Альберт Санчес Пиньоль - Золотые века [Рассказы] Страница 11

Львица недовольно рычит, ей ненавистны расселины и крутые подъемы. Несмотря на это, зверь не останавливается и прыгает с камня на камень, словно мохнатая лягушка. Раньше ее взгляд был прикован исключительно к зебре, а теперь ей приходится делить свое внимание. Сначала она выбирает камень, на который хочет приземлиться, делает свои расчеты и прыгает, а потом поднимает глаза, чтобы не упустить зебру, и снова ищет подходящую площадку. Зебра сталкивается со стадом африканских коз, которые разбегаются во все стороны, предварительно обругав пришелицу.

Зебра покидает скалистый склон. Все суставы ее болят от прыжков по камням. При каждом вдохе воздух обжигает легкие. Ноги подгибаются от ужаса и от усталости. Но в ней живет последняя надежда: она уже на равнине, а львица все еще медленно спускается по камням. Это позволяет увеличить дистанцию.

Но нет. Ей это только почудилось. Стоило хищнице коснуться земли, как она резко набирает скорость, и расстояние между ними сокращается со страшной быстротой. Зебра знает, что ее конец близок: никогда прежде в голову ей не приходила столь очевидная мысль, как та, что осенила ее сегодня. Раньше ей не приходило в голову, что, хотя зебры действительно выживали в саванне на протяжении миллионов лет, расплодились и преуспели, — но и львы тоже не перевелись.

Деточка, если твое положение покажется тебе безвыходным, если ты даже почувствуешь на своем хвосте дыхание смерти, не сдавайся. Поставь все на карту. Найди реку и бросайся в воду одним прыжком. Вполне вероятно, что тебя сожрет крокодил. Но если ты этого не сделаешь, тебя наверняка убьет лев.

Река! Река! Но где найти реку в саванне? Их очень мало, да и воды там обычно немного. Но кто бы мог подумать, ей повезло! Прямо перед ней струится поток воды. Зебра даже не останавливается, чтобы посмотреть, не торчит ли из ила крокодилья морда. Ей все равно. Она бросается в поток с головой, бьет ногами, высовывает голову, втягивает ноздрями горячий воздух. Зебра движется к противоположному берегу ужасно медленно и, добравшись до него, скользит на глинистой почве и снова погружается в воду. Но вот она уже вонзила в глину передние копыта, и ей удается удержаться. Зебра делает рывок — и сама не верит тому, что смогла выбраться из реки.

Она поднимается по склону на ровное место и переводит дыхание. Сил у нее совсем не осталось, все тело болит. Бедняга оборачивается — о, ужас! Львица перебирается на другой берег по стволам поваленных деревьев и верхушкам подводных камней, выглядывающим из воды. Хищница перескакивает с одного сухого места на другое так же, как раньше она прыгала по скалам.

Это конец. На этом мамины уроки кончались. Зебра так устала, что может только бежать жалкой рысью. Ноги подгибаются под тяжестью мокрой шкуры. Львица уже у самого берега. Не пройдет и пяти минут, как зебре придет конец.

Вдруг измученное животное слышит ржание. Охваченная паникой, зебра даже не увидела, что неподалеку паслась ее соплеменница. Из последних сил наша зебра скачет к ней, чтобы попросить о помощи. Однако чем ей может помочь старая зебра, хромая на одну ногу и с бельмом на глазу? Кроме того, старая и хромая зебра с бельмом на глазу тоже заметила львицу и пустилась наутек так быстро, как ей это позволяют ноги, а они не очень-то ее слушаются.

На протяжении нескольких минут под солнечным шатром на безбрежных просторах саванны для нашей зебры, кроме нее самой, существует лишь ее хромая и старая соплеменница с бельмом на глазу. Они скачут бок о бок, почти касаясь друг друга. Наша зебра перегоняет старую зебру, оставляет ее позади. Минуту спустя ритмичный топот восьми копыт прерывается яростным рычанием. Зебра не оборачивается. Она не видит страшной развязки, но слышит ее: хромая зебра падает на землю под натиском хищницы, и львица вонзает свои клыки ей в горло.

Всю усталость с зебры как рукой сняло. Она покидает сцену, где случилась трагедия, выписывая зигзаги, подпрыгивая легко и грациозно, точно газель. Надо признаться, что счастье наполняет ее сердце: мертва не она, хотя сегодня погибла одна зебра. Завтра вместе с другими соплеменницами наша зебра будет плакать от жалости, и ее слезы будут искренними. Но она жива. Жива. И к тому же ей был преподан самый главный урок саванны, который она передаст своей дочери.

