Марта Кетро - Лимоны и синицы Страница 11

Март пробивается остроносыми крокусами сквозь асфальт, наступает женщинам на пятки, выбивая из-под ног каблучки, раздувает полы пальто и щекочет бока прохладными руками – а кто это у нас такой толстенький, кто это у нас кругленький такой? У немцев есть специальное слово, не очень обидное – Winterspeck, винтершпек, зимнее сало. Прозрачный жирок, наращённый для тепла, который просто обязан растаять с первым весенним солнцем, но отчего-то не тает. То, что мы, женщины, называем «косметическими килограммами» и убеждаем себя, что мужчины их не замечают. Так вот, у меня плохая новость.

Нет, не каждый, но есть мужчины, которые замечают всё. Давным-давно у меня был возлюбленный, прекрасный, как сама любовь, как солнце, луна и звёзды в одном флаконе – есть винтажные духи у Лагерфельда, Sun Moon Stars, в синем непрозрачном стекле, – вот такой же. Он очень следил за своим телом, и мускулы его пели, как струны. И, как нота сердца этих духов, был он в глубине души немного нарцисс и орхидея, – красивый и слишком внимательный к своему отражению. Бицепсы, трицепсы, дельты и кубики были предметом его серьёзной заботы. Но в базовой ноте его звучали и кедр, и сандал, и цветок апельсина – в том смысле, что стойкость, ум, сила и тонкость в нём тоже присутствовали. Просто он оказался эстетом, чувствительным как к своей, так и к чужой красоте.

И однажды мы шли по летнему приморскому городу, расплавленному от жары, я иногда лила себе на голову воду из бутылочки и мечтала о холодненьком. К счастью, нам попался лоток с мороженым. Он взял фисташковое, а я эскимо с яблочным соком. Некоторое время ели молча, я сосредоточилась на борьбе с энтропией – слизывала капли, пытаясь опередить стремительное таянье фруктового льда и не испачкаться, а он степенно обгрызал свой стаканчик. Справился первым и от нечего делать начал рассказывать:

– В позапрошлом году тоже жарища была, я тогда в Геленджик ездил, сварился совсем. Там с водой перебои начались, принять душ и то получалось не каждый раз.

– А чего тебя туда понесло, говорил же, не нравится Краснодар?

– С тех пор и не нравится. У меня там подружка была. Хорошая. Временами даже думал, что, может, любовь. Мотался к ней несколько раз, она ждала, встречала. Но не на вокзале – я всегда с цветами к женщине прихожу, поэтому договаривались на набережной, я по дороге покупал. И как-то долго не виделись, я месяца два не мог вырваться, она уже плакать по телефону начала, да и сам нервничал. И вот добрался, приехал, цветов купил красных, иду. Сам весь такой, в майке, загорелый, как надо. Вижу её издалека, на обычном месте, и вдруг чувствую, не то что-то. В ней не то. Присмотрелся – а она толстая.

– Что значит толстая, как она за две месяца могла, заболела что ли?

– Не, она до этого на грани была, пухленькая такая, а тут буквально килограммов пять, бока из шорт и выпали. Может, от нервов ела, распустила себя всего-то чуть. Но мне хватило. Тут цветочки и того, опали.

– Чего, развернулся и свалил?!

– Нет, что ты, остался до конца недели, ни слова не сказал, честно старался соответствовать, но потом уехал и больше не вернулся. Не могу я, когда женщина толстая, это сильней меня…

Я как раз собиралась откусить добрую половину эскимо, но притормозила, вздохнула и выкинула остаток в урну.

Он очень смеялся и говорил, что мне это не грозит, но с тех пор всякий раз, когда приносил кусочек торта или предлагал съесть пиццу на двоих, я начинала подозревать, что красавчик решил от меня избавиться. Устав беспокоиться, я избавилась от него первой.

В последний день апреля женщины таинственно поздравляют друг друга со святой Вальпургией, и мне теперь любопытно, чего такого демонического совершили они за эту ночь, кроме того, что свечки жгли и загадочно на них смотрели, втягивая наеденные за зиму щёки, «формулировали желания», а потом прогрызали подшефному мужчине плешь – от тоски. Интересно, что будет на том свете тем, кто сводит с ума домохозяек – и Карлосу, и донье Эстес, и даме Болен, а также ЛаВею, – всем, кто так или иначе употреблял рядом слова «магия» и «женская сила». С другой стороны, кабы не их голод, чем бы мы жили?

