Вероника Тутенко - Медвежьи невесты Страница 10

А Светлана юркнула за вышитую занавесочку и взяла с подоконника кинжал.

— Вот, — показала она гостье. — Его и всаживают медведю в живот. — Она сделала в воздухе резкое движение рукой, сжимающей оружие. — Только надо подпустить его поближе…

— А как же добраться до живота, если он на четырех лапах? — удивилась Нина.

— К невинным девушкам он всегда подходит на задних лапах, — пояснила Варвара Матвеевна. — В это время, когда он приближается, и надо воткнуть кинжал.

— А как же медведь узнаёт, невинна девушка или нет? — продолжала удивляться Нина.

— Никто не знает, — продолжала играть кинжалом Светлана. — Может быть, запах у нас какой-то особенный, который медведю нравится. Или не любит запах мужчины… У нас недавно одна медвежья невеста влюбилась, потеряла и голову и целомудрие. И пошла на медведя — думала, сойдёт с рук. Задрал её косолапый…

— Раньше девушки честь свою блюли, — вздохнула Варвара Матвеевна. — Позором до свадьбы подпустить к себе было, и грех большой. Это сейчас бесстыдство развели. Вон Клавка-марийка в тринадцать лет родила…

— Бабушка! — обняла старушку внучка. — Что нам других судить-рядить? У них своя жизнь, у нас — своя.

— И двух дочерей беременных козявками выдала, — не унималась старушка. — Одна Зойка, младшая всё дома сидит, да песни поёт.

— Слышала уже, что косолапый опять натворил? — вскинула брови Светлана.

— Нет, это ж ты, как сорока на хвосте, мне все новости приносишь.

Светлана покачала головой:

— Чувашки с медведем в лесу повстречались… — девушка как-то странно улыбнулась, и уголках её глаз читалось и сожаление, и даже какая-то мстительность.

— Никого хоть не задрал? Все живы остались? — забеспокоилась старушка.

— Живы-то живы, да встречу с медведем запомнят надолго. Обычная, в общем-то история. Пошли втроём собирать смолу. Одна захотела в туалет, села чуть поодаль за кусты. Вдруг слышит: «Медведь!» Она, конечно, смеётся, не верит. Подруги опять: «Медведь!» И с визгом побежали. Видит, и правда, идёт он, огромный. Она к бочкам, в которых смола. Медведь, конечно, за ней. Она бочку на него покатила, а ему, Мише, только этого и надо — мёдом не корми — дай поиграть. Он ей обратно эту бочку, она ему назад. Так и играли, не знаю уж, сколько, пока не послышался грохот телеги. Приехал наш Михалыч на лошади забирать полные бочки и новые пустые под смолу привёз. У Михалыча, конечно, как всегда, с собой ружьё. Увидев, что творится, пальнул пару раз в воздух. Мишка в лес и удрал. А чувашку Михалыч довёз на телеге до посёлка. Она как приехала — так сразу в контору. Рассчиталась. И уехала обратно в Чувашию.

— Ох, прекращала бы ты, Свет, со своими медведями! Вся душа за тебя изболелась, — старушка даже взялась за сердце, там, где, по её ощущениям, и должна находиться душа.

— Опять, бабуля, начинаешь! — громко вздохнула Светлана. — Хоть не рассказывай тебе ничего!

Светлана наскоро попила чаю с воздушными лепешками и малиновым вареньем и опять засобиралась:

— Надо силки проверить.

— Куда ты в лес в такой юбчонке? Мошка ж заест! — попыталась образумить бабушка внучку.

— Не заест, — хмыкнула она в ответ. — Если медведи не трогают, то и мошка не посмеет!

Светлана запустила в дом весенний ветер и поспешила в свою лесную стихию.

— Красавица девка, а в голове только лес да как мне, старой, помочь. Не дождаться мне, видно, правнуков… — покачала вслед внучке головой Варвара Матвеевна.

— Рано говорить «не дождаться», — возразила Нина. — Я вот судьбу свою встретила, двадцать шесть уже было, а в тридцать один Людочку родила.

— Медведи — ее судьба, — подняла и опустила руку Варвара Матвеевна. — Не даром медвежьей невестой зовут. Сватался недавно один. Николай. Парень красавец, моряк, по Усолке на катере плавает. Что, спрашивается, надо ещё? Так нет же! Упёрлась, ни в какую. «Нельзя, говорит, мне за него. Только слёзы он мне принесёт». Вот и поди разбери эту девку!

— Ничего, обманула судьбу один раз — обманет и второй. — Нине хотелось утешить старушку, но той что-то не понравилось в словах гостьи. Еще минуту назад готовая болтать весь день напролёт, она вдруг буркнула:

— Устала я. Пойду полежу.

