РАССКАЗЫ СУДМЕДЭКСПЕРТА - Ломачинский Андрей Анатольевич Страница 10

Хорошо в СССР медицина бесплатная. В Штатах бы такая операция за сотню тысяч долларов запросто зашкалила, даже ещё по тем «тяжеловесным» долларам 70-х. Ахмет пользуется моментом — бегом на Госпиталку. Свою экзотическую форму сдал сестре-хозяйке, от неё же получил халат и тапочки и айда на обследование. Клиническое обследование отличается от амбулаторного своей дотошностью. Начало обычное — сдать анализы. Потом рентген грудной клетки. Ахмет прошёл в тёмный кабинет, стал под аппарат. На большом экране вместо привычного негатива рентгеновских плёнок картинка-позитив, как в чёрно-белом телевизоре. Вот ярко высветились лёгкие, на них рёбра и позвоночник с мягкой тенью сердца, на фоне которой… Не может быть! Именно так рентгенолог и воскликнул: "Не может быть, там же у него болт!" Первая версия всё же, что болт просто в грудной клетке, вероятно случайно проглоченный и образовавший пролежень в пищеводе. Однако стоило повернуть араба в боковую проекцию, все сомнения сразу отпали — болт сидел в миокарде! Чётко видно, как он покачивается в такт сердцебиениям.

Пришлось ещё раз послать за толмачём-старшекурсником и теперь уж собрать настоящий подробный клинический анамнез.[13] Однако как попал болт в собственное сердце, сам Ахмет не помнил. Более того, он и не догадывался, что в его сердце есть что-то лишнее, но единственно правдоподобную версию всё же предложил:

В Йемене нет ни нефти, ни газа. Да там кроме песка, верблюдов и арабов вообще ничего нет — страна бедная. До начала советских военных поставок с оружием у йеменцев было так себе — обе стороны мастерили противопехотные мины из чего придётся. Чаще всего это были обычные тротиловые шашки, а то и вовсе куски допотопного динамита, для увеличения поражающей способности обложенные гвоздями, болтами и гайками. Этакий самодельный аналог стандартного поражающего элемента. Ахмет помнит одно — он на такой мине подрывался. Очнулся уже в санитарной палатке. Из лечения вспоминаются давящие плотные повязки с топлёным курдючным жиром, отвар из верблюжьей колючки, верблюжье же молоко и сон. Провалялся он очень долго, но никакой операции ему не делали, да и ни крови, ни растворов не переливали. Даже антибиотиков никаких не давали. Всё само зажило по воле Аллаха. Потом Ахмет "окончательно выздоровел" и поехал учится на военного врача, правда бегать ему всё ещё несколько тяжеловато… Теперь он понимает почему — в его сердце болт остался, за который он слёзно просит русских врачей, чтобы вытащили. Да продлит Аллах годы их жизни и наполнит их дома достатком! Падджялуйста!

Операцию провёл сам академик Колесников. Болт извлекли, дефект межжелудочковой перегородки ушили. В ходе операции по старым рубцам определили траекторию болта. Тот попал в нижнюю часть грудной клетки со спины, слегка отрикошетив от ребра, прошил стенку правого желудочка, пробил межжелудочковую перегородку, вышел в левый желудочек, где на излёте и затормозился в самой верхушке сердца.[14] По всем канонам полевой хирургии такая рана без самой немедленной специализированной помощи гарантированно не совместима с жизнью. И не один раз, а ПЯТЬ! Почему сразу не возникло острой тампонады — смертельного состояния, когда сердце обжимается кровью, вытекшей в сердечную сорочку, и из-за этого останавливается — никто не знает. Удивительно, что этот раненный не скончался от кровопотери, а ещё вероятней от синдрома "пустого выброса", когда сердце перестаёт сокращаться, если его камеры внезапно оказываются пусты от моментального массивного излития крови. Непонятно, почему не погиб от пневмоторакса — состояния, когда грудная клетка пробита, и легкое спадается от накопившегося вокруг него воздуха. Не ясно, каким образом он по сути без какого-либо лечения избежал тяжелейших инфекционных осложнений, всяких там гнойных перикардитов, плевритов, да медиастенитов.[15] И совсем странно, как такая рана в сердце смогла самостоятельно зарубцеваться. Впрочем не совсем — дырка то между желудочками все же не зажила. И последнее чудо — как с металлическим объектом в миокарде и таким серьёзным пороком Ахмед себя нормально чувствовал?

