Чарльз Буковски - История обыкновенного безумия Страница 11

И тут погас свет. Именно этого малыш и заслуживал за свою трепотню…

Но всюду были свечи. Все искали свечи — ходили в поисках свечей и зажигали их.

— Черт подери, это пробки. Замените пробки, — сказал я.

Кто-то сказал, что это не пробки, это нечто другое, поэтому я махнул на всех рукой и, пока зажглись все эти свечи, пошел на кухню за новой порцией виски. Черт возьми, там стоял Харви.

— У вас чудесный сынишка, Харви. Ваш мальчик, Питер…

— Пол.

— Извините. Эти библейские имена…

— Понимаю.

(Богатеи все понимают; они только ни черта не делают.)

Харви откупорил новую бутылку. Мы поболтали о Кафке. О Досе. О Тургеневе, Гоголе. Обо всей этой тягомотине. Потом повсюду появились свечи.

Дзэн-учитель вознамерился взяться за дело. Еще раньше Рой вручил мне два кольца. Я пощупал. Они были на месте. Все ждали нас. Я ждал, когда Харви рухнет на пол от такого количества виски. Но ждал я напрасно. Он сумел выпить вдвое больше моего и все еще стоял на ногах. Такое бывает нечасто. Пока зажигались свечи, мы уговорили половину литровой бутылки. Мы вышли к гостям. Я сбагрил кольца Рою. Днями раньше Рой сообщил Дзэн-учителю, что я пьяница… не заслуживаю доверия… либо слабовольный, либо испорченный тип — по этой причине во время церемонии не надо просить у Буковски кольца, ведь Буковски может вообще не прийти. А может и потерять кольца, или сблевать, или потерять Буковски.

Наконец церемония началась. Дзэн-учитель принялся вертеть в руках свою черную книжечку. С виду она казалась не очень толстой. Страниц этак сто пятьдесят.

— Прошу, — сказал Дзэн, — во время церемонии не пить и не курить.

Я осушил свой стакан. Я стоял справа от Роя. Все принялись допивать свое спиртное.

Потом Дзэн-учитель выдавил из себя робкую улыбку.

Христианские церемонии бракосочетания были мне хорошо знакомы по собственному печальному опыту. А дзэн-буддистская церемония очень напоминала христианскую с небольшим добавлением бреда сивой кобылы. В какой-то момент были зажжены три маленькие палочки. У Дзэна их была целая коробка — две или три сотни. После зажжения одну палочку воткнули в центр банки с песком. Это была дзэн-палочка. Роя попросили воткнуть его горящую палочку с одной стороны дзэн-палочки, Холлис попросили воткнуть свою с другой.

Но палочки стояли не совсем правильно. Едва заметно улыбнувшись, Дзэн-учитель придал палочкам новую глубину и величие.

Потом Дзэн-учитель извлек откуда-то коричневые бусы.

Он протянул бусы Рою.

— А теперь? — спросил Рой.

Черт возьми, подумал я, вечно он изучает всякую чепуху. А к собственной свадьбе не мог подготовиться.

Дзэн наклонился вперед и положил правую руку Холлис на левую ладонь Роя. Таким образом бусы охватили обе руки.

— Согласны ли вы…

— Да…

(И это дзэн-буддизм? — подумал я.)

— А вы, Холлис…

— Да…

Тем временем, при свечах, какой-то засранец не меньше сотни раз сфотографировал церемонию. Это действовало мне на нервы. Не исключено, что это был агент ФБР.

Щелк! Щелк! Щелк!

Никакого преступления мы, конечно, не совершали. Но все равно это раздражало, поскольку делалось внаглую.

И тут я обратил внимание на то, как выглядят при свечах уши Дзэн-учителя. Свет струился сквозь них так, как будто они были сделаны из тончайшей туалетной бумаги.

Человека с такими тонкими ушами, как у Дзэн-учителя, я еще никогда не видел. Так вот что сделало его святым! Я должен был заполучить эти уши! Чтобы носить их в бумажнике, приделать коту. Или чтобы держать под подушкой.

Конечно, я знал, что во мне говорит все выпитое виски с водой заодно с выпитым пивом, и все-таки, с другой стороны, я этого вовсе не знал.

Я не мог отвести глаз от ушей Дзэн-учителя.

А между тем звучали новые речи.

— …а вы, Рой, обещаете не употреблять никаких наркотиков во время совместной жизни с Холлис?

Наступила неловкая пауза. Потом они сжали друг другу руки в коричневых бусах.

— Обещаю, — сказал Рой, — не употреблять…

Вскоре все было кончено. Или так показалось. Дзэн-учитель встал во весь рост, изобразив некое подобие улыбки.

Я коснулся плеча Роя:

— Поздравляю.

Потом я нагнулся. Взял Холлис за голову и поцеловал ее в прекрасные губки.

А все так и остались сидеть. Нация полоумных. Никто не пошевелился. Свечи горели как полоумные.

Я подошел к Дзэн-учителю. Пожал ему руку:

— Благодарю вас. Вы прекрасно провели церемонию.

