Дональд Томас - Белый отель Страница 11

Совершенно опустошенные, любовники бок о бок лежали в постели. Было странным и освежающим не слышать никаких признаков горя. Они понятия не имели о том, который теперь час. Время, которое мчалось вечером, теперь тянулось для мадам Коттен, лежавшей с открытыми глазами в темноте; и по-разному не существовало для спящих постояльцев, для мертвых, лежавших внизу в прохладных хранилищах, и для влюбленных. Их души, удерживавшие равновесие на краю сна, как если бы кто-то, измучившись жарой, рискнул устроиться спать на перилах балкона, приводили себя в созвучие со всеобщей тишиной. У нее слух был тоньше, и она различала звуки, которых для него не существовало. Даже их пальцы не соприкасались. Порой его рука устало поглаживала холмик спутанных волос на ее лобке, скорее с нежностью, чем с вожделением. Ей нравилось, когда он так делал.

Он нарушил безмолвие, шепнув, что это напоминает ему тот холм, на котором он часто играл и шалил, будучи мальчиком. Холм был покрыт папоротником, и он со своим двоюродным братом играл там в охотников. Он помнил то смешанное со страхом наслаждение, когда или ты кого-то выслеживаешь, или за тобой крадутся сквозь густые, тяжело пахнущие цветущие папоротники. Только в то время он был по-настоящему близок к земле.

– Мой отец говорит, что, где бы ни имела место любовная близость, там всегда присутствуют четверо, – сказал он.– Конечно, они сейчас здесь. Мои родители.

Молодая женщина увидела в ногах кровати сурового Фрейда, стоявшего рядом со своей застенчивой женой. Черный костюм Фрейда и белая ночная рубашка его жены растворились и растаяли, превратившись в ее платье, смутно видневшееся на полу, куда она его бросила.

Больше всего они любили закаты. Горы исторгали из себя крутящиеся розовые облака, подобные цветкам. (Старушка-сиделка однажды вечером видела, как все небо превратилось в огромную алую розу с бесконечным сплетением лепестков; ведомая чувством долга, она тут же отправилась сообщить об этом майору.) Роза была совершенно неподвижной, но все же казалось, что она по спирали ввинчивается внутрь себя, и у любовников возникло жуткое ощущение, что вся земля поворачивается, как колесо. Когда подкралась ночь, ее груди так же вращались под его ладонями; и его язык тоже вращался, нежно ударяя по ее женскому естеству или же пытаясь проникнуть все глубже и глубже, как будто желая пробить в горном склоне тоннель. Она была настолько распахнута, что чувствовала, как ее влагалище, сделавшись полым наподобие пещеры, исторгает из себя воздух, как бывает при пускании ветров, и это вгоняло ее в краску, хотя и она, и он знали, что дело совсем в другом.

Время своими мягкими руками хирурга понемногу залечивало раны мадам Коттен. Любовники целый день оставались в душной комнате, а она тем временем прогуливалась вокруг озера с отцом Мареком, старым и добрым католическим священником. Непреложность его высказываний служила ей большим утешением. Он настаивал на том, что ей необходимо вернуться в лоно церкви, уподобляя это одному из ее прочных корсетов. Церковные догматы, говорил он с улыбкой, служат корсетом для души.

Восхищенная этой аналогией, она рассмеялась. После прекрасной долгой утренней прогулки среди деревьев и полевых цветов священник и корсетница решили перекусить в весьма неплохом трактире, расположенном на берегу озера за много миль от какого-либо жилья. Вынося бутерброды с сыром к столикам, расставленным прямо на берегу, они наткнулись на* Фогеля и Болотникова-Лескова и почувствовали себя обязанными присоединиться к ним, хотя ни те, ни другие не испытывали от этой встречи никакого удовольствия. Болотников-Лесков пустился в политические разглагольствования и набрал уже слишком большую инерцию, чтобы остановиться. Проблема, разъяснял он (пока мадам Коттен грустно улыбалась, а ее взгляд рассеянно блуждал по озерной глади), состоит в том, что его партия наилучшим образом подходит для масс, но массы, к сожалению, не в состоянии этого понять. Он выражал опасение, что бомба окажется единственным решением вопроса.

От орлиного взора Фогеля не ускользнуло то, что у священника подрагивает рука, когда тот поднимает стакан со сливовым соком; он также отметил красноту его лица. Юридический опыт подсказал ему, что священника отправили на отдых для того, чтобы тот немного «просох». Корсетник-мужчина и корсетница-женщина быстро покончили со своими бутербродами и извинились за то, что так поспешно покидают сотрапезников. Они сказали, что хотят успеть обойти вокруг всего озера.

