Анастасия Заворотнюк - Начало Страница 11

И Дима меня удивил. Раньше он и слышать не хотел о втором ребенке. Абсолютно. Говорил: для меня дети – не главное, главное – чтобы ты была рядом. А дети у него есть – дочка от первого брака и наша Анечка. Точки над «i» вроде как расставлены, все поля галочками отмечены. И вдруг, совершенно неожиданно, он переменился. «Пусть будет второй ребенок!» И я осталась жить в Малаховке.

Именно там, в Малаховке, я впервые в жизни пережила настоящий, животный, не придуманный страх. Времена были страшные, убийство было чем-то настолько обыденным, что казалось, уже никого не трогает. Жизнь человека не имела никакой ценности.

Наш дом привлек к себе внимание бандитов. Стрюков ни о чем плохом не думал – беда могла случиться с кем-то там, но не с ним. И вот средь бела дня нас ограбили.

В то утро Диме позвонил приятель – у него сломалась машина. Как это обычно бывало, Дима поехал его выручать. А я осталась дома, в Малаховке. Дима долго не возвращался. Наконец раздался стук в дверь. Я открыла и увидела на пороге в кровь избитого мужа. Руки и ноги у него были связаны, а за спиной стояло пять человек в масках и с пистолетами. Молодые мужики, бойцы, с виду лет по тридцать. Диму бросили на пол, лицом вниз и приставили пистолет к голове. Я испугалась, но сразу собралась – видимо, инстинкт самосохранения не дал мне впасть в истерику. Мгновенно включилась внутренняя дисциплина – ведь рядом была Аня, маленький ребенок – ей было всего четыре года. И бабушка тогда жила с нами в Малаховке. Нас троих отвели в мою комнату, посадили на кровать и приставили охрану – здоровенного парня. Он молча меня разглядывал, и взгляд у него был такой отстраненный, глаза под маской – холодные. И еще постоянно перекладывал пистолет из одной руки в другую. Я тогда почувствовала, насколько ему безразличны наши жизни. Он смотрел на меня, как смотрят на неодушевленные предметы. Ему ничего не стоило нажать на курок. Для него это было так просто, как я даже не могла себе представить. Мы для него – ничто. Добыча. Очередной источник калорий в виде награбленного. Обед. Наверное, так чувствует себя дикое животное, загнанное охотниками: оно беззащитно, а любое его сопротивление – просто смешно. И ничего не сделаешь. Твои мучения никого не тронут, и вообще – твоя смерть станет лишь незначительным эпизодом в жизни твоего убийцы. Это чудовищно.

В какой-то момент где-то в глубине дома раздался выстрел. Стреляли, чтобы напугать. Но у меня в этот момент все рухнуло – я на одну секунду решила, что Диму убили. Но слава Богу, налетчики забрали деньги и ушли, обобрав Стрюкова до нитки. Видимо, знали, что у нас нет охраны. Так уж сложилось – Дима был неосмотрителен. Ему было жалко тратить деньги на охрану. Хотел жить как богатый человек, а главных вещей не понимал. О безопасности нашей не задумывался, и даже это ограбление его ничему не научило. Охраны так и не появилось. Да что там – охрана, если у нас даже звонок в доме не работал? Не было даже «тревожной кнопки». А уж о видеонаблюдении и речи не шло. Не каждая беременная женщина с крохотным ребенком на руках согласилась бы жить за городом без охраны. В доме, где есть сейф, в котором муж хранит все деньги своей фирмы.

9

На одном из спектаклей Женя Миронов, узнав, что у меня будет ребенок, сказал мне: «Ты что – больше не хочешь быть актрисой? Нет, я понимаю – дети, семья… Ничего в этом страшного нет». Но после его слов мне стало очень страшно. Я подумала, что, наверное, Женя прав – все кончено. И вообще, что я тут делаю? Не надоело еще? В театре все рушится, и это не только из-за беременности: ну, рожу я, вернусь, и что? Все наладится? Как бы не так. Меня вдруг неожиданно «увидят»? Вряд ли. Идти в другой театр? Кому-то что-то доказывать? А зачем? Ведь там меня ждут те же самые проблемы… А в кино, хоть я тогда и снималась, был тяжелый период: денег не было, все делали абы как, быстрее-быстрее, и несмотря на то, что роли были интересные, и работали очень талантливые люди, получалось все как-то не очень. Я испытывала чувство вины за то, что была такой невыразительной. Но в то же время со мной рука об руку работали очень талантливые актеры, которые выглядели так же бесцветно. Вообще, было такое время – никому ничего было невозможно доказать, никому ничего не было нужно, никто не бился за правду, за качество, все как-то шло своим чередом, по инерции, на остатках топлива времен советской империи. Кино умирало, за него было стыдно, а люди, которые выдавали некачественный продукт, в котором не было ни жизни, ни красоты, ничего того, за что зритель любит кинематограф, почему-то считали это допустимым, делали вид, что все нормально. Их толерантность здорово отбросила нашу киноиндустрию на много лет назад. Не только отсутствие больших бюджетов подкосило наше кино, нет, еще и духовная нищета, готовность поддаться, приспособиться, сделать «как-нибудь», создать видимость. А я считаю, что в таких условиях выигрывают только самые бескомпромиссные художники, а приспособленцы безусловно выживают, но это не выигрыш, не триумф. Это не жизнь, это лишь существование, не более того.