И полезла на печь, оставив Нину одну за столом, так что ей ничего не оставалось, как в недоумении покинуть странный дом, сожалея по дороге, что так и не успела расспросить о Чёрной собаке.

Любопытство со временем вытеснило насущные заботы, так что Нине было уже не до призрака барина…

23

На рассвете Юра осторожно потряс жену за плечо.

— Вставай, пойдем смолу собирать.

— На работу? — потирала Нина спросонья глаза.

— На работу, — подтвердил муж. — Понедельник сегодня. К вечеру будем на месте. Завтра с утра примемся за работу. А в субботу двинемся в обратный путь, помоемся, наберём продуктов и снова в лес.

Юра уже успел посвятить Нину во все тонкости ремесла. Живицу собирали летом, а в холода и сейчас, когда природа вышла из зимней спячки, — время снимать с деревьев кору на участке: на стволе делалась большая зарубка — полметра в длину и сантиметров двадцать в ширину.

Как и люди, деревья бывают толстокожими, причём, не в переносном, а в самом что ни на есть прямом смысле этого слова. На старых деревьях может быть два, а иногда и три слоя коры — все их надо аккуратно снять, не повредив при этом оболочки под ними.

Под ней то и гуляет весной, как кровь влюблённых, смола. Остаётся лишь сделать небольшие надрезы в форме усов и вставить в них воронки, а под них прикрепить чашки, в которые стекает драгоценный вязкий янтарь.

Нина хотела было наскоро приготовить завтрак. Но Юра возразил.

— Не надо: там сразу и позавтракаем, и пообедаем.

Наскоро поели хлеба с молоком — подкрепиться всё-таки надо. Юра прихватил со стола буханку хлеба. Путь предстоял неблизкий…

Юра выбрал себе самый отдалённый участок, в тридцати километрах от посёлка. Смола здесь текла лучше, но немногие смельчаки отваживались забираться в такую глушь. Стёжка, разделявшая участок надвое, тянулась три километра, уводя в сокровенные лесные дали и обрывалась в овраге, на просторной поляне, надежно, как тайна, спрятанной в самом сердце тайги.

Раньше крестьяне ездили сюда верхом на лошадях. Теперь — пешком, а зимой — на широких самодельных лыжах.

Издавна это место, где будто из самого воздуха, пропитанного запахом смолы и трав, рождались поверья и легенды, называлось Сенокосом.

С двух сторон поляну стерегли поросшие травой хребты, похожие на две гигантские берлоги.

Светлый ручей с песчинками, чистыми, как бесчисленные мелкие жемчужинки, делил поляну пополам. На берегу веселого маленького притока суровой реки, круглый день рассказывающего сказки деревьям на своем беспечном журчащем языке, возвышалась избушка. Прочная, с вечным фундаментом из дуба, она простояла уже века два.

От одной стены избы к другой тянулись дубовые нары. Больше в ней не было ничего, кроме маленького столика и буржуйки.

Был у Юры и участок поблизости, как он говорил «про запас» и заглядывал сюда не часто. Ни смолы, ни опасности, ни впечатлений — пустая трата времени, короче…

— Отчаянный ты человек, Юрка, — удивлялся Юра Голичанин. — Знаешь какая слава о той избушке идет?

Юра Голичанин избушку эту никогда не видел сам, его участок находился недалеко от поселка, но много слышал о ней.

Вечером он подолгу курил старую трубку и рассказывал постояльцам то, что слышал от отца и деда.

Мимо плыли над тайгой облака, и проносились от истока к устью холодные воды Усолки.

— Раньше в Нижнем жил барин, — медленно выпускал дымок Юра Голичанин. — Летом он посылал своих людей на Сенокос косить сено. Там они и оставались на ночлег. Пока не скосят траву, не высушат сено, да не сложат в стога — не возвращались.

А зимой они забирали его на санях. На телеге через ручей не проехать. Вот и приходилось ждать, когда стукнут морозы и ляжет снег. Как-то вечером работники сели за стол, разломили хлеб. И один из них уронил крошку на пол, — вкрадчиво продолжал сибиряк, провожая взглядом облака. — И вот легли они спать…

Рассказчик понизил голос, обещая неожиданную развязку.

— Вдруг ночью раздался голос. «Подними крошку», — Голичанин понизил голос, пытаясь передать интонации и тембр невидимого ночного гостя. — Работники испугались. Но каждый решил, что это ему почудилось, и никто не шелохнулся. Тогда в темноте снова раздался голос «Подними крошку», — повторил Голичанин с теми же интонациями. — Мужики зажгли лучину, отыскали на полу крошку, и бежать.

Юра слушал своего тёзку и усмехался одними глазами. Голичанин рассказывал с такой верой в истории, которые передавали в Нижнем из поколения в поколение, что Юре не хотелось обижать его своим недоверием.