Юлий Крелин - Переливание сил Страница 11

Иван, Михайлович, Иван Михайлович, тяжко ты мне достаешься!

Резекция технически тяжелая.

Непроходимость кишечника — опять операция.

Тромбофлебит.

Воспаление легких.

А теперь еще желудочное кровотечение! А теперь еще жена на меня все это выливает. Ну что я ей могу сказать? Что ответить?

Больные говорят: «Доктор, тридцать первого она ему принесла четвертинку водки. Они смешали с красным вином и вдвоем выпили. Он потом закусил кислой капустой и еще чем-то». Не буду же я ей теперь говорить об этом! Для него ведь это было ужасно. Ладно водка... Но закуска — капуста кислая и еще что-то... После двух операций! Внутри, в желудке, еще нет полного заживления. Да еще воспаление легких, тромбофлебит! Ей и невдомек, что это для него! А сейчас она и вовсе про это забыла. Она твердо уверена—операция была сделана плохо. Скажи ей — не поймет.

Да и я не уверен, что кровотечение—результат выпивки.

А Гусев? Может умереть. Кровотечение ужасное. Откуда столько крови берется?

Скажи ей—этим не поможешь. Он умрет, а она останется жить с сознанием — убила мужа! Легче ей жить будет с сознанием — врачи виноваты. Неправильно операцию сделали. Врачи виноваты — так легче. Ей легче. Чего уж сейчас считаться. Так легче и привычней.

Что я ей скажу и зачем? Пусть кричит.

— Ничего в нем не осталось! Куда же ему третью операцию! Не даю я своего согласия! Идите и уговаривайте, если хотите!

Он может умереть! Как можно позволить себе уговаривать его без согласия близких?!

— Поймите же! Он ведь умирает. Наверняка умрет без операции. Он и с операцией может умереть. Но это дает хоть какой-то шанс. А так? Сто процентов! Нельзя же не попытаться даже!

— Доктор! У Гусева опять кровотечение — рвота с кровью!

— Зарезали!.. Не надо было делать операцию! Говорила я ему. Говорила. А теперь... Опять рвота. С кровью... Делайте вашу проклятую операцию! Дорезайте мужика!.. Какой пришел сюда! На ногах. Сам. Проклятая больница! Дорезайте! Дорезайте!

— Отведите ее в ординаторскую. Он же услышит!..

Да-а, намучился Гусев тогда. Но ничего, пришел как-то года через три — сына привел с аппендицитом.

1962 г.

СВИДАНИЕ

Я прибежал в приемное отделение и увидел на носилках женщину с окровавленным лицом, с глазами, заполненными страхом. Она металась, как это бывает при внутренних кровотечениях.

— Что случилось?

— Попала под машину, поскользнулась, перебегая дорогу. — Это объясняет фельдшер со «Скорой помощи».

— Что у вас болит?

Больная лаконична:

— Нога и здесь, — показывает на живот.

Осматриваю. На лице рана — стеклом разрезана щека и ссадины. Нога явно переломана внизу. Живот болезненный. Все признаки кровотечения. Кровяное давление низкое. Пульс частый.

Ясно. Надо срочно делать операцию на животе. Все остальное потом. Опасность для жизни в животе. Потом заняться лицом — опасность красоте. Больная, кажется, молодая. Сейчас не поймешь — на лице раны и кровь. На ногу наложим шину — на столе уж сделаем рентген и будем думать, что делать.

А сейчас срочно на стол. Я не стал ее расспрашивать, велел подавать в операционную, а сам побежал туда же: надо успеть помыться, пока ее привезут. Около больной уже хлопотали реаниматоры-анестезиологи. (Как странно звучит слово «хлопотать» в применении к реаниматорам! Как «обслуживание» — к медицине.)

В операционную ее подали с уже налаженной капельницей. Пока в вену капала какая-то жидкость. Одновременно проверяли группу крови. Сейчас определят и начнут переливать ее.

Мне подают стерильный халат, надевают перчатки.

Больной уже вводят в вену наркотическое вещество.

Я одет, мне дают в руки инструмент с йодом.

Больная спит.

Я помазал йодом живот, накрыл простынями.

Мы готовы.

Анестезиологи тоже.

Больная приготовлена.

Началась операция. В животе, как мы и предполагали, кровь.

Удалось быстро пережать сосуды селезенки — кровотечение остановилось. Теперь мы в более спокойном темпе осмотрели все закоулки живота. Остальное все оказалось целым. Селезенку я убрал. Зашили живот.

Давление быстро поднималось и пришло к норме. Шока все-таки нет. Это хорошо, это дает нам возможность заняться и остальными травмами. Если бы был шок, пришлось бы остановиться и ждать улучшения состояния, оставив незашитой рану лица и необработанный перелом ноги.

Я занялся лицом, одновременно привезли рентгеновский аппарат и стали делать снимок ноги.