И урок этот не имеет никакого отношения ко львам. Все, что следует знать зебре, чтобы выжить в саванне, заключается в одном: надо бегать быстрее, чем другие зебры.

О революции

Старому порядку мы противопоставляли порядок нашей жизни. Это придавало смысл всем мытарствам, которые нам выпадали на долю. Мы постоянно перемещались по стране: из города в город, с одной фабрики на другую, и всегда ездили на ночных поездах, а нередко и в вагонах для скота. На рассвете, просыпаясь в дешевых гостиницах, мы первым делом вытряхивали из ботинок тараканов. Вся наша одежда пропахла дезинфицирующим раствором, как простыни в казармах. Чем больше мы старались сохранить ее опрятной и чистой, тем более жестоко с ней обращались. У нас, конечно, была приличная одежда, хотя и потертая и пережившая тысячи операций, в которых мы принимали участие, но нам гораздо больше нравилось одеваться как беглые каторжники. Рудольф, например, питал самые нежные чувства к белому шерстяному свитеру — толстому и длинному, с высоким воротом, какой носят моряки. Эта любовь была так же нерушима, как связь двух супругов. Ворот заменял ему шарф и оберегал от стужи в северных районах страны, а в южных Рудольф скатывал его в трубочку как носок. Поверх свитера он набрасывал серый и тоже шерстяной пиджак, такой старый, словно в нем прогрызли дырки полчища крошечных мышек. Очень подходящая деталь. Рваная одежда прибавляла антибуржуазный оттенок его внешности. Другая форма одежды сделала бы Рудольфа похожим на директора католического банка, на врача, лишенного диплома за нарушение клятвы Гиппократа, или даже на полковника, покинувшего своих солдат, чтобы сыграть партию в шахматы. В общем, что-то в этом роде. Волосы с проседью, как у пожилого канадца, и холодный металлический взгляд голубых глаз превращали его в блудного сына старинного аристократического рода. Длинные скулы казались двумя свинцовыми пластинами, а тонкие пальцы немедленно вызывали в голове его собеседника следующую мысль: о, как жаль, что у этого великолепного пианиста такие грязные ногти, Шопен бы ему подобного неряшества никогда не простил. Единственной деталью, которая диссонировала в его внешности избранного, были ноги — слишком короткие для крупного туловища. Рудольф бросил академию и отрекся от богатства своей семьи ради мировой революции.

Можно сказать, что он обладал классическим складом ума, хотя и адаптировался к современной индустриальной эпохе. Его голова всегда была повернута в сторону будущего века, и он поставил на службу революции свое исключительное красноречие и свое острое перо. Следует, правда, признать, что он преуспел куда больше в области литературы, чем в области риторики: его вкус был хорошим вкусом, тон — верным тоном, понимание вопроса — правильным пониманием. Он умел доходчиво и терпеливо разъяснять принципы и яростно бороться с противником. Когда я читал его брошюры, то видел всю Пруссию, охваченную огнем.

Перед неискушенной аудиторией Рудольфа подводила излишняя любовь к интеллектуальности — она отдаляла его от публики. Более того, он переваривал великих авторов, но, излагая их взгляды, не прибавлял ни одного собственного слова к выученному уроку. Наш товарищ сам прекрасно осознавал свои слабые стороны. Можно сказать, что он мог бы стать хорошим учеником самых выдающихся философов, а для маленьких кружков пролетариев, которых мы обучали, привлекали на свою сторону и вдохновляли, мой друг становился пророком мировой революции, посланником высших сфер познания и надежды. Абсолютное их большинство склонялось перед его разумом, просветленным диалектическим материализмом. Такие абстрактные слова, как коммунизм, анархизм или социализм, превращались в его устах в конкретные понятия и прогнозы на будущее или в непреложные законы развития общества. Выбор оставался за его слушателями: он внушал им, что они, и только они, обладают ключом к изменению миропорядка.

Черты лица Рудольфа сложились под влиянием строжайшей дисциплины, а у Беппо они несли на себе следы воздействия алкоголя. Первый исполнял роль стратега, а второй принадлежал к породе чистых борцов. Рудольф стал революционером, потому что ему было что сказать людям, а Беппо пришел в революцию, потому что хотел действовать. Его сила заключалась в невероятной активности. В какой-то степени он подчинялся Рудольфу и доносил его речи до широких масс. Когда мы приезжали в район шахт или в зону металлургических заводов, довольно часто первыми словами Рудольфа были следующие: „Беппо, Франк. Будьте добры, созовите мне людей“.