Андрей Рубанов - Жизнь удалась Страница 11

То, что предлагал Знайка, Матвей считал авантюрой. Купить на все деньги шампанского, ждать Нового года и в декабре одним ударом покрыть все издержки. Знайка настаивал. Матвей уступил. Он тогда, в начале их общего дела, часто уступал, почти всегда.

Три грузовика шампанского (не шампанского — шипучего вина, муссо) пересекли границу в конце ноября — чтобы тут же встать в многокилометровую очередь на легендарном смоленском таможенном посту. Ударили морозы. По всем расчетам, бутылки не могли выдержать минус семнадцать по Цельсию. Матвей запаниковал. Знайка кое-как держался. Наконец, груз прибыл. Позвали милого дядечку-таможенника, тот положил свое во внутренний карман, и под беззвучные молитвы двух кусающих губы бутлегеров сорвали пломбы. Тут же закричали от счастья: ни одна бутылка не взорвалась, все уцелело.

Товар продали в течение суток, прямо с колес, оптовикам, за наличные. Потом сели думать и считать доход.

Считали долго, но доход так и не всплыл, гад — не получился, совсем. При сумасшедшей норме прибыли почти в сто процентов все поднятые за несколько месяцев тяжелого труда деньги ушли на текущие расходы, на оплату процентов по ссуде, на гонорары улыбчивому таможенному брокеру и разбитному шкиперу.

Капиталисты приуныли. Матвей крепко выпил.

Они опять поссорились.

— Ты конвенциональный робот, — изрек Знайка, — ты раб своего слова. Ты не умеешь маневрировать. Для тебя главное — не прибыль, а интерфейс. Репутация. Для тебя престиж важнее доходов. Тебе нравится не то, что ты богат, а то, что ты продаешь настоящее французское вино.

— А я богат? — саркастически спросил Матвей.

— Смотря с кем сравнивать, — быстро отразил компаньон. — Моя мама до сих пор работает врачом за пятьдесят пять американских долларов в месяц…

За неделю до Нового года банковские тетеньки были наглухо задарены шипучим вином с самыми яркими этикетками, и кредитный договор остался в силе. По всему выходило, что два виноторговца шесть месяцев работали не на себя, а на чужого дядю. Но Знайка держался уверенно. Он твердил, что победа не за горами, что фирма выберется из ямы, что есть идеи, что надо всего лишь набраться терпения. Он вообще мог убедить кого угодно в чем угодно.

Однако и работая «на дядю», они могли себе кое-что позволить. Продали старую черную машину и купили темно-синюю, почти новую. Обзавелись оргтехникой. Переехали в более удобные и чистые квартиры. Экономили, ужимались, мало и плохо ели, жили очень смирно — и все же главного достигли. Имели бизнес, который кормил их и одевал.

Это было, конечно, не совсем то, на что рассчитывал Матвей. Его не тянуло к деньгам как к таковым. Он не желал мотоциклов, яхт и членства в гольф-клубе. Он не мечтал каждодневно кушать устриц и трюфеля. Ему не снились пузырящиеся джакузи и потрескивающие в камине дрова. Он всего лишь хотел подходить летним утром к распахнутому настежь окну и говорить себе, что жить — хорошо. Как минимум — очень неплохо. Потом надевать свежую рубаху и остро пахнущую удобную обувь. И идти куда-то, где его ждут и ему рады. И делать то, к чему лежит душа. И чтоб небо над головой переливалось оранжевым.

Да, в офисе его ждали, с ним здоровались, он шутил — в ответ ему улыбались, он ставил задачу — ему подчинялись. Но не радовались. Никто не радовался.

Он грузил винище в машину и отправлялся, слушая смертельно надоевший стеклянный перезвон, к очередному толстощекому содержателю очередной корчмы. Тот, бывало, радовался — но так ненатурально, что Матвею становилось противно до тошноты, поскольку радость касалась всего лишь прибытия товара, а не прибытия человека, и за радость тут выдавалось удовлетворенное покряхтывание от ожидаемых барышей (вино, стоившее полтора доллара, обходилось посетителям корчмы в десять).

Приходивший снимать пломбы с французской фуры таможенник не выглядел счастливым. Получая свой бакшиш, он издавал только утробное сопение, словно застигнутый врасплох ежик.

Матвей имел дело с людьми, умеющими радоваться деньгам, прибылям, доходам, но никак не жизни в целом.

Только бандит Соловей при всякой встрече с Матвеем проявлял настоящую жизнерадостность — поскольку был постоянно обкурен в хлам.

