Анастасия Черкасова - Палочки на песке (сборник) Страница 10

— Ишь ты, какой! — проворчала баба Люся, недовольно подливая гостю чай.

— Ученый он. Может, Ваня, ты и ученый, вот только городской ты, не сельский. Не жил ты в деревне, а вот я давно уже тут живу. Так что уж послушай ты меня, старую бабку Люсю!

— Ну что вы, бабушка? — молодой человек улыбался, — Вы не думайте, что я вам не верю — я вам верю. Только у страха, сами знаете — глаза велики. А поэтому я просто схожу на это ваше кладбище да покараулю там одну ночь.

И устройства некоторые с собой прихвачу, какие требуются. А наутро сразу к вам — и сразу же вам доложу, бабушка Люся, что нету здесь никаких привидений. И зря вы все-таки говорите, что я не местный. У меня ведь все-таки здесь дача. Или, по-вашему, я вам не сосед?

— Сосед, сосед, — отмахнулась старушка, — Только слушай сюда, внучок, а то волнуюсь я больно за тебя. Ты знай, Ванечка, что поверья не всегда такие уже и нелепые, какими ты их себе представляешь. И если я говорю тебе, что есть там призрак — значит, правда он там есть! И нечего тебе по кладбищу ходить. Молодой еще, небось никого пока не схоронил, да и сам в могилу не торопишься. Так к чему беса-то дразнить и только несчастий к своей голове притягивать? Или ты несчастий еще на своем веку не повидал? Успеешь еще, Ванечка, много их в жизни, несчастий, тут уж никак без них не обойтись… Зачем же тебе еще, лишние?

— Да поймите вы, бабушка Люся, — Иван по-прежнему улыбался старушке, — Что я ученый, и мне просто необходимо знать правду. Хотя правду я и так вам могу сказать: нету там никаких привидений, не бывает такого, бабушка. Это все выдумки да бредни. Мужики местные напьются, так им спьяну и мерещится, что попало — а потом ходят, вытаращив глаза, людей пугают. А я вот покараулю одну ночку — и докажу вам, бабушка, что никакого призрака нет, чтобы вам не страшно по селу ходить было.

— Не надо мне ничего доказывать, Ванечка! — отмахнулась от него баба Люся, — Ничего я не боюсь, мне-то чего бояться? Я на кладбище ночью не хожу, и тебе не советую. Для чего тебе идти, на какой грех? Только, видно, ты меня не послушаешь, поэтому слушай другое.

Коль призрак пугает — видать, он злой, а раз злой, то и тебя запугивать будет что есть мочи. И знай же тогда, что как бы он ни юлил, как бы ни баловал, ты в глаза ему не смотри ни на мгновенье. Глянешь — и пропадешь, не сможешь уже от глаз его мертвых оторваться. Увидишь его — так глаза сразу опусти, перекрестись и иди с Богом. Молитвы ты знаешь, Ванечка? Крест есть у тебя?

— Не верю я в Бога, бабушка. Некрещеный я. И в призраков я тоже не верю, а потому и бояться не буду.

— Ну тогда я помолюсь за тебя! Но от имени Божьего ты не отрекайся, — баба Люся вздохнула и сокрушенно покачала седой головой, заискивающе заглядывая Ване в глаза, — Не ходил бы ты, Ванечка. Не дерзил бы понапрасну. Чует мое сердце, на верную беду я тебя отпускаю, на смерть. А тебе бы жить еще да жить. Поживешь — вон, гляди, и внучке моей, Дуньке, женихом наречешься…

— А ты за других-то не решай, бабушка! — послышался голос Дуни откуда-то из передней.

— А ты чужих бесед-то не подслушивай! — крикнула бабушка, — Вот стрекоза какая, до всего ей дело имеется…

Отставив пустую чашку, Иван встал из-за стола.

— Спасибо вам, баба Люся, — произнес он добродушно, — Вы не переживайте, ступайте лучше Дуне чайку налейте. Вечереет уже, а мне еще домой зайти надо, приборы собрать. А наутро я сразу к вам, обещаю.

— Ступай, ступай, внучок, — запричитала старушка сокрушенно, — Впрочем, лучше бы ты не ходил никуда, да тебя, верно, не переубедишь, упертый ты зародился… Ступай с Богом, только ты не забудь, о чем тебя старая бабка Люся предупреждала…

— До свидания, бабушка.

Уже на крыльце домика он увидел Дуню, которая, казалось, его и поджидала.

— Пойдешь все-таки? — спросила она, легко спрыгнув с деревянных перил, — Не ходил бы… Ты знаешь, бабка ведь правду говорит, лучше бы ты ее, старую, послушал.

— Ты не бойся, Дунечка, — ласково ответил ей Ваня, — Я ведь завтра вам же первым обо всем расскажу.

— Завтра… То завтра! Я ведь, верно, всю ночь теперь спать не буду…

— Еще чего! Спать она не будет. Ложись вечером в постель и спи. Тебе-то что не спать?