Как бы жили, например, те, кто пишет, если бы не врождённая человеческая неприкаянность, сознание собственной чужеродности и «подкинутости» в той семье, среде и вообще в той реальности, в которой приходится быть. Кто тут не бестия, не подменыш, не чужак и не аристократ в изгнании, – что, есть такие, кто ни разу, ни в один из периодов жизни не кормил наше прожорливое на тоску северное небо? От каждого оно берёт по уму: в сообществе на мэйл. ру «Одиночки по жизни» 37 000 участников, тридцать семь тысяч прописью; кто-то заваривает грибы, кто-то делает амулеты, а кто-то просто «отличный от других», – хоть и квасит иногда, как пятничный клерк, но делает это с пониманием и полным сознанием падения, в отличие от. У каждого оно забирает своё, а возвращает всем одно и то же: ничейность, чувство исключительности переживаний и надежду, что однажды всё-таки всех таких же «соберут, как рассыпанную землянику, а потом унесут – на зелёных ладонях – домой». [2]Собственно, ошибаются они только в одном – однажды соберут всех, а не только «отличных», но жить без тайного сознания избранности почти что нечем.

Поэтому, конечно, совсем не странно, что существует секретная женская сила, к коей приобщена половина населения Земли, а также магия, которая вообще для немногих, думаю, ею озабочено не больше полумиллиарда. Я даже думаю, есть целые страны, где в кровь не вмешана изгнанность, где-нибудь на юге, наверное, там серое небо не высасывает сердце, а молодой месяц глядит колыбелькой, а не голодным ломтиком. И там никому не надо ни метлы, ни зелий, даже водки не надо, только, может быть, травы, и то не потому, что кругом вавилон, а просто, чтобы был дым, на который смотреть.

Но мы-то здесь.

Однажды человек обнаруживает себя в прекрасном возрасте силы: дух его бодр, тело крепко, конкурентов вокруг не видно – та молодая шпана, что могла бы вытоптать его личную деляночку с коноплёй, просто не в состоянии туда забраться; всё жизненное пространство организовано так, что заменить его в каждой значимой точке никто не сможет. Вокруг много красивых мальчиков-девочек, но партнёр нуждается только в нём; в профессии своя ниша, где он уникален; дети уважают, родители любят, и наоборот тоже. Куда ни плюнь, везде он стоит в хорошей позиции и оттого источает притягательное самодовольное сияние. Есть пока недостигнутые цели, но – «какие наши годы».

Позже почему-то оказывается, что человек этот находится на пороге жесточайшего кризиса среднего возраста, и не по тому случаю, который обычно предрекают завистники – не тело подведёт, не любимое существо и не поросль какая наступит на пятки. Он, вероятнее всего, осознает главное препятствие в жизни.

Ну да, барьеры, которые сформировала его собственная личность. Вдруг не только понимаешь, что́ именно уже «никогда не», но и почему ты этого не сможешь. Виной тому не упущенное время, а базовые свойства натуры, которые не пустят туда, где никогда не был. Не то чтобы эта планка сильно выше головы, но либо ты в глубине души не хочешь её взять (например, нравится только результат, а дорога к нему – нет), либо твои руки-ноги вообще не заточены, чтобы запрыгнуть и схватить. И нет внутри даже полочки, на которой этот кубок должен стоять.

И тогда человека охватывает такая бессильная и, чаще всего, беззлобная тоска, которую ни одно стороннее несчастье ему обеспечить не сможет.

Поэтому, пока мешает отсутствие денег, злые люди, обстоятельства и бог весть какие внешние причины, человек молод. Даже когда думает иначе. И только если он сам себе лишний, утомительный, упрямый противник – тогда.

Встанешь бывалочи у зеркала – хороша ли? – да хороша, конечно, только тянет воскликнуть, как Гоголь: «жизнь, жизнь, куда ты подевалась?» – птица-тройка, яблоки-веники, отчего же так быстро? Ведь не первые же десять лет хороша, а счастья было всего ничего, будто едва родилась. Провела годы, думая, что оно в других, трудностижимых людях, теперь же полагаю, счастье – возможность. Чем больше можешь – сам, – тем концентрированней реальность.

Или не я неумеха, а средняя жизнь устроена, как кувшин с отстоявшимся молоком, снизу жидкое, сверху сливки, и начинают все одинаково, со дна. Редко кто умеет пить сразу, пока парное.

Я боюсь потерять ключи, поэтому на них всегда много железа – чтобы связка была тяжелой и падала со стуком. Набор иногда меняется, я достаточно тщательно слежу, чтобы он отражал моё внутреннее состояние. Постоянным остаётся только глаз Гора, правый, солнечный – по моему скромному мнению, он более победоносный и удачливый, чем левый.