Юрий Рытхеу - Голубые песцы Страница 10

Вернувшись к себе в номер и увидев, как его товарищи готовятся к праздничному вечеру, он взгрустнул: как же ему идти в нарядный клуб в вонючей одежде? Никто не захочет сидеть с ним рядом. А может быть, даже попросят выйти.

Урэвтэгин брился. Он густо взбил мыльную пену и покрыл ею редкие волосины на подбородке и под носом. Перед ним, прислоненный к жестяной кружке, стоял обломок зеркала. Рискуя глотнуть мыльную пену, он говорил:

— Сегодня обещали выдать на человека по бутылке. Только не сказали чего. Берегли с самой осени. Вот сильные духом.

— Хороший ты человек, а всё любишь разговор на выпивку повернуть, — заметил Цой, разглаживая галстук за неимением утюга на батарее парового отопления.

— Я не пьяница, — нисколько не обидевшись, ответил Урэвтэгин. — Я только любитель. Здесь такая же разница, как между мной, допустим, и каким-нибудь любителем-охотником из облместпрома. Большая разница.

Цой примолк. Ответ Урэвтэгина попал прямо в цель. Цой считал себя опытным охотником.

— А ты чего не собираешься? — спросил Урэвтэгин Тыплилыка. — Давай, давай, не то опоздаем.

— Я не пойду.

— Наш праздник — и вдруг не пойдёшь? — удивился Урэвтэгин.

— У меня одежды праздничной нет, а эта воняет песцами, — смущённо объяснил Тыплилык.

— Вот беда! — воскликнул Урэвтэгин и призадумался. — Постой! Сейчас что-нибудь сообразим… У артистов должна быть запасная одежда. В пьесах они играли в другой.

— Не надо, — засмущался Тыплилык.

Но разве Урэвтэгина остановишь, если он что-нибудь задумал! Через минуту его не было в комнате.

— Могу чистую рубашку предложить, — сказал Цой, выдвигая из-под кровати чемодан. — Галстук, правда, у меня один. А в президиум без галстука неудобно.

— Да что вы! Не надо мне ничего! — Тыплилык не ожидал от него такой щедрости.

— Бери, это от чистого сердца, — настойчиво повторил Цой и подал Тыплилыку трикотажную рубашку салатного цвета.

— Спасибо, — поблагодарил Тыплилык. — У меня ведь сегодня и день рождения…

— Что ты говоришь! — Цой вскочил. — Почему молчал? Сколько исполнилось?

— Столько же, сколько и нашему округу.

— Какой скрытный! — упрекнул Цой и начал рыться в чемодане. — Ничего подходящего для подарка… Вс равно что-нибудь придумаем.

Вош л Урэвтэгин в сопровождении Майи Решетовой.

— Целый костюм достали! Из пьесы "Иркутская история". Вот смотри! — Охотник разложил на кровати кожаную куртку и брюки, на пол положил хромовые сапоги.

— Обувь из другой пьесы, — уточнил он. — Одевайся. Без меня вс равно не пойдут. Вот Майя тебе поможет.

— Что я, маленький? — застенчиво сказал Тыплилык. — Не сумею сам одеться?

— Ему тридцать лет стукнуло, — объявил Цой. — Сегодня!

— Поздравляю! — закричал Урэвтэгин и кинулся обнимать Тыплилыка. — Это надо обязательно отметить! Надо предупредить о дополнительной бутылке. Цой, это тебе поручается. А вечером мы устроим здесь чествование.

— Разрешите и мне от души вас поздравить, — сказала Майя и потянулась к Тыплилыку.

Она поцеловала его в губы, мазнув чем-то жирным и холодным. Однако в её глазах Тыплилык увидел такую искреннюю радость, что сам тут же притянул девушку и крепко поцеловал.

— Большое спасибо, — сказал он.

— Смотри, робкий, а подарки собственными руками хватает, — шутливо заметил Урэвтэгин.

Решетова ушла, и Тыплилык оделся в костюм из пьесы "Иркутская история". На ноги натянул сапоги из другой пьесы. Урэвтэгин держал перед ним зеркало. Но в осколок было видно только лицо — радостное, взволнованное.

— Видишь себя? — спросил Урэвтэгин.

— Одно лицо и то без ушей, — сказал стоящий рядом Цой.

— Пойдём к артистам, — предложил Урэвтэгин. — У них там шкаф с большим зеркалом.

— Не стоит, — попытался отказаться Тыплилык, но Урэвтэгин уже открыл дверь и тянул за рукав.

Разодетые артисты облачились в зимние пальто и шубы. Решетова заворачивала в газету туфли на высоченных и тонких, как гвозди, каблуках.

— О! — сказал Гурьевский, оглядывая Тыплилыка. — Вас просто не узнать! Красив! Статен! Вполне сценическая внешность. И лицо… Гамлета можете сыграть!

