Валерий Бочков - Медовый рай Страница 11

Комендант брезгливо, рукавом, медленно стер плевок. Губы его побледнели, он подошел к подиуму.

– Ну давай! – Глаза Белки, белые, безумные, сверкали из-под железного колпака. – Сволочь!

Она снова хотела плюнуть, но комендант хлестко влепил ей пощечину. Голова дернулась, Белка ударилась затылком о край колпака. Комендант снова ударил ее. Во рту появился соленый привкус.

– Поиграть хочешь… – пробормотал комендант. – Сейчас мы с тобой поиграем…

Он резко затянул ремень на ее левой руке. Грубая свиная кожа сдавила запястье, Белка вскрикнула. Комендант уже затягивал ремень на правой руке. Белка рванулась – стул даже не шелохнулся, он был намертво привинчен к полу. Неожиданно для себя самой она зарычала жутким кошачьим фальцетом. Стала изгибаться, подпрыгивать, дергать руками, пытаясь высвободить кисти.

Комендант, с бледным, серым лицом, отступил назад и с размаху хлестнул ее ладонью еще раз. Из носа брызнула кровь. Белка языком быстро слизнула кровь с верхней губы и, подавшись вперед, изо всех сил пнула коменданта ногой. Ботинок угодил прямо в пах.

Комендант застыл. Хватая по-рыбьи воздух ртом, он вытянулся, потом тихо сложился и заскулил. Белка зарычала опять.

– Сволочь! Так тебе! – Она кричала, плюясь на кафель кровью. – Мразь! Сука!

Дверь распахнулась, появился испуганный охранник.

– Господин ко…

– Вон! – хрипло заорал комендант. – Пошел вон!

Дверь спешно захлопнулась. Комендант, морщась, разогнулся. Тяжело дыша, он отступил от подиума.

– Дура ты психованная, – сказал он устало. – Я ж с тобой по-хорошему хотел… А ты такая же падаль, как и все остальные. Падаль…

20

В тюремной парикмахерской стоял смрад прелых хризантем, тяжелый и приторный. Было жарко и грязновато. Охранник, не снимая наручников, усадил Белку в кресло. Сам сел у стены и тут же задремал. Белка выпятила губу, подалась вперед, к зеркалу. Нижняя губа набрякла и противно пульсировала.

Парикмахерша, старая негритянка с фиолетовым лицом, косолапая, в стоптанных клетчатых тапках, весело подмигнула Белке.

– Перманент? – Она широко улыбнулась, у нее оказались превосходные белые зубы. – Завивка? Бигуди?

Белка мрачно смотрела в сторону.

– Стрижка? Или что?

– Или что, – буркнула Белка.

– Или что, – довольно пропела негритянка, вытирая ладони о передник. Из кармана, как из сумки кенгуру, торчал парикмахерский хлам – расчески разных калибров, ножницы, какие-то по-щучьи хищные стальные прищепки.

Парикмахерша расправила и смачно тряхнула застиранной простыней. Ловко накинув на Белку, подоткнула концы у шеи.

– Не жмет?

– Не жмет.

Негритянка что-то утробно замурлыкала, бесшумно ходя вокруг кресла и вглядываясь в Белкину макушку.

– Ты зря так, с Пасечником… – сказала она.

Белка вопросительно посмотрела на ее отражение в зеркале. Парикмахерша засмеялась.

– «Медовый рай»! Тут все известно еще до того, как случилось. Тюремный интернет!

– Может, вашему интернету известно, чего это Пасечник меня так обхаживает?

Негритянка снова засмеялась – у нее был молодой звонкий хохоток. Белка невольно улыбнулась.

– Ну ты чисто маргаритка! Пасечник решил через тебя знаменитым стать. Ты со своей вышкой будешь самой молодой бабой. Из тех, кого закоптили. Не только в «Медовом раю», а вообще. За всю историю Америки, понимаешь? Это ж в Книгу рекордов Гиннесса! – Она выпучила глаза. – А ты его по яйцам!

Она снова зашлась звонким хохотом.

– Але! Слышь, ты! – Охранник, дремавший на стуле в углу, проснулся. – Хорош тут ржать! Давай стриги ее, жаба жирная!

Негритянка, давясь смехом, махнула рукой. Наклонилась к Белке.

– Он ведь хотел, чтоб интервью там всякие, телевидение. Журналисты… Чтоб фотографии в газете. А ты его, понимаешь, ногой по…

Она зажала рот рукой и беззвучно затряслась.

Белка глядела в зеркало – охранник снова закемарил, приоткрыв рот и уютно обняв ладонями живот. Над ним была приколота полинявшая в голубое древняя реклама мыла, а рядом с плакатом в кривой раме под мутным стеклом висела фотография какой-то женщины. Это был один из тех древних фотопортретов, черно-белых, с гладкой студийной ретушью, на которых все женщины выглядели усредненно-красивыми и отличались лишь мастью. Эта, на фото, была радикально гнедой. С ровной черной челкой и смоляными, будто прочерченными углем, бровями.