Он казался весьма довольным, отчего я почувствовал себя немного лучше. Но все эти бандиты вся эта мафия из Таммани-холла, — они были слишком глупы и высокомерны, чтобы пожимать руку уроженцу Востока. Лишь один поцеловал Холлис. Лишь один пожал руку Дзэн-учителю. А может, это была вынужденная женитьба? Ну и семейка! Конечно, я бы узнал последним, я был бы последним, кому бы все рассказали.

После окончания церемонии мне показалось, что в комнате очень холодно. Все сидели и глазели друг на друга. Род человеческий для меня всегда оставался загадкой, но ведь кто-то должен был играть роль шута. Я сорвал с шеи зеленый галстук и подбросил его к потолку:

— ЭЙ! ВЫ, ХУЕСОСЫ! РАЗВЕ НИКТО НЕ ГОЛОДЕН?

Я подошел к столу и принялся уплетать сыр, ножки маринованных поросят и куриную пиздятину. Некоторые с трудом оживились, подошли и от нечего делать стали хватать еду.

Я довел их до того, что они превратились в кусочников. Потом я удалился и взялся за виски с водой.

Наливая себе на кухне очередную порцию, услышал, как Дзэн-учитель сказал:

— Мне пора.

— Ах, не уходите… — из глубины самого крупного за три года сборища воротил преступного мира до меня донесся визгливый старческий женский голос. К тому же звучал он отнюдь не искренне. Какого черта я с ними связался? А лос-анджелесский профессор? Нет, лос-анджелесский профессор был из той же компании.

Требовалось раскаяние. Или нечто подобное. Некий поступок для придания происходящему хоть толики благородства.

Услышав, как Дзэн-учитель закрывает парадную дверь, я осушил полный стакан виски. Потом я пронесся через комнату, битком набитую шушукающимися при свечах ублюдками, отыскал дверь (для чего пришлось как следует: потрудиться), открыл ее, закрыл и очутился там”… ступеньках в пятнадцати позади мистера Дзэна. Чтобы добраться до стоянки, нам предстояло спуститься еще ступенек на сорок пять или пятьдесят. Я бросился за ним, пошатываясь и шагая через ступеньку. Я крикнул:

— Эй, учитель!

Дзэн обернулся:

— Что, старик?

— Старик?

Мы оба остановились и уставились друг на друга на этой винтовой лестнице в освещенном луной тропическом саду. Казалось, настало время наладить более тесные отношения. И тогда я сказал ему:

— Мне нужны либо оба твоих ебучих уха, либо твой ебучий наряд — этот светящийся неоном купальный халат, что на тебе!

— Старик, ты спятил!

— Я думал, у дзэнов хватает мужества не делать бесцеремонных, заведомо очевидных заявлений. Я разочарован в тебе, учитель!

Дзэн сложил ладони домиком и воздел очи горе. Я сказал ему:

— Мне нужны либо твои ебучие уши, либо твой ебучий наряд!

Не разжимая ладоней, он продолжал пялиться в небо.

Я ринулся вниз по лестнице, разом перемахнув через несколько ступенек, но понесся дальше, благодаря чему и не проломил себе башку, а кубарем катясь к его ногам, я попытался развернуться, однако превратился в сгусток кинетической энергии, словно только что сорвался с цепи и потерял управление. Дзэн поймал меня и водрузил на ноги.

— Сын мой, сын мой…

Мы стояли совсем рядом. Я ударил сплеча. Вмазал ему неплохо. Я услышал, как он зашипел. Он отступил на шаг. Я ударил еще раз. Промахнулся. Удар пришелся намного левее. Я упал в какие-то саженцы, завезенные из преисподней. Встал. Вновь двинулся на него. И в лунном свете я узрел фасад собственных брюк — заляпанный кровью, свечным воском, блевотиной.

— Сейчас узнаешь, ублюдок, кто здесь учитель! — уведомил я его, приближаясь.

Он ждал. Благодаря многолетней работе мастером на все руки, мышцы были еще не совсем дряблыми. Вложив в удар все двести тридцать фунтов своего веса, я врезал ему одиночным в живот.

Дзэн издал нечленораздельный звук, еще разок обратил молитвенный взор к небесам, промолвил что-то по-восточному, нанес мне резкий рубящий удар из арсенала каратэ и удалился, а я остался лежать, свернувшись калачиком среди идиотских мексиканских кактусов и кустов, которые, на мой взгляд, явно были растениями-людоедами из непролазных бразильских джунглей. Я отдыхал в лунном свете до тех пор, пока мне не почудилось, что один из лиловых цветов подбирается к моему носу и начинает перекрывать мне дыхание.

Черт возьми, понадобилось не меньше ста пятидесяти лет, чтобы усвоить гарвардский курс античной литературы. Выбора не было: я отделался от цветка и принялся ползком подниматься по лестнице. Наверху я встал на ноги, открыл дверь и вошел. Меня никто не заметил. Они по-прежнему несли всякую ахинею. Я плюхнулся в свой угол. От каратистского удара у меня над левой бровью образовалась открытая рана. Я нашел свой носовой платок.