— Без Беркута обошёлся, а Гамлет подавно ему ни к чему, — уверенно сказал Урэвтэгин и подвёл Тыплилыка к зеркальному шкафу.

Действительно, ему необыкновенно шла кожаная куртка. Свежая рубашка начальника облместпрома подчеркивала смуглоту кожи. "Матрена Ермиловна не узнала бы в такой одежде", — подумал Тыплилык. Будто свежим летним ветром пахнуло на него. Тыплилык вдруг увидел в зеркало, что он совсем ещё молодой и нет у него никакой солидности ответственного работника. Перед ним стоял обыкновенный молодой чукотский парень. И не было у него представительности Михненко, мрачной недоступности в лице, как у районного прокурора Надирадзе. Впервые в жизни полное отсутствие признаков начальственности обрадовало Тыплилыка… Он ещё раз оглядел большую комнату, которую занимали артисты. Рядом стоял Урэвтэгин, улыбался ему в зеркало… Решетова красила губы… Заслуженный артист Гурьевский пластмассовой щёткой приглаживал жёсткие седые волосы. Все они были просто товарищами. Много лет Тыплилык смотрел на людей, мысленно деля их на вышестоящих, нижестоящих, на посетителей, просителей… У него не было ни одного друга! Как же так? Он даже никогда об этом не задумывался.

Праздничное шествие, держась за длинную верёвку, направилось в посёлок. Ветер валил людей, но они всё шли и даже пытались петь. Ветер срывал с губ звуки и относил далеко в тундру, рассыпая по простору, мешая с собственным воем и визгом, но песня крепла и, как разгорающееся пламя, вырывалась из хаоса пурги.

В клубе было тепло и уютно. Здание занесло снегом, замело даже окна. Только подрагивание электрического света напоминало о бушующей пурге.

На ярко освещённой сцене стоял покрытый кумачом стол, а рядом трибуна с графином.

За столом сидели Беркут и председатель поселкового Совета.

К ним поднялся Баштанов, и они стали о чём-то совещаться, заглядывая в листок бумаги, который держал директор совхоза.

На трибуну вышел председатель поселкового Совета и стал читать длинный список президиума.

— Знатный охотник Чукотки Урэвтэгин! — прочитал председатель.

— Тебя, — толкнул в бок соседа Тыплилык.

— Слышал, — делая равнодушное лицо, ответил Урэвтэгин. — Ну, я пойду.

На освободившееся место рядом с Тыплилыком никто не сел: всё равно перед концертом весь президиум переберётся обратно на свои места в зале.

Доклад делал Баштанов.

Как и всякий торжественный доклад, он был скучен и изобиловал знакомыми выражениями, рассуждениями и призывами. Под такой доклад очень удобно тихонько переговариваться с соседом. Но Урэвтэгин сидел за столом президиума и был необыкновенно молчалив и торжествен.

Зато другие полностью воспользовались возможностью, которую дал докладчик. Вскоре сдержанный гул, как шум морского прибоя, повис над рядами. И всё же зрители не забывали в нужных местах отмечать аплодисментами вехи доклада Баштанова. Аплодисментами дирижировал Богомазов, отмечая наиболее выдающиеся места речи.

Потом слово предоставили члену первого ревкома Чукотки Закруткину. Старик говорил на древнем языке анадырских казаков.

Поначалу он смущался. Но потом его голос окреп. Стих шум морского прибоя в зале. Зрители слышали пронзительный ветер, несущий по реке Анадырь весть о великой победе большевиков, об организации на Чукотке первого революционного комитета. Закруткин вспомнил Мандрикова, Берзиня — первых коммунистов тундры.

— И расстреляли их белогвардейцы на реке Казачке, — рассказывал старый ревкомовец. — Мы издали смотрели на наших товарищей, а кровищи на снегу было столько, будто расстелили большое красное знамя… Прошло ещё несколько лет, пока анадырские большевики не вернули себе снова власть и не сбросили в море купцов, промышленников…

Старик закончил речь и некоторое время ещё стоял у трибуны. Он был во власти воспоминаний, перед его потускневшими глазами проходили картины героического прошлого.

— Я тогда был молодой, — сказал старик и спустился в зал.

Гул аплодисментов покрыл его последние слова.

Один за другим выходили ораторы. Почти каждый из них рассказывал о себе, но их жизнь — это и была история Чукотского национального округа за тридцать лет.

Тыплилык заметил, как за столом президиума вдруг зашептались Баштанов и Урэвтэгин. Охотник энергично мотал головой, но Баштанов настаивал. Тыплилык догадался, что Урэвтэгина уговаривают выступить. Так и оказалось. Покрасневший охотник тяжело выбрался из ряда тесно приставленных стульев. Красноречивый в обычной обстановке, он долго искал на потолке среди развешанных по стенам плакатов нужные слова.