Сухбат Афлатуни - Конкурс красоты Страница 10

Но в книге, которую он услышал вчера и сегодня, почти ничего не говорилось о Филословаре. Вместо этого она говорит о словаре запахов.

Взял в руки книгу.

Половина страниц была пустой. Наверное, здесь и были эти запахи. Но его нос был безграмотным и не мог их читать.

Зато на других страницах были буквы.

Старлаб подошел к окну и, наклоняя книгу к последним лучам, стал читать.

Сцена: Академия под Афинами. Выходит Дежурный философ с фонарем.

Дежурный философ (кричит). Спать! Спать! Всем спать! Приближается дежурный философ (в сторону) О, проклятая должность… (Снова кричит). А кто будет обнаружен с открытыми глазами, тот сегодня будет наказан… (смотрит на дощечку-шпаргалку) тем, что… именно тем, что… (вертит дощечку) о, злая должность… Перепишет диалог «Тимей» — семь раз! И чтоб не вздумали при переписывании улучшать, академики!

Гуськом пробегает шеренга Учеников, закрыв глаза ладонями.

Ученики. Мы спим, мы спим, мы спим, мы спим…

Убегают.

Дежурный философ. То-то. В Академии — мертвый час! Спать! Приближается дежурный философ… О, злая, злая должность… Заставлять людей спать — в этом ли предназначение философа?

Входит Платон.

Платон. А в чем оно?

Дежурный философ. О, боги! Учитель, божественный Платон! Сейчас скажу (роется в тоге; наконец, вытаскивает нужную дощечку) Уф. Вот. «Предназначение философа — в любви к мудрости»!

Платон (зевая). Правильно.

Дежурный философ (в сторону). Еще бы! У меня самые лучшие, самые гладкие дощечки во всей Академии! (Платону) Учитель… Вы бы тоже… вздремнули.

Платон. Вздремнуть? Ты хотел сказать — лечь спать, на широкое ложе, укрывшись покрывалом из тонкорунной козьей шерсти и приняв глоток фалерского вина, разбавленного влагой источника, что отсюда в трех стадиях и двух плетрах?

Дежурный философ. Да-да, вот именно: в двух плетрах!

Платон. Что-то не хочется.

Дежурный философ. Но… учитель, вы же сами изволили сочинить правило, что едва звезда Большой медведицы склонится к Волопасу, всем академикам следует погрузиться в сон…

Платон (устало): Правило, мой милый, изобретают не для того, чтобы ему следовать, а чтобы наказывать тех, кто его нарушает… Кстати, все ли в Академии спокойно? Прошлый раз ты мне докладывал, что видел… каких-то призраков.

Буквы слились с темнотой. Может, он уже читал это? На дембеле в конце внутриутробного периода он читал, как бешеный. «Не почитаешь — не родишься». Через широкую, как ассенизационный шланг, пуповину он ежедневно получал книги. Должен был освоить все эти бумажные испражнения мирового разума. Сидел, скорчившись, перелистывал маленькими пальцами зародыша-дембеля. Главное, покинуть душную одиночку утробы. Родиться, сдать первый тест. Он поворачивался и снова утыкался в книгу.

Но теперь он не читал. Буквы пропадали в клубничном мясе заката. Он не читал их. Он — видел.

Закрытые глаза — идеальная сцена. Вот лениво разогревается Большая Медведица. Трещат цикады, как будто мелют на бесконечных кофемолках вечерний кофе. Философы, устав от споров и мертворожденных истин, отдыхают кто где. Одни — в неверных объятиях гетеры; другие — в еще более неверных объятиях мальчика; у мальчика скоро пробьются первые усы, и тогда уже он будет никому не нужен… кроме женщин, естественно; но женщин в Академию не впускают, так постановил Платон. И вот, раздвигая в темноте ивовые ветви, на сцену выходит актер и зажигает фонарь…

Старлаб вздрогнул.

Тихий, едва слышный шорох. За стенкой.

Фонарь выпал, тяжело покатился по полу. Старлаб наклонился, протянул к нему руку. Фонарь. Яркий, с синеватым венозным светом. Звук за стеной прервался.

Старлаб стоял посреди комнаты, прислушиваясь. Звук пропал. Оставленная им тишина была еще слышнее. Липкие, в сиропе страха, пальцы.

Пятно от фонаря носилось по потолкам. Рассыпанные книги на полу, полочки с пакетами в кладовке. Пакеты. Звук шел с их стороны. Старлаб занялся пакетами.

Внутри был мусор.

В руки лезли картофельные очистки, детский сапожок, мышеловка, огрызки разных сортов яблок, окровавленная вата, осколки керамики… В одном пакете нашел почти целый руль, про который рассказывала Тварь. Все эти следы человеческого гения были рассортированы по пакетам и пересыпаны мандариновой кожурой, гасящей запахи.