— Беспокоюсь я за тебя, Ваня! — схватив его за краешки локтей, девушка придвинулась ближе к его лицу и зашептала ему быстро-быстро, глядя снизу вверх в его глаза, — Глупый ты, дурной… На беду ведь идешь, на несчастье, на верную погибель. Как же мне дальше быть, коль тебя не станет? Тебя ведь ничем не уймешь. Нечистая тебя не трогает, вот и ты ее не трогай. Зачем же горе на себя накликивать, зачем беду в свои объятия звать? Надо ли тебе этих непутевых встреч? Остался бы, и жили бы спокойно дальше, от кладбища этого в стороне… к чему оно нам?

Дуня вдруг отстранилась от Ивана и отвернулась, заплакав.

— Дуня! — он растерялся, — Дунечка!

Помедлив, он подошел к ней сзади и положил руки ей на дрожащие плечи.

— Дунечка. Ты что? Ну зачем ты плачешь? Все в порядке будет. Ничего страшного не произойдет, вот увидишь.

— Ты почем так уверен? — крикнула она сквозь слезы, — Тебе откуда знать?

— Дунечка, ничего страшного не случится. Случиться просто ничего не может. Это всего лишь сказки. Страшные деревенские сказки. Только и всего. Я потом тебе другие расскажу, хорошие. Хочешь? А сначала тебе правду всю расскажу про это место. А правда в том, что ничего страшного в этом месте нет. Кладбище — это всего лишь место, где мертвые спят. Там просто тишина и покой. Знаешь, сколько таких кладбищ в больших городах? Море! И ничего страшного там не происходит. Я тебя потом в город свожу как-нибудь, и ты сама все увидишь.

— Не надо мне никаких сказок! Не надо мне городов! — отскочив от него, Дуня обернулась и снова прижалась к Ивану, подняв на него светлые глаза, полные слез, — Только не надо никуда уходить, слышишь? Я прошу тебя, не надо! А впрочем, ты все равно уйдешь, я знаю. Ты храбрый… Ты такой храбрый! А хочешь, хочешь я с тобой пойду, Ваня?

— Вот еще! Это еще зачем?

— Я тоже… Я тоже хочу быть храброй. Я боюсь… Боюсь отпускать тебя одного!

Ваня осторожно погладил заплаканную девушку по волосам:

— Вот кому не место на кладбище, Дуня, так это тебе. Твоя храбрость будет в том, если ты отпустишь меня спокойно и будешь ждать. Иди домой — видишь, на тебя бабушка из окна смотрит. Она уже давно чай тебя ждет пить. Сейчас чаи погоняете — и спать. А я утром к вам приду. Договорились?

Посмотрев Ване в глаза с мгновенье, Дуня отшатнулась и бросилась в слезах к дверям. На пороге она обернулась:

— Не придешь ты, не придешь, Ваня! Кабы не был бы ты дураком, так не полез бы с нечистой силою мериться! А коль такой ты невежда и храбрец, так одолеет она тебя, непременно! Береги себя, Ваня! Береги, если сможешь.

Всхлипнув, Дуня убежала в дом, а Иван так и стался в растерянности стоять на крыльце.

Помедлив с несколько минут, он пошел к себе домой. Ему все-таки стало не по себе от слов Дуни, и в душу его начали было закрадываться сомнения, но он тут же отогнал их прочь от себя.

«Глупости!» — подумал Ваня, — «Какие привидения? Я же ученый. Разве можно поверить в такое? Вот девчонка — такого мне наговорила, что и впрямь не по себе стало. Видно, голову я от ее рассуждений и от голоса ее потерял. Правда, что ли, мне на ней жениться?».

Но и эти мысли он отогнал от себя прочь. Прежде всего для него было дело.

Когда он добрался до кладбища, висели уже серые сельские сумерки, и все вокруг уже, казалось, начало приобретать иные, чуждые очертания. Но Иван, как ученый, знал, что это всего лишь не более чем игра его настороженного воображения, обусловленная некоторым помутнением видимости.

И все же, когда он подошел к обветшавшей ограде старого кладбища, ему стало как-то нехорошо, неловко, и он замер было в нерешительности перед входом, с сомнением глядя на древние, почерневшие и покосившиеся от времени кресты.

Глядя на них, казалось, что над темными очертаниями надгробий висят не сумерки, а самая настоящая пронизывающая тьма, сотканная не из времени суток, а из чего-то иного, настоящего и очень черного, чернее самой глухой ночи.

«Ерунда. Нервы шалят твои, ученый! Стыдно.».

Он шагнул ко входу, но тут же вздрогнул и снова замер — так ему стало жутко, и так холодно, словно его окатили только что ледяной водой, так, что даже прожилки его озябли и затряслись.

«Не ходи!» — словно в самой глубине его головы прозвучал чей-то протяжный голос, и тут же перед глазами его всплыли снова и Дуня, и баба Люся, и он словно бы заново услышал их голоса.

«Молодой еще, небось никого пока не схоронил, да и сам в могилу не торопишься. Так к чему беса-то дразнить и только несчастий к своей голове притягивать?» — засокрушалась, запричитала совсем рядом баба Люся, качая седой головой, — «Не ходил бы ты, Ванечка. Не дерзил бы понапрасну. Чует мое сердце, на верную беду я тебя отпускаю, на смерть».