Ромен Гари - Пожиратели звезд Страница 11

– Поставить к стенке и немедленно расстрелять. Понимаете, Гарсиа? Немедленно.

– Я сделаю это, полковник, будьте уверены, – кричал Гарсиа. – Не было еще приказа, который я отказался бы выполнить, вам это прекрасно известно. Только одно дело – расстрелять родную маму, и совсем другое – когда расстреливают американских граждан; это уже очень серьезно, и, прежде чем выполнить приказ такой национальной важности, я имею в виду: такой политический акт, как расстрел американских граждан, я хотел бы получить личное подтверждение генерала Альмайо.

– Гарсиа, у вас будут неприятности.

– В данный момент они у меня уже есть. Я не так уж много прошу. Мне будет достаточно одного слова генерала.

– Прекрасно, идиот вы этакий, но сейчас генерал говорит по другому телефону. Подождите минуту.

И Гарсиа стал ждать, с такой силой прижимая трубку к уху, что оно стало совсем белым.

Другой рукой он снова схватил бутылку и отпил прямо из горлышка.

– Лучшая телефонная сеть за пределами Соединенных Штатов, вот что мы сделали, – произнесла девушка совсем не соответствующим ее тонкому лицу пьяным голосом; теперь в глазах ее застыло отчаяние. – Я знаю, что говорю. Телефонная сеть – моя заслуга. Это я приказала провести ее. Я заставила его построить шоссе, и концертный зал, и публичную библиотеку, какой нет даже в Бразилии… А теперь… А теперь…

Голос ее сорвался. Полными слез глазами она смотрела на д-ра Хорвата, словно обращаясь к нему лично:

– Знаете, он ведь и в самом деле порядочная сволочь.

Теперь все стояли, и царила гробовая тишина. Даже кукла чревовещателя, казалось, утратила дар речи и не сводила с лица капитана Гарсиа своих неподвижных глаз. Вот тогда-то д-р Хорват и сорвался. Реакция его спутников доказывала, что он все прекрасно понял и что услышанное им возвещало одно из самых чудовищных за всю историю человечества преступлений, покорной и пассивной жертвой которого он решительно отказывался быть. И он с гневом принялся высказывать свое возмущение таким мощным голосом, что капитан Гарсиа испуганно отшатнулся и успокаивающе замахал руками.

– Тише, тише, – сказал он. – Мне ничего не слышно.

Чувство негодования всегда приводило д-ра Хорвата в прекрасную форму. Такие выражения, как «международное право», «преступление против человечества», «неслыханное зверство», «вся Америка», «чудовищные репрессии», «кастристский бандитизм», буквально водопадом полились из его уст, и он дошел даже до того, что допустил досадный плеоназм, сказав «нахальная наглость», такое случалось с ним крайне редко; Гарсиа сморщился и размахивал рукой, словно отгоняя муху. Марионетка Оле Йенсен, сидя на коленях чревовещателя, который нежно сжимал ее в объятиях, повернулась к хозяину.

– Этот человек поистине талантлив, – произнесла кукла. – Уверен, его ждет успех.

И снова повернула голову – теперь ее сигара была нацелена в сторону Чарли Куна.

– Вам следовало бы подумать о контракте с ним, Чарли, – заключила она.

Лицо капитана Гарсиа перекосилось, небритая челюсть отвисла, обнажая желтые зубы, – огромной лапой прижимая трубку к уху, он все еще ждал, обводя тоскливым взглядом «высоких гостей» диктатора. Он прекрасно сознавал историческую важность предстоящего события, и его разрывали на части два чувства: нечто вроде восторженной патриотической гордости и боязнь непредвиденных последствий. Впервые в истории страны должны быть казнены американские граждане. Не просто убиты – такое уже бывало в те времена, когда в стране царила анархия и ездить по дорогам было небезопасно, – но официально расстреляны, казнены по всем правилам согласно приказу свыше. Конечно, во всем этом было что-то славное, героическое, что сделает его, безвестного капитанишку, важным лицом, имя которого станет известно всему миру. Но ведь речь вполне может идти и о каком-нибудь сраном политическом выпаде, предпринимаемом Дворцом с целью продемонстрировать третьему миру, кастристским и прокитайским элементам свою независимость от американских империалистов; причем в случае, если дело примет дурной оборот – как в Санто-Доминго, Гватемале или Боливии, – ответственность за содеянное вполне может быть свалена на личную инициативу подчиненного, действовавшего на свой страх и риск, в сговоре с «подрывными элементами», с целью спровоцировать разрыв отношений с Соединенными Штатами. Тогда он неминуемо будет расстрелян.

