Банана Ёсимото - Она Страница 11

Несмотря на их неразговорчивость, чувствовалось, что в ваших будущих мамах живет бездонная боль от невидимого сра­жения. Однако в чем-то они были очень сильны. Сказать честно, постепенно я да­же стала бояться ваших матушек.

Впоследствии, узнав о том, что одна из них совершила ужасный поступок, при­знаться, я вначале подумала вовсе не о ма­тушке Юмико-сан. Вы уж простите. Просто матушка Юмико-сан тогда демонстрирова­ла исключительные кротость, сердечность и боязливость. А вот матушка Сёити-сан всегда манипулировала людьми... Я неудач­но выразилась, но она могла провоцировать ссоры между директором и медсестрами и, нарочно демонстрируя подобные навыки, вынуждала людей поступать так, как она задумала. Это было для нее чем-то вроде за­бавы. Так она старалась отвлечь и подбод­рить матушку Юмико-сан. В ней было ка­кое-то харизматичное очарование. Я же опасалась ее и не решалась смотреть ей прямо в глаза.

При этом она всегда нежно опекала ма­тушку Юмико-сан, будто та была ребенком гораздо младше ее самой. Достаточно взгля­нуть на Сёити-сан, тем более из нашей с ва­ми беседы, и мне становится понятно, что здесь не обошлось без ее участия. Я всегда думала, что у Ацуко-сан настоящий талант в умении оберегать и воспитывать. Стоило раз обидеть Ацуко-сан, она боль­ше ни с кем не разговаривала и замыкалась в себе. А матушка Юмико-сан переживала по этому поводу и частенько служила по­средником между сестрой и окружением. Ацуко-сан всегда первым делом слушала только то, что говорила матушка Юмико-сан. Не то чтобы она вела себя цинично и вызывающе. Скорее создавалось такое впечатление, что она проказничает.

Я была потрясена тем, насколько отли­чаются мамины рассказы об этом месте от того, что увидела своими глазами. Я обна­ружила, что здесь работают такие внима­тельные люди и это вполне достойное мес­то. Рассказывая о клинике, мама почти не моргала, и это выглядело достаточно жутко.

Когда я еще была маленькой, маму вре­мя от времени неожиданно прорывало:

— Твои мама и тетя какое-то время на­ходились в ужасном месте. В больнице то­го дяди, маминого друга, с которым тебе то­же доводилось встречаться. Если бы мы ту­да не попали, нам наверняка было бы гораздо хуже, но лишиться свободы — это было мучительно. Стоит мне случайно вспомнить то время, и я буквально теряю дар речи, чувствую, как мое тело напряга­ется и разом каменеет. Это место в самом деле походило на ад. И даже выйдя оттуда, когда к тому же у тебя больше нет своего до­ма, я чувствовала себя абсолютно никчем­ной, хоть плачь, и меня попеременно одо­левали невыносимые отчаяние и безысход­ность. Сколько бы я ни спала, не могла отдохнуть, потому что постоянно видела кошмарные сны. А когда после бессонной ночи встречала утро, не ждала от него ни­каких радостей. От моей подушки исходил запах горечи и страдания, и солнечный свет из окна не приносил спасения, а толь­ко болью резал измученные бессонницей глаза. Все тело кричало о том, что сегодня снова начнется еще один день в аду, против которого лекарства бессильны.

Однако твоя тетя Ацуко, которая, каза­лось, должна была пребывать точно в таком же состоянии, почему-то всегда ходила с не­возмутимым видом и выглядела так, словно ничто не мешало ей жить. Такая безгранич­ная сила тети Ацуко всерьез пугала меня, и. хотя мы близнецы, я чувствовала большую дистанцию. Даже сейчас, когда мне снится сон о пребывании там, бывает, что я в ужа­се вскакиваю с кровати. Я открываю глаза и, когда вижу, что на окнах нет решеток, об­легченно вздыхаю.

Мама говорила словно в бреду, и в такие моменты я чувствовала, что ее уносит ку­да-то далеко-далеко.

Я же слушала ее рассказ, трепеща от ужаса. Помню, как сильно огорчалась, ко­гда пыталась крепко сжать мамину руку а она инстинктивно отдергивала ее.

Однако клиника оказалась гораздо бо­лее тихим и спокойным местом, чем ожи­дала. К тому же, похоже, я здесь бывала. И мне вдруг пришло в голову, что, хотя ма­ма и говорила, будто посещает клинику, чтобы встретиться с директором, возмож­но, ее безотчетно тянуло сюда.

Вполне может быть, что в то время, ко­гда мама лежала здесь, в душе ее бушевали сомнения, а тетя, отгородив ее от всех, вы­нуждала не открывать сердце персоналу. Возможно, мои детские воспоминания были слишком живыми, но теперь мне кажется, что когда я заметила странности в мамином поведении, тогда же в каком-то смысле она стала сильнее, и, пожалуй, именно к этому она стремилась.

Я взглянула на Кодзима-сан: она плака­ла. Потом она взяла меня за руку.

