает обычно, вер­нулся из командировки. Лязгнула дверь лифта, затем он тихонь­ко, чтоб не разбудить Веру, стал поворачивать ключ в замке. Но Вера закрыла дверь еще и на цепочку.

Я бросился одеваться, но никак не мог натянуть рубашку, рукава почему-то были завязаны тугими узлами. В отчаянии, в ужасе, в отвращении к самому себе я полез под тахту, чтоб там укрыться. Лучше бы я прыгнул вниз из окна. А Вера торопливо что-то надевала на себя.

Виктор стал звонить. Раз за разом. Он услышал наши с Ве­рой испуганные голоса.

В ужасе я проснулся и не мог понять, во сне это или в дей­ствительности. В дверь в самом деле звонили — раз за разом.

Сердце у меня колотилось, как после стометровки за двена­дцать. Я пошел к двери. И молча открыл. Я был уверен, что это Виктор, но за дверью стояла наша соседка Клава.

— Ой, Рома, — сказала она, — совсем плохо маме. Горит. С вечера. Тридцать девять.

Она плакала.

— Я еле утра дождалась. Галина Игнатьевна спит еще?

— Который час? — спросил я. Я все еще не мог прийти в себя.

— Шесть.

В переднюю вышла мама. В платье и с таким выражением, словно и не спала. Ее не застанешь врасплох.

— Ой, Галина Игнатьевна, — зачастила Клава. — Я еле утра дождалась, Я уж извиняюсь, что побеспокоила, только «Скорую» два раза вызывали. Они и уколы делали, и порошки давали, а маме не легчает, и температура, и не знают они, какая бо­лезнь, говорят — анализы сделать, а у нее жар…

— Позвони Феде, — сказала мне мама. — Пусть приедет до работы. Пойдем, — сказала она Клаве и отправилась к со­седям.

Федя был чем-то расстроен. Когда у него что-то не так, это сразу видно. Он фальшиво улыбается, как академик Петров, учеником которого он себя называет, и перед тем, как что-нибудь сказать, слегка прокашливается, как этот академик.

— Ладно, ладно, — оборвал он Клаву, когда она снова попыталась рассказать, что «мама горит», пощупал рукой лоб Марии Афанасьевны, оттянув веки, посмотрел глаза, странно оглянул­ся по сторонам, словно что-то искал, и быстро вышел на бал­кон.

Все это было так непонятно, что я тоже подошел к балкон­ной двери.

Федя поправил очки, одним движением выдернул с корнем из цветочного ящика какой-то цветок и вернулся с ним в ком­нату.

— Как это к вам попало? — строго спросил он у Клавы.

— Не знаю… Оно само выросло. А мы ухаживаем, поли­ваем. Удобрение подсыпали. Мама сказала, семена собрать, — ответила Клава тем самым голосом, каким, вероятно, говорила, когда в «Гастрономе» кто-нибудь обвинял ее, что она недове­сила колбасы.

Обычно спокойные стекла Фединых очков свирепо блеснули:

— Выбросьте это сейчас же в мусоропровод! Это амбро­зия. От нее и заболела Мария Афанасьевна.

Клава осторожно, с опаской взяла в руки высокое растение с мелкими светлыми цветами, вышла на кухню и сейчас же вер­нулась, вытирая руки полотенцем.

— Что же теперь делать?

— Ничего, — твердо сказал Федя. — Это сегодня пройдет. Сейчас я выпишу лекарство. По таблетке принимать три раза в день. Три, нет, четыре дня. И смотрите: чтобы больше таких цветочков я у вас не видел.

Он выписал рецепт.

— А что же это, яд? — спросила Клава, провожая нас к двери. На этот раз она смотрела на Федю, как на бога.

— Для некоторых людей яд, — ответил Федя.

Я спустился с Федей к машине. У него барахлил карбюра­тор, и он попросил подрегулировать. Сам он этого совершенно не умел.

— Что же это за цветок? — спросил я.

— Я же сказал — амброзия. Так греки называли пищу сво­их богов. А фактически это сорняк. Очень живучий. Его к нам из Америки завезли.

— А как он действует?

— Плохо действует. Вызывает аллергию. Знаешь, что такое аллергия?

— Знаю, — ответил я не слишком уверенно. — А как ты сразу определил, почему заболела Мария Афанасьевна?

— А как ты сразу определил, что с карбюратором? Ну, дей­ствует? Будь здоров.

— Подожди. Что у тебя случилось?

— Ничего, — ответил Федя. Помолчал и добавил: — Боль­ной у меня сегодня умер. Двадцать лет. Студент. Мать и отец были у койки. И я.

— А что у него было?

— Рак.

Федя, резко дернув «Волгу», покатил в свой институт.

У нас с батей совпали смены, и я его поджидал на скамееч­ке недалеко от проходной. Батя всегда прихватывает лишние полчасика. Устает старик, уже не успевает. А нужно держать марку.

Наша многотиражка «Завод заводов» напечатала сегодня ре­зультаты ответов на анкету, в которой было всего два вопроса. К женщинам: «Какими качествами должен, по вашему мнению, обладать мужчина как спутник жизни?» И к мужчинам: «Чего ждут мужья от своих жен?»

На анкету ответил чуть ли не весь завод. По числу голосов получилось, что женщины хотели от мужчин прежде всего жиз­нерадостности. Затем интеллигентности, трезвости, помощи по дому, искренности. После этого шли рыцарство, верность, доб­рота, трудолюбие, щедрость, физическая сила.

В общем, интеллигентность опередила физическую силу на семь пунктов, а жизнерадостность оказалась для большинства самым важным качеством.