Алия Агазаде - Проклятое поколение Страница 10

— Эля, мне нужно встретиться с тобой. Это важно.

— Что случилось, Кама? — испуганно спросился Эля.

Кама помолчала минуту, а потом еле слышно ответила.

— Я уезжаю. И, думаю, навсегда. Мой дядя забирает меня к себе в Израиль. Без Тоги мне здесь делать нечего. Я больше не люблю этот город. Здесь всё умирает.

Эле нелегко было слышать эти слова, но у неё не было выбора. Терять подругу было нелегко, хотя уже многие её друзья и родственники давно жили за границей. Все старались уехать и, по возможности, навсегда, не в силах больше влачить своё жалкое существование, постоянно думая о деньгах, о бытовых проблемах, и тому подобном. Но Кама убегала не от бытовых проблем, а от себя и от своей личной трагедии. Смерть Тоги по-настоящему была для неё трагедией, которую она так и не смогла пережить. Эля же, обессилев от безумной моральной борьбы со всем, что её окружает, спокойно наблюдала, как её жизнь рассыпается на мелкие кусочки. Постепенно она всех теряла, и их пустые, незанятые никем, зияющие словно дыры места никто не занимал снова.

В аэропорту они с Камой молчали. Обеим было очень тяжело расставаться, потому что они знали, что расстаются навсегда. С годами только теряешь друзей, а приобретать новых становится невозможным, точно так же, как и любить несколько раз. Может быть потому Кама так и цеплялась за Тогу. Она, наверное, просто знала, что лучшего уже никогда не будет. Кама уехала, оставив на сердце Эли неприятное ощущение невосполнимой потери, которая преследовала Элю долгое время. Из верных и близких друзей в её жизни оставался только Кямран, которого тоже связывали с ней тонкие нити, готовые в любой момент разорваться. Через некоторое время Кямрану стало лучше, и над ним состоялся суд. Его приговорили к десяти годам лишения свободы за хранение наркотиков. Когда Эля, наконец, увиделась с ним, он выглядел как затравленный зверёк. Кямран сильно похудел и осунулся, и больше не производил впечатления сильного, уверенного в себе человека. Увидев Элю, он через силу улыбнулся и подошел к тюремной решетке, отделявшей его от Эли, совсем близко, словно желая почувствовать запах своей прежней жизни, который она принесла с собой.

— Смешно, правда? — тихо сказал он. — Как в кино.

Эле было тяжело смотреть на него. Она не ответила на его шутку и тихо спросила.

— Как ты?

— Нормально. Мне уже лучше. Надо мной тут так поработали, что я, наверное, никогда не смогу больше принимать наркотики. — он потеребил рукой коротко остриженные волосы и на мгновение замолчал. Потом осторожно погладив руку Эли, словно она была нереальной, сказал.

— Мне дали десять лет.

— Я знаю. — глухо ответила Эля.

— А ты знаешь, что когда я выйду отсюда, мне будет тридцать два года? И мне будет уже плевать на всё! Меня никто не будет ждать! И я больше никогда не напишу оперу! Я здесь умру! Мне не выжить!

Эля похолодела от его слов, но ничего не могла сказать, боясь вызвать в нём новую вспышку гнева. Ей безумно хотелось ему помочь, но она не знала, чем. Словно догадавшись о её мыслях и мучениях, Кямран сказал.

— Могу я тебя попросить?

— О чём угодно! — с готовностью отозвалась Эля.

— Не приходи больше ко мне. И ещё, — добавил он почти шёпотом. — беги отсюда, Эля! Беги навсегда и не оборачивайся! У тебя есть шанс. Ты еще можешь спастись. Из нас пятерых ты пострадала меньше всех. Уезжай, пока не поздно! Иначе тебя тоже уничтожат здесь.

Эля выбежала из тюрьмы и разрыдалась. По пути домой она плакала, пряча лицо от любопытных прохожих. Слова Кямрана окончательно убедили её уехать из города и убежать от всего, что её окружает. Дома никого не было. Мать была на работе, а брат — в институте. Эля, не торопясь, прошла в свою комнату и начала собирать одежду и необходимые вещи в большую дорожную сумку. Собравшись, она опустилась на стул и, взглянув на часы, начала писать письмо своей матери. До её прихода оставалось ещё два часа. В этом письме Эля решила рассказать обо всем, что творилось в её жизни последние пять-шесть лет, о том, что её беспокоило, и о том, о чём её мать даже не подозревала. Она объясняла матери, почему уходит, старалась излагать свои доводы легко и понятно, немного щадя её чувства. Она рассказала матери о Каме и Тоге, о Кямране и его участи в тюрьме, о Мике, и даже о квартире, и о том, почему она ей понадобилась. Она писала, что здесь у неё нет будущего, что она не желает больше наблюдать за уничтожением людей вокруг, и о том, что ей необходима новая жизнь. Она старалась убедить её, что хуже, чем сейчас, ей никогда не будет, и что она надеется на самые маленькие перемены в жизни, хотя бы на то, что сможет жить свободно и легко. Эля исписала шесть страниц мелким почерком и поднялась. Она спешила уйти, чтобы не столкнуться с матерью, которая с минуты на минуту должна была прийти домой.

Через час Эля уже была на вокзале, размышляя, куда поехать. Доставая деньги из кошелька, Эля уронила какой-то помятый клочок бумаги. Она подняла его и обнаружила небольшую фотографию четырехлетней давности. С фотографии на Элю смотрели пять улыбающихся лиц, счастливых и беззаботных. На них всё ещё был отпечаток детства, который постепенно стёрла жизнь. На широких лестницах университета с одной стороны стояли Тога и Кама, а с другой Мика и Эля. Посредине стоял Кямран, положив руки на плечи ребят. Они улыбались. Тога держал Каму за руку, а Мика обнимал Элю за талию. Эта фотография казалась сейчас такой нереальной, потерявшей свой первоначальный смысл, своё значение. Эля долго всматривалась в каждое лицо, вспоминая свои радостные дни. Трудно было поверить, что это было её лицо, такое счастливое, без тени грусти в глазах. Она стояла в окружении своих лучших друзей и любимого парня, полностью уверенная в непоколебимости своего счастья и удачи, которые сейчас были потеряны навсегда. Тогда она подумать не могла, что в её жизни и в жизни её друзей может случиться подобная трагедия. Она не думала, что ей придется убежать от всего, что она когда-то любила, и что теперь стало ненавистным и пугающим. Её собственные мечты превратились в яд, отравляющий её жизнь, полную разочарований и обид, выпавших на её долю и на долю с самого начала обреченного на гибель её кем-то жестоко проклятого поколения.