По-видимому, все же женщина относительно молода. Лицо отмыли от крови. Рана оказалась длинной. Надо попытаться зашить покрасивее — рана на видном месте. Я стал зашивать атравматическими иголками. Это такие иголки, которые переходят в нитку. Нитка в них не вдевается, а просто после каждого стежка иголка выкидывается. Такие иголки применяются при особо тонких операциях, при сшивании сосудов например. Но лицо молодой женщины тоже вещь важная. Шрамы на лице украшают, как говорят, мужчину. А иная женщина и жить, может быть, не захочет с изуродованным лицом. Проблема лишь в том, что эти иголки для нас дефицитны и мы их бережем. Иголки эти жизнь иногда спасают, вернее, если их нет, мы можем не суметь спасти человека.

Но лицо молодой женщины!..

Я осторожно зашивал рану, стараясь брать кожу за самые края, чтобы потом рубец был, по возможности, менее заметен.

Наконец, я сделал операцию и немножко отошел полюбоваться своей работой.

Ничего получилось. Думаю, что рубец будет не очень заметен. Пришлось немного подравнять неровные края раны, чтобы лучше совпадали части кожи. В одном месте я выкроил лоскуты. Сделал по методу так называемых встречных лоскутов. Получилось, кажется, удачно. Я осмотрел лицо с одной стороны, потом обошел больную и осмотрел с другой. Потом стал на скамеечку и посмотрел сверху. Ничего получилось лицо. Жалко, что нет фотографии, — сравнить бы ее со вчерашним днем.

Принесли рентгеновский снимок. Перелом не требовал операции, можно было ограничиться гипсовой повязкой, что мы и сделали, пока больная была под наркозом.

Я сказал традиционное «спасибо» анестезиологам и операционной сестре и подумал, что, собственно, это я благодарю от имени больных, так как, уходя, они иногда говорят спасибо мне и почти никогда не ищут для этого анестезиологов и операционных сестер.

Чувствуется, что кончилась работа, — замечтался.

— Все! Слатали тетеньку.

Реаниматоры-анестезиологи тоже над нею хорошо поработали и говорят, что ее состояние сейчас совсем не внушает опасений и нет нужды класть ее в отделение реанимации — можно положить в палату, в наше отделение.

Я очень доволен. Во-первых, с тяжелой травмой легко справились, а стало быть, ночью с ней не придется опять заниматься, а если ничего особенного не будет, то и поспать удастся. А, во-вторых, я был очень доволен удачно заштопанным лицом. Я знал, конечно, что больная все равно не будет довольна. Ведь она же не видела свою жуткую рану, а потом, что ей, собственно, быть довольной: было лицо целое, а теперь штопаное. Когда еще рубец побелеет и станет незаметным!

Но это ее проблема, а со своей проблемой я справился: лицо, по-моему, даже сейчас красивое, я не знаю, какое оно было, может быть, сейчас красивее прежнего.

Я размылся и, как говорится, «усталый, но довольный» пошел в дежурку записывать историю болезни и операцию.

Спросил ее фамилию у анестезиологов, но они тоже не знали — быстро схватили и повезли в операционную. Естественно, не до документов было. Теперь начинается стадия документации. История болезни должна быть в дежурке, а там все написано: и фамилия, и все, что выяснила служба «Скорой помощи» и приемного отделения. А историю болезни я узнаю по диагнозу. Другой такой травмы у нас сегодня еще не было.

Да. Вот в дежурке лежит история болезни с диагнозом: «Ушиб живота с повреждением внутренних органов. Внутрибрюшное кровотечение (?). Рваная рана и ссадины лица. Перелом левой голени». Да, это она. Фамилия — Горина. Звать — Татьяна Аркадьевна. Как интересно — Горина Татьяна Аркадьевна, так звали мою первую школьную любовь. Смотри-ка, и лет столько же, сколько и мне!

Ох ты! Да это ж она! Адрес ее работы! Она! Танька! Как же я? Это ж было давно. Больше двадцати лет назад!

Я работал электромонтёром. И учился в школе рабочей молодежи. Шутили — «вечерней молодежи». И учился плохо. Тогда учился плохо. А все мои товарищи учились в «детской» школе. И все наши знакомые девочки был из соседней женской «детской» школы.

Пришло то время, когда переходный возраст, по-видимому, заканчивался. Я тянулся к школе, к школьникам, к школьницам.

Мы учились в девятом классе. Параллельный нашему класс в параллельной женской школе («нашим классом», «нашей школой» я называл школу моих друзей, и по сей день друзей) организовывал свой классный групповой новогодний вечер. И кажется, а может быть, и нет, они пригласили наш класс. Не помню насчет вечера, но для приготовления зала к нему мальчики, безусловно, были приглашены. Нет, были мы и на вечере. Я вспомнил. У меня даже есть фотография.