Именно на эти вопросы академик Колесников и хотел получить ответы. Когда Ахмед поправился после операции, опять послали за переводчиком, опять принялись за расспросы, и опять ничего не узнали. Тогда переводчика отпустили, но чтобы хоть как-то скрасить научное фиаско, академик-генерал решил на худой конец блеснуть политической "правильностью":

— Вот видите, как трудно живется трудовому народу зарубежом. Никакой медицинской помощи! Ахмед, скажи нам, ты ведь из бедняцкого сословия?

Ахмет непонимающе хлопал глазами. Академик упростил вопрос:

— Ну кем твой папа работает?

На этот раз до Ахмета дошло, о чём его спрашивают. Он вздохнул и обречённо махнув рукой ответил:

— Царёй!

ШЕСТИМИЛЛИОННЫЙ ПРОЛЕЖЕНЬ

или Голубая Эмма

В продолжение темы об уникальных инородных телах, что порою приходится «вытягивать» из человеческого организма, можно рассказать и эту историю. Однажды в клинику Общей Хирургии «Скорая» привезла бабулю вполне интеллигентного вида. Седенькая и сероглазая, в ней ничего не выдавало еврейку. Почти ничего. Первое, конечно, имя. Емма Аароновна Зин… э-ээ, Зингельшмуллер, если не ошибаюсь — уж очень длинная фамилия. А второе, это старая синяя татуировка на руке. Расплывшийся от времени неровный многозначный номер — страшная отметина фашистских лагерей смерти.

Бабушка корчилась от острой боли в животе, но татуировка настолько заинтриговала врача, что тот нарушил классический порядок опроса больного и первым вопросом спросил, откуда у неё эти цифирки? Оказалось из самого знаменитого места — из экстерминационного лагеря Аушвиц. Старший лейтенант Барашков аж подпрыгнул от любопытства. Не часто встретишь выжившего узника, ведь из шести с небольшим миллионов европейских евреев в живых остались в лучшем случае тысячи — капля в море. Ещё большей редкостью было встретить выжившего узника в России. С Восточного фронта поезда смерти мало шли, "полное и окончательное решение" обычно принималось на месте, вспомнить хотя бы киевский Бабий Яр или овраги Коростени. Потом многие из тех, кто уцелел, оказались на территории союзников и к тем же союзникам перебрались на постоянное место жительства. Америка и Британия депортировали назад к Сталину громадное количество советских военнопленных, но евреям позволяли оставаться. В общем, было чего у бабушки пораспрашивать. Но тут подошёл профессор и зелёному адъюнкту Барашкову пришлось унять свою непомерную любознательность и перевести разговор в конструктивное, то бишь медицинское русло. Итак, Эмма Ааароновна, когда заболело, где и как, что принимали, чем хворали?

Если судить по ответам на все Барашковские вопросы, то у бабули вероятнее всего аппендицит. Старлей принялся старательно мять ей живот, проверять симптомы. Классическим такой аппендицит назвать нельзя, но всё равно похоже. Боль в спину отдаёт — «аппендюк» наверное забрюшинный или ретроцекальный.[16] Одна только странность в анамнезе — бабка утверждала, что подобные боли, только не такие сильные, периодически беспокоят её, ну этак лет сорок. Тогда Барашков такому странному факту никакого значения не придал. Небось по молодости у неё бывали какие-нибудь мезодениты,[17] или болел правый яичник, да и банальная кишечная инфекция могла давать похожую картину. У бабки небось склероз, вот спустя много лет и считает любую случавшуюся боль в животе "такой же". Без шуток — в хирургии «сорокалетних» хронических аппендицитов не бывает.

Так, с диагнозом более-менее понятно, экспресс-анализ крови пришёл, можно докладывать профессору. Профессор выслушал адъюнкта и со всем согласился. Раз там ничего особенного нет, давай-ка, молодой человек, сам делай операцию. Случай как раз «учебный», великого опыта не требует. Старший лейтенант моется, берёт себе в ассистенты кого-то из старшекурсников и становится к столу. Учитывая возраст пациентки, решают оперировать под общим обезболиванием. Подошёл анестезиолог, минутка и бабушка в наркозе. Ну с Богом, начали!