Сергей Кузнецов - Гроб хрустальный Страница 10

— Подожди, — сказал он, — ты мне скажи, а это что такое?

Его палец указывал на последнее слово.

— А, это… — протянул Глеб. — Это просто так, я думал, как можно латиницей…

Шаневич, который тихо беседовал с Арсеном, неожиданно хлопнул Глеба по плечу:

— Не стесняйся, парень, со всеми бывает!

— С тобой тоже? — изумился Андрей.

— Ну уж нет. Мне как-то и без Снежаны есть чем себя развлечь. И вообще, должны же быть в Интернете места, куда я не хожу. Что я, в каждой бочке затычка?

— Ты сказал, отец, — засмеялся Арсен.

— Ребята, вы объясните… — начал было Глеб, но внезапно смех как по команде смолк. Глеб обернулся: в дверях стояла Снежана с телефонной трубкой в руке. Глядя на Арсена, Снежана сказала:

— Это тебя, Глеб.

Глеб извинился и взял трубку.

— Алло.

— Привет, это Оксана, — услышал он. — Не узнаешь?

— Узнаю, конечно, — ответил Глеб. Сегодня прямо какой-то день встречи выпускников. — Ты что, в Москве?

— Я завтра улетаю. Извини, что в последний момент.

— А откуда у тебя номер? — сообразил Глеб.

— Мне Емеля дал, — сказала Оксана. — Я с ним виделась неделю назад. Он процветает.

Глава шестая

Дела обстояли хуже некуда. Это Емеля понял уже на следующее утро, но два дня прошло в попытках убедить себя, что можно отыграть назад или хотя бы оттянуть неизбежное. Он пытался связаться с Крутицким или уговорить заказчика подождать еще пару дней — тщетно. Надежды не было; не только Емеле, но и всем в офисе было ясно, что это конец. Деньги исчезли. В одном из звеньев хитроумной цепочки, выстроенной Абрамовым, случился сбой — неважно, случайный или намеренный. И теперь, вместо комиссионных, на которые они рассчитывали, на фирме повисал долг в полмиллиона долларов — сумма, для небольшой компании вроде "Лямбды плюс" невообразимая. Будь Абрамов в офисе, он бы добрался до Крутицкого и понял, что происходит на самом деле. Но сотовый Абрамова молчал, и липкий страх постепенно затоплял Емелин живот, точно фантастичееская капля из старого фильма, что росла и росла, пока не поглотила весь мир.

К вечеру третьего дня пришло спокойствие. Емеля знал, что скрыть случившееся не удалось. Когда вернется Абрамов, надо будет разбираться с долгом — а пока можно только радоваться, что ни Ирки, ни Кости с Емелей нет: он слишком хорошо помнил истории о людях, спешащих выбить долг быстро и бессмысленно, не давая должникам возможность его отработать.

На всякий случай он вчера достал из сейфа пистолет, купленный ими с Абрамовым еще в кооперативные годы. Патроны валялись дома на антресолях, вечером он их достал и зарядил оружие, которым толком и пользоваться не умел. Когда рукоятка пистолета легла в ладонь, Емеля неожиданно обрадовался. По крайней мере, если они придут, он их встретит с оружием в руках. Смешная мальчишеская радость тридцатилетнего мужчины, в детстве посмотревшего все гэдээровские фильмы с Гойко Митичем и все французские — с Аленом Делоном. Как они пели в школе, "и тяжелый АКМ наперевес". А еще: "я и верный мой друг карабин". Емеля взвел курок и прицелился в зеркало, сказав себе: "Еще не вечер, друг, еще не вечер".

Вместе с патронами он нашел на антресолях альбом выпускного класса — кожаный, с эмблемой пятой школы на обложке. Валерка Вольфсон тогда еще пошутил, что лучше бы золотом написали "КУРЯНЬ — ДРЯНЬ", негласный девиз их школы, проклятие Курянникову, директору, которого прислали из РОНО после чудовищного погрома 1972 года. Ни Вольфсон, ни Емеля никогда не видели вышедшего на пенсию Куряня, но твердо знали: когда Высоцкий поет, что в общественном парижском туалете есть надписи на русском языке, он имеет в виду именно эту надпись. Во всяком случае, так говорили выпускники, побывавшие в Париже.

