Евгений Гришковец - Реки Страница 11

И еще, на фоне этого спокойствия так наглядно видна скорость или даже точнее шустрость эпохи.

Но когда встречаешься с настоящей гордостью и спокойствием… не с упертостью, не с самодовольством и надменной затхлостью, а именно со спокойствием, тогда…

Я только один раз в жизни был в шахте, то есть глубоко под землей, в том месте, где добывают уголь. Мой родной край, это шахтерский край. Он и известен-то только тем, что в нем очень много каменного угля. Но шахт в моем городе нет. Шахт много в области. Шахты окружают мой родной город. Там трудятся шахтеры, но в самом городе ни шахт, ни шахтеров нет. Они присутствуют только в виде скульптур и барельефов, изображающих весьма атлетического вида мужчин в касках. На касках у шахтеров всегда есть фонари, этим их можно сразу отличить от солдат, сталеваров… и от всех остальных, кто в силу разных причин может быть изображен в каске… Например, от пожарных. Еще угольная тема присутствует в городе в виде названий: Проспект Шахтеров, Угольный проезд, Улица Горняков, и т.д.

Но увидел я шахтеров только тогда, когда выехал в шахтерский город в ста километрах от областного центра, то есть от моего родного города. Я не буду описывать этот город. Для Бельгии этот город большой, для Китая – это даже не город, а на самом деле это просто сибирский шахтерский город и все. Город со всеми признаками наличия большого количества шахт и людей, которые работают на этих шахтах. То есть если бы не было под этим городом угля, то не было бы и самого города. А когда закончится уголь, то и города со временем не станет. А то, что уголь когда-нибудь закончится, было ясно даже тем, кто открывал когда-то там первую шахту. Так и живет этот город.

Когда я ехал в городском автобусе по тому городу, я с удивлением увидел нескольких гладко выбритых мужчин с очень бледными лицами. Но больше всего привлекала внимание не их бледность, а то, какие черные и яркие у них брови и ресницы. Глаза у этих мужчин были явно подведены карандашом или тушью. Бледность их лиц только подчеркивала эту странность. Я посмотрел на них и ничего не понял. Одеты они были очень просто и неприглядно… Странно!

Потом я увидел таких же людей на улице, в магазине, везде. Только через некоторое время я получил объяснение. Просто шахтерам в ресницы и брови набивается угольная пыль. Эта пыль такая мелкая-мелкая, и так она забивается между волосков на лице, что просто душем это не смыть. А выглядит это, как идеально исполненный макияж…

Мне повезло – устроили экскурсию на шахту, то есть не в контору, где сидит управление шахтой, а туда, вглубь… Туда, где добывают уголь. Я не мог придти в себя после этой экскурсии несколько дней. Не подумайте, я не увидел там ничего страшного, я увидел там совсем другое… то, чего не ожидал увидеть.

Когда мы переодевались, чтобы спуститься в шахту, стало ясно, что шахта – это не лунапарк, не пещера ужасов и не музей. Мужики-шахтеры переодевались спокойно, переговариваясь и похохатывая. Сопровождал нас в шахту инженер этой шахты, он нам помогал и все объяснял. Сначала мы сняли с себя всю свою одежду и надели все шахтерское: исподние рубахи и штаны, потом специальные теплые брюки и куртки, потом обмотали ноги портянками и натянули на ноги высокие резиновые сапоги. На голову нужно было нацепить мягкую хлопчатобумажную шапочку, похожую на ту, что носит папа римский, а поверх нее уже надеть каску, правда почему-то без фонаря. Я так ждал этой каски с фонарем. В ней была квинтэссенция всего шахтерского… Но лампы не было. Я недоумевал, но впереди нас ждал особый ритуал, который все объяснил. В специальном месте, через специальное окно, специальные женщины-ламповщицы выдали нам лампы и аккумуляторы. Женщина, что дала мне мой аккумулятор, спросила меня, как меня зовут и мою фамилию. Я сказал, она записала все это в журнал и дала мне лампу и аккумулятор. Она дала мне его так, и посмотрела так… Так, наверное, смотрела на своего героя Ариадна, давая ему свою знаменитую нить у входа в лабиринт. Аккумулятор нужно было повесить на пояс, лампу закрепить на каску. Мы это сделали, посмотрели в зеркало, поразились тому, что увидели, пофотографировались, и спустились под землю, так глубоко, что даже подумать про это не получается.

Мы спускались и спускались, спускались… и все мои подвалы, погреба и музейные подземелья, которые я посетил, сразу забылись и исчезли из числа жизненных впечатлений. Меня поразило то…

Там, куда мы спустились, было довольно светло от электрического света, было много людей, и не было сыро и холодно.

