Давид Гроссман - Кто-то,с кем можно бежать Страница 11

– Очень важны, – сказала монашка.

Он знал, что она это скажет, и даже улыбнулся вызывающе, это уже стало их маленькой игрой. Она пошла в кухоньку, поставить воду для кофе, и оттуда крикнула, чтоб продолжал, и Асаф рассказал, как в седьмом классе, примерно три года назад, девочки начали обращать внимание на Рои, он и правда тогда резко прибавил в росте и красоте, они стали в него влюбляться, и он тоже их любил, их всех, он просто играл их чувствами, сказал Асаф и постарался, чтобы это не прозвучало слишком лицемерно, и монашка в кухне улыбнулась красно-синим обоям. Но девочки не мстили ему за это, сказал Асаф с удивлением – облокотившись на стол и говоря отчасти сам с собой – напротив, представьте себе, они ещё и соперничали за его любовь, сидели на переменах и обсуждали, как он выглядит, и что ему идёт, и как пострижётся, и как он двигается, когда играет в баскетбол; Асаф однажды сидел, совершенно случайно, позади девчоночьего дерева во дворе и не верил своим ушам; они говорили о Рои так, как будто он какое-то божество, или кинозвезда, по меньшей мере. Одна из девчонок рассказывала, как она хладнокровно планирует снизить уровень по математике, чтобы быть с ним в одной подгруппе; а другая сказала, что иногда она молится, чтобы Рои слегка заболел, только чтоб она могла пойти в поликлинику и посидеть на кушетке, на которой его осматривали!

Асаф посмотрел на монашку, ожидая, что она посмеётся вместе с ним над глупостью этой девчонки, но Теодора не смеялась, только попросила, чтобы продолжал говорить, и ему бы уже замолчать, но он не мог справиться с тем, что вырвалось из него, как большой клубок, который, не переставая, разматывался; годами, годами он не говорил так с ни посторонним, ни даже с близким человеком, это всё из-за этого монастыря, туманно подумал он, или из-за этой маленькой комнатки, напоминающей исповедальную кабинку, которую он видел когда-то в церкви в Эйн Кереме, а потом он вернётся к себе и совсем забудет, как сидел однажды в комнате на верхушке башни и рассказывал незнакомой монашке эту ерунду, а Теодора сказала:

– Асаф, я жду! – И он рассказал, как в восьмом классе, благодаря девочкам, Рои сделался, как бы это Вам объяснить, ну вроде царского наместника класса? И Асаф собирался объяснить ей, что имел в виду, но она нетерпеливо махнула рукой и сказала:

– Да, да, король класса, конечно, я знаю, прошу тебя, продолжай, – и Асаф сразу догадался, что она уже слышала такое от Тамар, эти истории про девочек и мальчиков, и подумал, что ей приятно его слушать, потому что это немного напоминает ей их встречи с Тамар; и когда подумал так, что-то тёплое и новое опять зашевелилось у него внутри, он представил, что Тамар действительно находится здесь в комнате, как невидимка. Допустим – сидит на полу возле спящей Динки и поглаживает ей голову. И, может быть, он сам говорит сейчас и для неё, рассказывает, как Рои стал другом Ротам, первая царственная пара среди всех параллельных классов, это было несколько лет назад, пробормотал Асаф, после Ротам у Рои было ещё четыре или пять подруг, сегодня это Мейталь, и из-за неё Рои заставляет его полюбить Дафи, потому что Мейтали так хочется, Рои даже намекнул, что это будет условием его дальнейшей дружбы с Асафом, хватит, не важно, встряхнулся Асаф, это так, глупости, мелкие детали, и снова почувствовал себя до смерти смущённым, что так выплёскивает всё.

– Важно, очень важно, – мягко сказала Теодора, – ты всё ещё не понял, агори-му[13]? Как я узнаю тебя без мелких деталей? Как расскажу тебе, что на душе у меня? – И когда увидела, что он не убеждён, поискала его глаза и прямо заставила его посмотреть на неё:

– Тамар ведь тоже вначале не всё хотела рассказывать, это не важно и это неинтересно, и я с большим трудом научила её, что нет для нас более важного, чем мелочи, эти наши пуговицы и гроши; А она, чтоб ты знал, ещё упрямее тебя! – Услышав это, Асаф сразу перестал сопротивляться ей, и с его горла как будто сняли груз, даже голос изменился, словно раскрылись все связки, он рассказал о Дафи, всё-таки рассказал о ней, что всё у неё измерено и рассчитано, будь то деньги, уважение или успех, и пока говорил, понял, наконец, почему ему неприятно быть с ней, она постоянно соревнуется со всеми, с кем бы то ни было, всегда проверяет баланс между успехом и поражением, приход и расход, и если послушать её, то все люди на свете только и ждут, как бы подставить кого-то, наброситься и сожрать того, кто чуть ослабел...

