Андрей Иванов - Школа капитанов Страница 10

А за спиной я услышал болезненный человеческий крик и громкую матерщину. Я выглянул из-за беседки. У маленького крыльца служебного входа стоял на коленях человек, в расстегнутом пальто и без шапки. От его черных волос шел пар. Полукругом перед ним стояли еще несколько. И один из них ему что-то говорил, негромко и твердо. Стоящий на коленях молчал, запрокинув лицо кверху, и, казалось, внимательно слушал.

Говоривший шагнул вперед, и на его плечах блеснул металл. Он задал вопрос человеку на коленях, а потом пнул его в лицо. Тот упал навзничь и забарахтался в снегу. Снова послышался мат.

Я понял, почему различал только мат — говорили по-якутски.

Человек снова поднялся на колени и попытался встать. Его свалили пинком в живот.

Я уже не чувствовал пальцев рук. И в животе дрожало от холода. А идти мимо избиения не хотелось. Попасть могло и мне.

Я вышел из-за беседки и направился к крыльцу, стараясь смотреть только на стену детского сада. Меня не остановили. Открывая дверь, я взглянул через плечо. Человек стоял на коленях спиной ко мне и его пальто и волосы были в снегу. Рядом валялась шапка. А перед ним стоял коренастый широколицый лейтенант, держа руки в карманах милицейского бушлата, и спокойно выговаривал слова. Звенели двойные согласные, и множественные ударения растягивали речь.

— Все нормально, — сказал он по-русски, кивая мне, — Иди.

Дверь хлопнула за спиной.

Я поднялся на третий этаж. Все было по-прежнему. Гремел баянно-джазовый перебор, сверкали разноцветные лампочки.

«Школа жизни — это школа капитанов, там я научился водку пить из стаканов!!!» — ревели колонки дурным голосом. У дальней стены, за пластмассовыми столиками, сидели несколько зловещих типов с подругами. Пили пиво, разбавляя его водкой. Благостно поглядывали вокруг. Все шло хорошо.

Я снова вышел на лестницу. Там все так же стояли парочки. И Кеша Андреев приставал к невысокой брюнеточке. Та неуверенно отбрыкивалась. Когда я протискивался вниз, меня толкнули в спину и недовольно спросили:

— Ты так развлекаешься что ли? По лестницам бегаешь…

Я не обратил внимания.

В гардеробе долго не мог найти свою шапку. Куртку нашел сразу, а в поисках шапки облазил все вешалки. В конце концов нашел ее на полу, в углу, под чьим-то плащом. Я еще подумал:

— Какой дурак в такую погоду в плаще ходит?

Дома горел свет. Мама, на кухне, строго спросила меня, что я пил. Я сказал, что пиво. Она, конечно, не поверила, но сделала вид, что верит. Лицо у нее было сдержанно-радостное. Она была довольна, что я стал ходить на дискотеки, как нормальный парень.

А я чувствовал себя невыносимо мерзко. У меня болела голова — наверное от коньяка. И внутри все тряслось, будто я никак не мог согреться. И когда мама сказала, что, так как я стал ходить на дискотеки, то мне надо покупать красивую одежду, — я очень резко ответил:

— Нет!

Ее лицо сразу осунулось, она отвернулась, подошла к кухонной раковине и стала там что-то протирать.

Я ушел к себе в комнату, закрыл за собой дверь, лег на диван и принялся тихонько выть, сквозь зубы. Это позволяло не думать. Потом замолчал, и не заметил, как уснул. Помню, мама разбудила меня, и сказала, что я измял брюки, и что вообще следует раздеваться, когда ложишься спать. Пока я, пошатываясь посреди комнаты, воевал с неснимающейся одеждой, она расстелила постель. Я залез под одеяло. И, снова уплывая в сон, чувствовал, как мама смотрит на меня. Потом она дотронулась до моего лица и вышла, тихо прикрыв дверь.

Профобразование. Был у нас такой предмет. Он был обязательным. Но можно было выбирать: автодело, оператор ЭВМ, швея-закройщица и столяр-плотник. Самой большой популярностью пользовались, конечно, автодело и ЭВМ. Я записался сразу на два курса.

На первый урок по автоделу мы пришли, как прилежные мальчики, с тетрадками и учебниками. Сели за парты и стали ждать преподавателя.

Преподаватель опоздал на полчаса. Лысеющий бойкий мужичок, лет под сорок, вошел в класс, на ходу приглаживая остатки светленьких волос пластмассовой расческой. Он был одет в чистенький мелко-клетчатый пиджачок и отутюженные черные брюки. Ботинки его блестели от обувного крема.

— Здравствуйте! — сказал он. — Так как я опоздал на полчаса, урока у нас не будет. Можете посидеть здесь или идти домой. Если спросят, скажете — Пивкин отпустил.