Альма матер, альма матер. Вот они все, по алфавиту. В лыжных курточках щенята и всего одна смерть. Все 35, точнее 36 человек. Виктор Абрамов — еще в очках, не в линзах, с лицом типичного умника, отличника-хулигана, классического персонажа матшкольного фольклора. Глеб Аникеев, уже полнеющий, с полуулыбкой, тогда казавшейся нагловатой, а сегодня — скорее, нерешительной. Валера Вольфсон, напротив, улыбается широко, словно знает, что через десять лет окажется в Америке, где положено улыбаться. Феликс Ляхов, единственный из всей компании, кто уже тогда выглядел мужчиной, мужиком, с прищуром и вполне заметными усиками. Светка Лунева, еще не растолстевшая после двух детей, но с тем же видом — не то погружена в себя, не то просто дурочка. Ирка — довольная, улыбчивая, та, какой он ее и полюбил через три года, встретив первого сентября в школе. Оксана — сосредоточенная, задумчивая брюнетка, в которую он был влюблен в седьмом классе, когда они все только собрались. Она казалась ему романтической героиней, но к десятому классу это прошло: Марина вытеснила из его сердца всех женщин — и надолго. А вот и он сам, Миша Емельянов, простодушно радостный, явно не подозревающий, что через дюжину лет будет рассматривать этот альбом, чтобы не думать о долге в полмиллиона долларов. Да скажи кто тогда — он бы только рассмеялся. Откуда полмиллиона, когда и 20 копеек на мороженое не найти. Марина Царева, первая красавица. Кто бы мог подумать, что все так обернется… через столько-то лет.

В конце концов, они оказались в одной постели. Это был не второй раз и даже не пятый. Случилось как-то само: Емеля обнял ее в прихожей, она подставила губы, а через три минуты, когда его руки уже нащупывали у нее под кофточкой застежку лифчика, сказала: "Я только сначала в душ схожу".

Эта деловитость его удивила, но он тут же подумал: наверняка она опытнее его: вышла замуж, развелась, десять лет сама воспитывала сына… вряд ли жила монашкой. Михаил вспомнил рассказы о том, на что приходится идти безработным девушкам. Надо надеяться, для должности операционистки ей не пришлось ложиться под линейного менеджера банка, тем более, она и проработала там всего ничего: отделение закрыли, и Емеле самому пришлось заново устраивать Марину на работу. Но все равно, сейчас он стоит в прихожей, с бьющимся сердцем и напрягшимся членом, и чувствует, как его потряхивает, словно это — первый раз, словно он еще мальчик, а не мужчина, у которого сыну — шесть лет.

Марина вышла, закутанная в большое Костино полотенце, и сразу пошла в спальню, кивнув Емеле на ванную: мол, теперь твоя очередь. Емеле стало стыдно, что он даже постель не сменил. Как же они будут заниматься сексом на простынях, где всего два дня назад спала Ирка?

Потом, снова и снова вспоминая эту ночь, он говорил себе, что это был не секс, это был — впервые за много лет — акт любви. Никого он не любил, как Марину той ночью — потому что сквозь морщины на лице, сквозь жировые складки на теле, сквозь увядшую кожу пробивалась та девочка, которую он вдруг увидел на большой перемене в девятом классе и задохнулся, как ему казалось, раз и навсегда. В этом акте любви тринадцать лет аннигилировали, да и они двое исчезли, словно две элементарные частицы.

Эта ночь оказалась для Емели самой важной в его жизни. Несколько дней спустя он в машине ткнул в магнитолу старую каэспэшную кассету, и покойный Визбор запел про тот ручей у янтарной сосны, и Емеля сразу все понял. Для него эта ночь стала тем самым кусочком огня, тем местом, где Марина, его лесное солнышко, всегда будет его ждать, что бы ни случилось. Местом, где они оба настоящие, и нет ни прожитых лет, ни прошлого, ни будущего.

Зазвонил телефон. Это должна быть Марина, Емеля был уверен, потому что, глядя на ее фотографию, словно пытался ее вызвать. Все эти дни Маринин домашний телефон молчал, а вчера, когда он застал ее на работе, она сказала, что сейчас не может говорить и перезвонит позднее. Сегодня же Марины в офисе просто не было.

Емеля снял трубку. Незнакомый мужской голос сказал:

— Михаил Емельянов?

— Да, — ответил Михаил. Голос не предвещал ничего хорошего.

— Не надо держать нас за лохов. Думаешь, отправил сына к бабке и всех кинул?

— Я не понимаю…

— Все ты, блядь, понимаешь. Поллимона грина за тобой, понял? У тебя есть сутки. Подписался — отвечай за базар.

Короткие гудки. Емеля уронил трубку на рычаг. Только сейчас он понял: то, что он принял за спокойствие, на самом деле — безразличие, холодное, гнилое отчаяние человека, который больше ни на что не надеется. Марина, почему ты мне не позвонила, подумал он. Надо бежать, спасать сына, что-то делать, но нет ни решимости, ни сил. Он взвел курок, положил пистолет на стол и перевернул две чистые страницы. Марина, как всегда, шла последней и лишь потом, отдельно ото всех, — любительская фотография Леши Чаковского. В узорной тени деревьев он прикрывал ладонью глаза, словно хотел спрятаться от близкого и неизбежного будущего.

Емеля вдруг понял, что делать. И не было судьбы у нас другой, почему-то вспомнил он и набрал номер ВэЭн.