– Это кто? – Белка кивнула на фото.

– Джулия Расмуссен. – Негритянка повернула кран, подставила под струю редкозубую расческу.

– А кто она?

– Первая директриса Рая. Еще в Депрессию, почти сто лет назад.

Негритянка начала неторопливо расчесывать Белкины волосы. От воды они потемнели, стали прямыми. Негритянка взяла ножницы, застрекотала над головой.

– Хочешь, сварганим, как у нее, – типа ретро? Бабетту эдакую, а?

Белка помотала головой.

– Не мой стиль… – Она задумалась. – У тебя бритва есть?

Негритянка вопросительно посмотрела на нее.

Через двадцать минут голова Белки была гладкой и блестящей, как шар для игры в кегли. Парикмахерша стерла остатки мыльной пены полотенцем, отступила назад.

– А что… – глядя в зеркало, проговорила она. – Впечатляет.

Белка открыла глаза – все эти двадцать минут она сидела зажмурившись. Из зеркала на нее хмуро глядело чужое лицо, взрослое и злое. С внезапно потяжелевшим подбородком, синевой под глазами и новой упрямой складкой между бровями.

Белка подняла скованные браслетами руки, осторожно положила обе ладони на голову. Кожа оказалась по-младенчески нежной. Белка усмехнулась.

– Даже очень… – тихо проговорила она, не отрываясь от зеркала. – Даже очень…

21

Татуировки в их блоке колола Зуда, вертлявая жилистая бабенка, похожая на цыганенка. Белка как-то видела ее в душе – на теле Зуды не осталось живого места, вся кожа была покрыта наколками.

– Мощно… – Зуда уважительно кивнула, разглядывая бритую голову Белки. – Можно?

Белка кивнула. Зуда провела пальцами по макушке.

– Красиво… Слушай, – воодушевленно начала она. – А давай прямо от темечка дадим такие линии, они будут на затылке сходиться, а после по позвоночнику и как у летучей мыши… такие перепонки, знаешь? Крылья такие? А?

Белка покачала головой.

– Нет. Голову жалко. Я на шее хочу. Только у меня ничего нет. Заплатить…

– Да не гони! – Зуда махнула рукой. – Ты ж у нас как Майкл Джексон! Знаменитость! Лавандос – труха, нарисую от души.

Она нервно засмеялась. Белка слышала, что Зуда крепко сидит на коксе – дрянном тюремном кокаине, разбодяженном толченым стеклом и мелом.

– У меня тут есть улетные дизайны. – Зуда стала быстро листать засаленную тетрадку с рисунками. – Гляди, вот, с колючкой… Это вокруг бицепса, но можно и на шею. А вот – козырь пики! – кельтская херовина по кругу, а на узлах – черепа рогатые. И дым из ноздрей!

– А это что?

– Ха! Шик! – Зуда загорелась, хлопнула ладонью по тетрадке. – Линию вокруг шеи пустим, а ножницы… А ножницы где?

– Тут ножницы. – Белка провела пальцем под ухом. – Вот тут…

Зуда вытащила розовый школьный пенал с надписью «Диснейленд», расстегнула. Проворно стала доставать жуткого вида инструменты с острыми жалами. Черные от туши, в каких-то грязных тряпках, похожих на истлевшие кровавые бинты, они напоминали инквизиторский реквизит.

– А это, вообще… – Белка потрогала горло. – Не очень больно?

– Не потей! – Зуда откупорила черный пузырек, зачем-то понюхала. – Не больно. Нарядно исполню, как себе!

Одиночество – привилегия свободных людей. В тюрьме человек никогда не бывает один. Он всегда на виду. Даже когда спит. Даже в карцере – там одиночество еще более иллюзорно – мертвый зрачок камеры под потолком, волчок в двери. Каждую секунду ты ощущаешь цепкий взгляд – бездушный и враждебный. До Белки эта истина дошла как-то сразу, как готовая формула. Как аксиома.

Ночью она даже не пыталась заснуть. Неподвижно лежала на спине, широко раскрыв глаза и уставившись в сумрачный потолок. Сквозь решетчатую дверь пробивался слепой свет ночного фонаря из коридора, желтоватый и болезненный. Постепенно потолок утратил материальность, ей почудилось, что над ней теперь туманная высь, клубящаяся и раскрывающаяся, как грозовое небо. Из туч с мрачным величием выступили горы, неприступные колоссы, похожие на готические соборы. Белка подумала, что никогда не бывала в горах, подумала без сожаления, отстраненно. Теперь все это уже не имело никакого значения.

Горные колоссы подернулись рябью и стали оплывать, как свечи. Медленным, тягучим воском стекать в долины, между холмов и курганов, превращаясь в мерцающие озера. Над ними ленивыми хороводами кружились золотистые огни – то ли светлячки, то ли сильфиды. Белке хотелось их разглядеть. От их плавного танца начинала мутиться голова. «Я засыпаю, – подумала Белка. – Засыпаю, засыпаю…»