Вот так и проходили наши уроки — то посидим, то домой пойдем, то в карты поиграем. Пивкину всегда было некогда. Он говорил:

— Машина — вещь несложная. Приспичит — сами разберетесь.

Мы радовались такому подходу к учебному процессу. Была еще одна, параллельная группа по автоделу — ребята из другой школы. У них учителем был Веселовский — угрюмый жилистый мужик, с тяжелым взглядом, в промасленной одежде и запачканной мазутом обуви. Неизвестно почему его называли за глаза — Веселое Яйцо. Я не помню, чтобы он хоть раз улыбнулся. Он не любил людей, но обожал машины. Своих учеников он буквально не выпускал из-под автомобиля. Обычно это был школьный самосвал, который стараниями Веселовского и его учеников доводился до состояния часового механизма — был чист, безупречно отлажен и ломался от неосторожного обращения. Стоило резко врубить скорость или съехать в кювет — и машина печально глохла.

Пивкин к машинам вообще не прикасался. Когда мы учились вождению, Веселовский гонял своих учеников до изнеможения по автодрому. А мы возили Пивкина «по делам». «Делами» у него были несколько симпатичных женщин, которые хотели то в магазин, то в аэропорт, то домой с работы. Пивкин их везде провожал, а мы ждали у подъезда, в машине.

Когда сдавали экзамен на права, у нас не сдал только Кеша Андреев, а у Веселовского — почти все. Его ученики так боялись сделать что-либо неправильно, что не делали вообще почти ничего. Даже на газ старались не давить.

Вычислительный центр, куда мы ходили получать образование оператора ЭВМ, находился на краю поселка…

Паша зашел ко мне, когда я уже одевал куртку.

— Сейчас мы опоздаем, — сказал он.

Мы выбежали на крыльцо. И мои легкие болезненно сжались.

— Погоди, — выдавил я.

— Да, градусов шестьдесят, — кивнул Паша понимающе, — Не опоздать бы на автобус.

Бежать по такому холоду было тяжело. Мороз будто разредил воздух, сделал его пустым. Вдыхать сразу много не получалось. И легкий ветерок, от бега, резал лицо. Даже глаза мерзли.

Еще издали мы увидели, как отъезжает автобус. Паша остановился:

— Следующий через полчаса будет.

— Может, домой, — сказал я.

— Не-е, — ответил Паша.

— Пешком? — спросил я.

— Пешком. — сказал Паша уверенно.

Я попытался возразить, но мне самому стало интересно, как мы дойдем по такому морозу.

Через полчаса мы ввалились в здание вычислительного центра, все в инее, с онемевшими руками и белыми лицами. Там только начались занятия, и учительница сразу усадила нас за клавиатуры — делать упражнения для скорости набора.

Я стал тыкать в клавиши негнущимися пальцами. Левое ухо горело — обморозил. И по телу разливалась приятная слабость — как всегда, когда долго мерзнешь, а потом быстро согреваешься.

В большом помещении стояло полсотни компьютеров. За половиной сидели мы. Остальные пустовали — рабочий день закончился.

В этой группе были только девочки. И я с Пашей.

На перерыве Паша ушел курить. А я остался сидеть перед монитором. Вокруг началась обычная девчоночья болтовня. Я давно заметил: когда в женском коллективе один мужчина — его совершенно не стесняются. Разговор зашел о платьях. Потом о свадебных платьях. Потом кто-то стал показывать затяжку на колготках. Кому-то дали померить кофточку. Кто-то сказал, сколько стоит хороший бюстгальтер.

Вдруг я почувствовал, что за спиной у меня кто-то стоит. Я собрался повернуться, но она тихо сказала:

— Привет, Леша. А тебе нравятся свадебные платья?

— Нет. — сказал я, внутренне сжимаясь, как от предчувствия удара.

И ощутил у себя на волосах ее руку. Она мягко и осторожно гладила меня, запуская пальцы в волосы. Ее рука была теплой и легкой. Она коснулась моей шеи, и провела ладонью по щеке. От нее пахло свежестью и чем-то, похожим на молоко и цветы. Она снова запустила пальцы мне в волосы.

По моему позвоночнику пробежала мелкая дрожь. И все тело охватила медленная истома. Я замер на стуле, стараясь даже не дышать. И лишь чувствовал ее руку и ее запах. Все звуки заглохли и отдалились.

— А я в свадебном платье тебе понравилась бы?

— Почему?

— Глупый.

Я никак не мог понять, что происходит. Сознание расплывалось. И оставалась только ее рука и голос, в котором не было ни капли издевки или смеха. А была — еще ни разу не слышанная мною спокойная тихая честность и что-то еще, что я тоже слышал в первый раз и не мог разобрать.