Капитан Гарсиа стоял на распутье: быть ему либо национальным героем – борцом за независимость, либо – козлом отпущения. Единственное, на что он был способен в столь важной исторической ситуации, так это напиться до абсолютно беспрецедентного в истории страны состояния. Лапа его уже тянулась к бару за новой бутылкой, но внезапно так и замерла на полпути, остановленная голосом, зазвучавшим в трубке.

Капитан вытянулся по стойке «смирно».

– Слушаю, генерал.

На этот раз не оставалось никаких сомнений: это был голос самого Альмайо.

– Слушайте меня внимательно, болван несчастный. Расстреляйте всех, причем немедленно.

Слышите, Гарсиа? Немедленно. Потом отвезите трупы в горы, но не слишком далеко. И не закапывайте их, как сказал Моралес. Я хочу, чтобы их нашли. Отвезите на пару километров в сторону от шоссе и положите так, чтобы их было видно. Затем явитесь и доложите мне.

Повторите.

– Есть, генерал, – рявкнул Гарсиа. – Я их сейчас же расстреливаю. Кладу трупы в паре километров от шоссе, в горах. Ясно, генерал. Да здравствует революция!

Он так и стоял, вытянувшись по стойке «смирно», до тех пор, пока не услышал сухой щелчок, означавший, что на противоположном конце линии повесили трубку. И лишь тогда, почтительно отставив в сторону мизинчик, осторожно положил трубку на рычаг. Затем провел рукавом по лбу и повернулся к присутствующим. Он был уже изрядно пьян, а роль, которую ему предстояло сейчас сыграть, вынуждала его, выражаясь языком, до сих пор принадлежавшим оппозиции, сделать первый шаг по пути к освобождению от ига американского империализма, и это опьяняло его еще больше, приводя в полное смятение, тем более что сам он получал деньги от американского военного атташе, которому время от времени сообщал понемножку конфиденциальные сведения о происходящем во Дворце. Он знал также, что Альмайо и все члены правительства помимо официальной помощи Соединенных Штатов, которая поступили прямо к ним в карман, получают по двадцать процентов дохода от каждой из сделок, заключенных американскими фирмами. Было ясно, что для этих сволочных янки пробил час расплаты за столь долгую деятельность по разложению и подкупу руководящих лиц страны. Это было естественно и логично, но тем не менее он был крайне ошеломлен тем фактом, что пламя патриотической борьбы вдруг коснулось его, да так скоро; когда же он наконец повернулся к американским империалистам лицом, то на нем застыло выражение уже совсем безграничного смятения. Но зрелище, представшее его глазам, заставило их буквально выкатиться из орбит, настолько оно оказалось неожиданным.

Ибо на фоне смертельно бледных, скованных ужасом гостей перед ним стояло нечто вроде белого призрака в белых чулках и бальных туфельках, с лицом, покрытым толстым слоем белой муки, в остроконечной шапочке – стояло, посверкивая розовыми, желтыми и зелеными блестками, держа в одной руке – смычок, в другой – малюсенькую скрипку. Капитан Гарсиа, с которым уже пару раз приключались приступы delirium tremens, имел обыкновение видеть в таких случаях полчища копошащихся крыс или змей, но такого рода призрачные создания не являлись ему даже во время самых острых припадков. Он дико взвыл и отскочил назад.

– Что это? – рявкнул он.

«Это» оказалось всего лишь маленьким господином Манулеско – знаменитый «виртуоз» пытался спасти свою шкуру. В первый момент он никак не мог поверить в то, что ему уготована такая участь, но как только осознал ее реальность, мысли заметались у него в голове словно мыши в мышеловке, в результате чего возник хитрый стратегический план. Он знал, что где-то произошла ошибка, невероятное недоразумение, в которое едва ли можно поверить, но которому нужно любой ценой положить конец, поскольку теперь он прекрасно понимал, что все это может стоить ему жизни. Кому могло всерьез прийти в голову натравить на клоуна взвод солдат, поставить его к стенке и расстрелять? Другие вполне могли оказаться шпионами. Но сам-то он был всего лишь несчастным акробатом, никогда не занимался политикой и сейчас докажет это офицеру. Сейчас он убедит его, показав, кто он на самом деле. За всю историю цирка никто никогда не расстреливал музыкальных клоунов – даже русские в Октябрьскую революцию или венгры во время революции Белы Куна. Никто. Клоунов все уважают. Единственной возможностью выпутаться из этой истории было пробудить чувство прекрасного в сердце этого животного, одетого в униформу, обезоружить его, представ перед ним в образе самого безобидного в мире существа – единственного, которое человечество, в каких бы конвульсиях оно ни билось, щадила всегда.