– Есть на свете и такие люди, – сказала монашка, почувствовав, что пыл его угасает, – но есть и другие, верно? И верно, что ради этих других особенно стоит жить? – Асаф улыбнулся и радостно выпрямился, как будто своей короткой фразой она решила очень запутанную проблему, которая уже давно тяготила его, и добавил, что даже если бы Дафи была совсем другой, он бы всё равно в неё не влюбился, он вообще думает, что никогда не влюбится, по крайней мере, до демобилизации из армии, сказал и поразился собственной храбрости, потому что такие вещи он говорил только одному человеку на свете, Носорогу, другу Рели, да и то в очень редких случаях, а с монашкой он знаком меньше часа, да что это с ним сегодня?

Он вдруг умолк, и оба смотрели друг на друга, как будто вместе очнулись от какого-то общего видения. Теодора провела двумя руками по голове, словно пытаясь втиснуть что-то внутрь. Большой жёлтый ожог сверкнул на её среднем пальце. Минуту в комнате была полная тишина. Слышно было только дыхание спящей Динки.

– Сейчас, – прошептала Теодора со слабой улыбкой, – после всех этих слов, может, наконец, расскажешь, как ты попал ко мне?

И лишь тогда он коротко и деловито рассказал ей, как пришёл утром Данох и позвал его в собачник, и про форму 76, и про пиццу, и ему вдруг показался смешным этот сумасшедший бег, неизвестно куда. Он заулыбался, и лицо Теодоры тоже расплылось в улыбке ему навстречу, оба посмотрели друг на друга и расхохотались, собака проснулась, подняла голову и завиляла хвостом.

– Это чудесно... – вздохнула Теодора, когда успокоилась, – собака привела тебя ко мне... – она долго смотрела на него, будто освещая его вдруг новым светом, – и ты был здесь невинным посланником, рассыльным поневоле... – её глаза сверкали, – кто ещё мог бы так идти за бегущей собакой, и купить пиццу за свои деньги, и полностью подчинить свою волю её воле? Какое сердце, агори-му, какое горячее и невинное у тебя сердце...

Асаф смущённо заёрзал на стуле. Сказать по правде, он большую часть времени чувствовал себя идиотом, гоняясь за собакой, и новое толкование его действий слегка удивило его.

Монашка обхватила руками своё маленькое тело и прямо дрожала от удовольствия:

– Теперь ты понимаешь, почему я просила рассказать всю историю? Вот сейчас мне стало немного спокойнее, моё сердце говорит мне, что если и есть кто-то, кто найдёт драгоценную мою, то это ты.

Асаф сказал, что именно это он и пытается сделать с самого утра, и если сейчас она даст ему адрес Тамар, он сразу же её найдёт.

– Нет, – сказала она и поспешно встала, – к моему большому сожалению. Этого не смогу.

– Нет? Почему?

– Потому что Тамар взяла с меня клятву.

Как он ни старался понять, сколько ни спрашивал, она отказывалась отвечать, кружила по комнате, немного напряжённая, бормотала своё взволнованное "По, по", качала головой, нет-нет-нет, и растерянно разводила руками:

– Поверь мне, милый, если бы это было в моих руках, я бы даже надеялась, что ты – нет! Тихо! – сердито ударила себя по пальцам. – Тихо, старая! Не говори! – Ещё один быстрый круг по комнате, ещё гневные вздохи и вихреобразные движения, и снова остановилась перед ним:

– Потому что Тамар просила, послушай меня, не надувайся так, только это смогу сказать тебе: когда она в последний раз была здесь, просила и даже взяла с меня клятву, что если в ближайшие дни придёт кто-то и спросит, где она живёт, или, например, как её фамилия, и кто её родители, короче, будет выспрашивать о ней, даже если будет самым симпатичным и милым - этого она не говорила, это я говорю – мне категорически запрещено отвечать ему!

– Но почему, почему?! – взорвался Асаф и рассержено встал. – Почему она вообще заговорила об этом? Что такого может с ней случиться, что... – монашка продолжала отрицательно качать головой, словно боясь, что он заставит её открыться, оба повысили голос и минуту раскачивались друг перед другом, пока она не подняла повелительно палец к его губам:

– Теперь молчи.

И Асаф ошеломлённо сел.

– Слушай, говорить о ней мне не позволено. Язык мой связан клятвой. Но давай-ка, расскажу тебе историю, и из этой истории ты, может быть, что-то поймёшь.

Он сидел, барабаня рукой по колену. Его бесило, что теперь все поиски нужно начинать сначала. И вообще, может лучше сразу уйти и не тратить время попусту. Но слово "история" всегда действовало на него, как волшебная палочка, и мысль, что он услышит историю из её уст, с её выражением лица, с пляской света в её глазах...