Это была рука труженицы. Рука с загру­бевшей кожей, но с нежными прикоснове­ниями самой обычной женщины с массив­ной нижней частью тела и множеством морщинок в уголках глаз. Ощущения от прикосновений этой пожилой медсестры, которая день за днем всю свою жизнь уха­живает за больными, были мне незнакомы.

— Все это время я очень сожалела о том, что случилось с вашей матушкой. Не­смотря на то что ее уже выписали, ей следовало больше довериться директору. Рассказать, как себя чувствует, что ее беспоко­ит... — добавила Кодзима-сан.

Нет, история развития ее странности наверняка началась уже тогда, в момент поступления в клинику, так что было уже слишком поздно, хотела сказать я, но, не­понятно почему, на глаза вдруг наверну­лись слезы, и я не смогла вымолвить ни слова.

Сёити молчал. И за это молчание я была ему благодарна. Мне было слишком стыд­но оттого, что я плачу, оказавшись в мами­ном прошлом.

— Сё-тян, извини. Ты пока не торопясь побеседуй о тете, а я немного прогуляюсь по саду, — сказала я, поднимаясь.

У меня возникло странное чувство, как будто я вновь стала маленькой девочкой. Я удивилась, когда, опустив глаза, увидела ноги взрослой женщины. Надо же, так вы­росла, а где-то в глубине души ничего не изменилось.

— Не переживай, мы ведь здесь ради тебя, — ответил Сёити.

Какой все-таки из него получился заме­чательный брат, снова отметила я про себя.

Распахнув дверь, ведущую в сад, я поду­мала: да, вот оно, знакомое ощущение этой двери. Мне приходилось бывать в этом са­ду, и, помнится, я слышала мамины исто­рии о том, что единственным смыслом жиз­ни для нее тогда были не тетя, не директор клиники и, разумеется, не Кодзима-сан, а этот самый сад с его растениями, муравь­ями, гусеницами.

Впоследствии мама стала очень заня­тым человеком и совершенно перестала бывать даже в нашем саду, но тогда именно в больничном саду она находила единст­венную отдушину. Я любила слушать ее рассказы о здешнем саде. Хотя это были грустные истории, они оказались пропита­ны самыми нежными красками маминой души.

Здесь, в саду, мама могла без устали на­блюдать за тем, как набухают и в один из дней лопаются маленькие почки, как вино­градная лоза растет и тянется во все сторо­ны, как муравьи усердно перетаскивают ку­сочки сладостей и дружной гурьбой пере­носят мертвых насекомых.

Здесь время тянулось дольше, и не было никаких чувств и эмоций, а текла только жизнь. Поэтому мама убегала сюда, чтобы не видеть ничего лишнего. Она пропадала в саду, чтобы не замечать своего отражения, собственной сестры, которая находилась слишком близко и убежать от которой она не могла. Для мамы, оказавшейся в тени своей сестры, это было единственным вре­менем свободы и раскрепощения. Когда ма­ма рассказывала о том времени, она словно снова превращалась в ребенка. Наблюдая за гусеницами, которые день ото дня ели все больше и постепенно росли, она думала, что жить не так уж и плохо. Сад словно напут­ствовал: “Всякий день меняйся, двигайся вперед!” Небо и облака были слишком боль­шими и поэтому не находили отклика в ма­мином съежившемся сердце. И только бур­лящая жизнь маленьких существ пролива­ла свет в детской душе. По этой причине ей хотелось, чтобы в саду собственного дома, по возможности, не было искусственного ло­ска, чтобы можно было видеть, как естест­венным образом растут и увядают растения, как живут среди них всевозможные живые существа. Я помню, едва мы вселились в по­строенный дом, мама, надев шляпу, вышла на прогулку в сад, и я отправилась вместе с ней. Потом это вошло в привычку.

Теперь мне казалось, что мое восприя­тие той мамы, несмотря на некоторое иска­жение временем, было самым понятным. По крайней мере, именно такой, более де­ликатной и слабой, нежели в последние годы своей жизни, мама была мне гораздо ближе. Тот факт, что в маминой жизни су­ществовало время очарованности жизнью сада, утешал меня как ничто иное.

Я полной грудью вдохнула его воздух.

Ну, вот и я. Сколько лет, сколько зим. Спасибо тебе за то, что когда-то давно по­мог моей маме. Мне не передать словами всю мою благодарность тебе. Ведь самой важной историей из всех, услышанных мною от мамы, мне кажется история о тебе. Толь­ко рассказывая о тебе, мама не могла скрыть человеческую слабость.

Я тихонько бормотала эти слова, а сад в ответ молча демонстрировал продолжаю­щуюся и сегодня кипучую жизнь. Как все-таки замечательно, что достаточно просто жить, чтобы иметь возможность созерцать так много вещей, подумала я. Некоторые листья уже покраснели, а сливовые деревья выглядели совсем увядшими, но именно те­перь они готовили новые почки. Огромная сакура, которая весной наверняка будет сплошь покрыта цветами, сейчас, запасая силы, растила свои ветви.