По натуре я скорее фаталист – верю в судьбу, в предначертанное. Все, что с тобой должно произойти – произойдет обязательно, сопротивление бесполезно. А то, что тебе не суждено – ну хоть убейся, не произойдет ни при каких обстоятельствах. Но на всякий случай оговорюсь – это правило я распространяю только на себя. Не берусь утверждать – но я знала и людей, которые ломали ситуацию, поворачивая реки вспять… Только потом это несогласие с судьбой может обернуться против тебя и отбросить далеко назад. И поэтому я решила не биться с судьбой. Я знала, что это бесполезно. Да, я не стала известной актрисой. Но у меня же было сто шансов из ста! Прекрасный театр, хорошие роли… Мне совсем не хотелось унижать себя – и я решила уйти. Такова профессия – если тебя не узнают, ты неудачник. Потому что тебя должны узнавать, иначе, зачем вообще все это? Уйти, или уехать куда глаза глядят. Найти себя в чем-то другом. Посмотреть на мир другими глазами.

Мой отъезд в Америку был продиктован многими обстоятельствами в моей жизни. Это была и неудавшаяся актерская карьера, которая начиналась «за здравие», а растянулась в такой «упокой», что просто руки опускались. Это были и тяжелые отношения в семье, которые после бандитского нападения на наш дом, только ухудшились. Это была и общая картина мира, которая рисовалась в нашей, к сожалению еще такой «совковой» действительности. Мне часто становилось просто страшно – без особых, наверное, причин, хотя… Разве страх за жизнь – это не причина? Нас чуть не убили, и я, беременная, хотела только одного – уехать отсюда подальше. Мои друзья из Лос-Анджелеса предложили мне заняться довольно выгодным бизнесом – недвижимостью. Я тогда решила, что новое, да к тому же еще и выгодное занятие будет лучшим отвлекающим маневром для моего готового нырнуть в кромешный ад депрессии сознания. Я же загадала себе когда-то давно, что если к тридцати годам не стану по-настоящему успешной актрисой, займусь чем-нибудь другим. А тут еще такая возможность прекрасная – Америка, страна больших возможностей. Мне была нужна другая культурная среда, мне было просто необходимо сменить обстановку. Даже Дима не стал меня останавливать и спокойно согласился меня отпустить – он понимал, что если я не уеду, то наш брак имеет все шансы рухнуть быстрее, чем карточный домик на ветру. Единственное его «но» – он ни в какую не хотел отпускать со мной нашу дочь. Да, конечно, мне было бы тяжело одной с ребенком и с животом, но мне кажется, Дима прекрасно понимал, что отпусти он нас в Америку в полном составе, я могла бы просто не вернуться. Наша дочь стала гарантом того, что я обязательно вернусь. Так что, я не «уехала» в Америку. Я «поехала». Все-таки, это разные вещи.

Надо сказать, я никогда не исключала такую возможность – жить в другой стране. И вот, я попадаю в Америку. Это другой воздух, другая земля, другие люди. Абсолютно другой мир. У меня было ощущение, что пожив там какое-то время, с меня наконец-то осыпалась вся эта «колхозная глина», которой мы тут все были перемазаны за время советской власти. У меня было ощущение, что я оттаиваю, как заледеневший кустик после зимы. Америка вселила в меня надежду, уверенность в своих силах, в том, что нет «не могу», а есть «хочу и буду». Эта страна подняла меня с коленей.

Я не ехала в Америку покорять Голливуд. И хотя для нашего поколения Америка всегда была такой мечтой – раем перспектив, в то же время мне всегда казалось, что если ты добился успеха в одной стране, то добьешься его где угодно. И наоборот. Но что интересно: прожив в Америке полгода, и не где-нибудь, а в Лос-Анджелесе, где находится Голливуд, центр мирового кино, я наконец-то перестала себя чувствовать актрисой. Куда-то это ощущение исчезло. И знаете, настала такая свобода! Я упивалась ею, чувствовала ее особенно остро когда встречалась со своими знакомыми, которые когда-то учились вместе со мной и теперь пробовали себя в Голливуде. Кто-то из них болтался без работы, кто-то устраивался, вставал на ноги. И вот, глядя на них, на то, как они себя подбадривают, уговаривая, что «все хорошо, все вот-вот наладится», я думала про себя: «Боже! Какое счастье, что мне не надо бежать в агентство, не надо брать уроки английского языка, бороться с акцентом, шлифовать произношение… Меня это все не касается». И даже когда мне предлагали помощь, я оставалась равнодушной. Друзья говорили: «Давай, Настя! Все получится! Звони домой, в Россию, пускай кассеты с твоими фильмами пришлют». Но я только обещала, что позвоню, но так и не занималась этим. Я понимала, что это бессмысленно, у меня все-таки хватило ума даже не пытаться сделать карьеру в Голливуде. Судите сами – это же сколько лет должно уйти на то, чтобы твой язык стал пригодным для работы в Америке? Да, на разговорном уровне – пожалуйста, если вы позанимаетесь, а потом несколько месяцев пообщаетесь в языковой среде. Но не для кино. Если у тебя хоть малейший акцент – все, ты неполноценен. Тебя в голливудскую империю кино не примут. Тебя практически не существует, потому что ты неправильно говоришь. Есть, конечно, кое-какие роли, где по сценарию нужен русский акцент. За этими ролями, собственно, все наши русские актеры и охотятся. Но у меня не было никакого желания этим заниматься – не было азарта. А потом, я не могла избавиться от мыслей о том, что если в своей стране ты никем не смогла стать, то в Америке даже и пытаться нечего.