– Вот поэтому никто не хочет работать на поверхности, – сказал инженер, увидев, как мы осматриваемся. Нас было несколько человек, экскурсантов.

– Почему? – спросил я. – Я не понял.

Инженер посмотрел на меня недоверчиво, как бы изучая, не шучу ли я. Было видно, что он удивлен моим вопросом и не понимает, как такое можно спрашивать, когда и так все очевидно ясно.

– Как почему? – спросил он, заглядывая мне прямо в глаза. – Там, наверху зимой – минус тридцать, летом – плюс тридцать, ветер, дождь, день, ночь. А тут всегда плюс одиннадцать. Всегда хорошая погода.

Мы смотрели друг на друга, и не верили друг другу. Не верили в серьезность друг друга.

Инженер рассказывал про то, что раньше в шахтах работали лошади, и все было по-другому. Он говорил, что за семьдесят лет от того места, где основали шахту, выработки ушли на много километров, несколько поколений шахтеров подняли на поверхность так много угля, что… Он говорил, а меня поражали масштабы проделанного труда и то количество лет, которое множество людей провели глубоко под землей. Но я никак не мог себе представить ту глубину, на которой мы находимся. Я напряженно думал об этом, будоражил себя, но ощутить не мог.

Это как когда идешь по брусчатке или старинной мостовой старинного города. Идешь, идешь по одной улице, другой, третьей, выходишь на мощеную площадь, и везде брусчатка. Только усилием мысли можно заставить себя попробовать почувствовать, что каждый камень где-то добыт, потом обработан. Каждый булыжник брал в руки какой-то мастер, искал камню место, укладывал его. И так все эти площади, улицы, дороги. Сколько здесь камней? А я просто иду, перешагиваю три-четыре булыжника за один шаг, шаги свои, конечно, не считаю…

Мы шли и шли, под ногами хлюпала вода, тоннель был бесконечен, и лучи наших ламп просто тонули в темноте, не встречая ничего впереди, а по бокам и сверху был блестящий уголь. Мы шли, периодически встречали группы что-то делающих людей. Они здоровались, мы тоже, и шли дальше. Потом дошли до места, где были рельсы. Мы сели в маленькие вагончики, такие крохотные, что если бы эти рельсы и вагончики установить в каком-нибудь городском парке, то можно было бы катать детей. Мы долго ехали. Потом снова шли. Наш инженер объяснял нам, как устроена шахта, и как производится добыча угля. Я понял, что представлял то, как это делается, совсем по-другому.

– У нас здесь английское оборудование стоит и система тоже английская, – говорил инженер. – Хорошая техника. Наши комбайны, в общем, задуманы неплохо, но только ломаются постоянно. А англичане молодцы. Делают технику и нам, и африканцам, и австралийцам. Я-то поездил немало. Смотрел шахты в Бельгии. Но там мелочь, а не шахты. Украинцы тоже мучаются. У них-то угля осталось чуть-чуть. И шахты глубокие и угольный пласт, если даже шестьдесят сантиметров – уже разрабатывают. Шестьдесят сантиметров, представляете? Там так не походишь, как мы тут гуляем. Там люди ползают. А у нас два метра – это еще мы и не довольны.

Так он говорил и шел. Шел, кажется, самым обычным шагом, под ноги фонариком не светил. Шел, говорил, дыхания не терял, а мы едва за ним успевали.

– В Англии был, – продолжал он, – но там шахты – это уже музей. В Америке был. В Австралии вот недавно побывали. Там у них такое же, как у нас оборудование и устройство шахт похожее.

– Вы были в Австралии? – восхитился я.

– Да, вот недавно вернулся, – ответил он.

Я был изумлен. Наш инженер говорил об этом, как будто он ездил куда-то в Тюмень. Спокойно-спокойно говорил. При этом в его интонации не было ни позы, дескать, видали мы эту Австралию, мол, ничего особенного. Не было в его интонации и дремучей бесчувственности. Только спокойствие. Спокойствие!

– Ну надо же! В Австралии! Ну и как там, в Австралии? – спросил я, и зашагал быстрее, чтобы идти вровень с ним.

Он ответил не сразу. Он шел, и наверное думал, что мне сказать. Хлюпала вода под ногами, лучи наших фонарей качались, уходя вдаль, или утыкались в мерцающие сколами угольного пласта стены, в лучах вспыхивала искорками угольная пыль. Над нами были толщи и пласты, грунтовые воды, глинистые и плодородные слои, над нами был какой-нибудь березнячок или осинник. Он обдумывал ответ секунд двадцать, то есть долго обдумывал…

– Как в Австралии? – переспросил он. – Да вот так же, – и он повел рукой вокруг и поверх себя, повел рукой не останавливаясь.