Старлаб раскрывал пакеты, светил внутрь фонарем, закрывал. Вздрагивал от омерзения, раскрывал, смотрел, закрывал. Снова вздрагивал, раскрывал, смотрел.

Люди в Центре мира не должны смотреть на мусор.

Разглядывание некоторых видов мусора понижает уровень эйдосов в организме. От мусора следует избавляться немедленно. Мусор летит из брезгливых рук, из распахнувшихся над головой окон… Покрывает чешуей землю, шелестит под ногами. В определенный час над городом звучит музыка — мусор из нот, черных, разбухших зерен. Музыка первой стражи покрывает чешуей воздух, заползает мухой в спящие уши. Рыбы, нагнув стриженые головы и взмахнув детскими руками, ныряют глубже в Канал. Птицы покидают деревья и прячутся на чердаках.

Когда улицы очищаются от людей и животных, выходят медузы.

Летят с криком из открытых окон, падают на брезент, спрыгивают. Глаза заклеены пластырем, на лицах горит косметика. Ловят новых сестер. Производят по запаху перекличку: Лахудра! Мымра! Тварь! Идут, останавливаются, шевелят обветренными мясистыми ноздрями. Скубалон! Нагибаются, заметают в совок. Шуруют лопатой. Если находят склизкое, съедобное, быстро едят, делясь между собой. Скубалон! Когда мусор сложно определить по запаху, зажигают «фонарь Диогена», с синеватым венозным светом. Фонарь позволяет видеть сквозь пластырь. Снова идут на запах: скубалон!

Иногда часть медуз плывет на лодке по Каналу, охотясь за мусором гигантским сачком. Сачок погружают в мягкую плоть волны, подсвеченную остатками солнца. Наполняется пластиковыми бутылками, мандариновой кожурой. Глубже погружать запрещено, можно случайно поймать рыбу с детским лицом и посиневшими губами… За сачком тянется пена, лодка проплывает; сквозь затихающую поверхность видно тело маленького Старлаба, висящее в воде. Потом вода покрывается осторожной пленкой мазута. Как шары странной лотереи, тонут и всплывают мандарины. На Канале гибнет корабль. От неосторожности пленка вспыхивает, Старлаб видит, как загорается лодка с медузами, как тонет сачок с обугленными плодами. Потом опускаются медузы. Горящие волосы, оплавленные руки, залепленные пластырем глаза. Тонет, разбрасывая лучи, фонарь Диогена. На лицах теплые улыбки, словно окончен труд, всем спасибо, все по домам… Старлаб всплыл на дымную поверхность и увидел себя, стоящего среди мокрых испуганных матросов. Голова погружена в шарф, в руках маленький обгорелый мандарин. Губы повторяют цитату из Филословаря:

Мусор — главное богатство Центра мира. Каждый житель Центра мира должен ежедневно производить и выбрасывать на улицы несколько наименований этого ценного продукта. Кроме экономического, мусор имеет еще эстетическое, декоративное значение. Весело блестя, он украшает своим многоцветьем улицы и площади. Наиболее ценные сорта мусора (обертки от конфет, мороженого, битое стекло) выбрасываются на главных улицах, площадях и аллеях. Мандариновая кожура (см. мандарины) выбрасывается в любом месте, эффектно заменяя цветы, а также служа для созерцания. Жители Центра мира берегут мусор; непригодный мусор удаляется в специальное время суток (см. медузы).

См. медузы…. См. медузы… См…

Звук раздался снова.

Старлаб прислушался. Со стенки за полками посыпалась побелка. Звук усилился.

— Богиня… — пробормотал Старлаб, глядя на два отверстия, возникшие в стене. В одном мелькнул глаз и тут же зажмурился в луче фонаря.

— Ты! Убери фонарь, профессор! — крикнули в дырку.

…Обезьяна вывалился из телескопа почти следом за Старлабом. Зачем?

— Да, так. Поссать, луной полюбоваться.

А потом увязался вместе с медузами.

Старлаб молчал и мял попавшийся под руку пакет. Слушал, не перебивая, хриплый рассказ Обезьяны. «Тут это, она нарисована, богиня, я догадался. Ткнул в глаза, в них труха, я — давай. Раньше не мог, эта дура меня целый день, а жрать что, воздух, все из-за тебя…»

Целый день он провел у ее подруги, знаменитой Люси. Про Тварь она говорила, что знает ее, как свои пять пальцев — и махала немытой пятерней перед носом Обезьяны. Обезьяна щурился и все запоминал.

Тварь действительно стала медузой не так давно.

А начинала блистательно. Первое место на конкурсе красоты. Потом еще один конкурс, и снова — цветы, аплодисменты, поклонники; чьи-то руки мнут ее плечи, тискают талию. Она морщится, но терпит, чтобы получить, наконец, ученую степень, соответствующую ее размеру груди и бедер.