Юные любовники ссорились вторично, и на сей раз более серьезно. Он ревниво допрашивал ее о том, что у нее бывало в постели с мужем, и это ее раздражало – ведь все было так давно и так несущественно. В этом споре впервые обнаружилась его незрелость; до тех пор небольшая разница в возрасте казалась совершенно незначительной. Она даже никогда ее прежде не замечала. Но теперь, из-за его ребяческой вспышки ревности к умершему, разница в возрасте оказалась заметна уж слишком сильно. Из-за этого она стала раздражаться и по другим поводам – например, мерзкими турецкими сигаретами, которыми он непрестанно дымил, наполняя комнату прогорклым запахом и, вне всякого сомнения, навсегда губя ее певческий голос.

Конечно, в конце концов все стало даже еще очаровательней, чем прежде. Соединившись в любовном объятии и глядя в глаза друг другу, они не могли поверить, что только что обменивались враждебными словами. Но чтобы показать, что он для нее значит куда больше, чем муж, ей пришлось совершить нечто непривычное – взять в рот его пенис. Она испытала потрясающую степень близости, оказавшись с глазу на глаз с этим роскошным тюльпановым бутоном, с этим пышущим жаром, словно бы дымящимся монстром, на самом конце которого—в углублении – поблескивала, однако, прозрачная, как роса, капелька. Взять его в рот казалось столь же невообразимым, как позволить войти в себя бычьему члену. Но, боязливо прикрыв глаза, она сделала это, лишь бы доказать, что его она любит больше, чем мужа. И это не оказалось неприятным, более того – это настолько не было неприятным, что она, недоумевая, стискивала его губами, ласкала языком и сосала, так что он наливался у нее во рту еще большей силой, пока наконец брызнувшая из него струя не ударила ей в гортань. Обуреваемый ревностью, он поносил ее мерзкими словами, которые возбуждали ее весьма необычным образом.

Это по-новому взволновало их, как раз тогда, когда они полагали, что новизна уже себя исчерпала. И, в нарушение всех общеизвестных норм, примерно в это же время в груди у нее снова появилось молоко – так нескончаемо долго приникал он к ее соскам.

Когда они спустились к обеду, ей казалось, что груди у нее вот-вот лопнут. Они наслаждались жизнерадостным шумом, смехом постояльцев, беготней официантов, искрометностью цыганского оркестра, ароматом блюд; ее переполненные груди, подпрыгивавшие под шелком, когда она проходила между столов, восторгались всем этим. Атмосфера белого отеля была восстановлена. Время все излечило. Жизнерадостность воскресла. Цыгане обнаружили среди постояльцев итальянского скрипача, игравшего в одном из прославленных оркестров; он был несравненно лучше погибшего собрата по профессии, так что они, хотя и скорбели по своему товарищу, от души радовались великолепным звукам, рождаемым ими, ибо вызов, брошенный им новым музыкантом, заставил их скромное мастерство подняться к новым высотам.

Кое-кто из постояльцев уехал, и метрдотель получил возможность предложить молодым влюбленным новый, более просторный стол. Они сели обедать с мадам Коттен и священником. Те, проведя весь день на солнце и свежем воздухе, пребывали в безмятежном, приподнятом состоянии духа. Краснолицый старик поощряюще и одобрительно взмахнул рукой, когда молодая женщина расстегнула лиф платья, объяснив, что груди у нее переполнены и болят. Он посочувствовал, потому что его мать страдала тем же самым, когда была помоложе. Юноша, салфеткой вытерев с губ красное вино, наклонился, чтобы взять в рот сосок, но прежде, чем он успел это сделать, молоко ударило струей, попав на скатерть. Женщина пунцово покраснела и рассыпалась в извинениях, но отец Марек и мадам Коттен рассмеялись, отвергая их, а официант подбежал и вытер лужицу своим белым полотенцем, оставив лишь крохотное пятнышко. Он спросил, не надо ли заменить скатерть, но все сказали, что в этом нет необходимости – ведь это всего лишь безобидное молоко. Молодая женщина заметила, как задумчиво смотрел священник на ее полную грудь, которую сосал ее любовник. Он поигрывал стоявшим перед ним стаканом с водой, скрытно мечтая о чем-нибудь покрепче. Она спросила его, не согласится ли он взять другую грудь и пососать из нее.

– Вы в самом деле не против? – сказал старый священник, тронутый и польщенный.– Не могу не признать, что это весьма соблазнительно.

Он взглянул на мадам Коттен, которая улыбнулась ему в знак согласия.