Так прошла зима. Потом весна. Вино расходилось не то чтобы плохо — средне. Чем выше была цена, тем труднее уходила бутылка. Престижные «Бордо», «Анжу» и «Божоле» стояли на складе по три-четыре месяца, а ординарные «Винь де табль» из невразумительных, никому не известных кооперативов, с унылыми одноцветными этикетками, понемногу раскупались.

— А как ты хотел? — успокаивал Знайка. — Мы работаем на заемных средствах. Если бы те семьдесят штук были не деньги банка, а наши собственные — представь, где бы мы сейчас сидели, а?! — Он мечтательно прикрывал глаза. — Ницца! Монте-Карло! Малибу! Кстати, о Ницце. Не одолжишь ли рублей пятьсот?

— Долго, — тосковал Матвей. — Слишком долго вдет подъем…

— Ха! Почитай вон биографии знаменитых миллиардеров! Каждый второй потратил по двадцать-тридцать лет, чтобы наладить дело!

— Тридцать лет? Да меня жена бросит!

— Ты не женат.

— Скоро буду.

— Да? А почему я ничего не знаю?

— Потому что сам я пока ничего не знаю…

Матвей лукавил — в начале лета девяносто четвертого уже все с Мариной было решено, и заявление подали.

Годовщину торгового дома «Вина Франции» отметили скромно. Отмечать было нечего. Фирма работала, но плодами ее работы пользовались чужие люди. Грустный и нетрезвый Матвей косноязычно озвучил эту мысль, однако партнер с несвойственным ему азартом рассмеялся, потом понизил голос и пообещал, что скоро все наладится.

Не прошло и месяца, как поведение Знайки изменилось. Он перестал сдавать в банк наличную выручку. Паковал ее в свой чемоданчик и куда-то отвозил. Подмигивал угрюмому, постоянно полупьяному Матвею и ежедневно напоминал, что вино должно продаваться за наличные, и только за наличные. Желательно — в крупных купюрах.

В офисе стали появляться новые люди. Вино их не интересовало. Вместо провинциальных, стриженных скобкой парубков все чаще захаживали — вернее, забегали, этаким галопом (под локтем кожаная папочка, голова опущена, ибо лучшие мысли приходят именно на бегу) — молодые бледные мужчины в клубных пиджаках нараспашку. Появившись впервые, они брезгливо оглядывали поцарапанные столы (на мебели Знайка экономил), однако при виде извлекаемых из укромного места денежных пачек приходили в веселое возбуждение и, бывало, тут же норовили распить бутылочку самого дорогого алкоголя. Только они избегали слов «самое дорогое». Говорили: «приличное». Или: «нормальное».

Компаньон Матвея теперь продавал не вино, а наличные деньги. Разница в стоимости бумажных купюр и безналичных средств, виртуально обращающихся в банковской системе, доходила до пятнадцати процентов. Знайка торжествовал.

— Продавай, — твердил он Матвею. — Продавай как можно больше. Только — за кэш.

— Не могу. Не берут.

— Снижай цену. У меня есть люди — они готовы брать любые суммы.

С одной стороны, Матвею нравилось то, что происходит. По крайней мере, фирма стала больше зарабатывать. С другой стороны, операции, с таким блеском проворачиваемые лохматым компаньоном, считались незаконными. Обмен одного вида денег на другой могли производить только банки. Государство выдавало им специальную лицензию и зорко следило, чтобы банкиры не слишком озоровали; если все граждане страны вдруг перейдут на расчеты звонкой монетой — как их тогда контролировать? Как собирать налоги?

Но Знайка плевать хотел на государство. Он ураганил со страшной силой. За огромную сумму приобрел машину для пересчета купюр и заставил Матвея установить на окна решетки толщиной в черенок лопаты. Решетки понравились Матвею, и он вошел во вкус. Появилась видеокамера над входом и сигнализация. На почве уважения к охранным системам друзья вроде бы сошлись еще ближе — но во всем остальном их тащило в разные стороны. Матвей считал своего товарища выжигой. Матвей купил себе музыкальный центр и полную коллекцию альбомов «Пинк Флойд» — Знайка (бывший музыкант, гитарист, рокер) изумил тем, что устроил скандал за разбазаривание общих капиталов. Матвей ежевечерне прихватывал домой бутылочку хорошего бургундского — Знайка употреблял только зеленый чай. Матвей сходил в казино и приобрел абонемент в бассейн — Знайка взял за моду приходить в синей спецовке то ли плотника, то ли электрика, со множеством карманов, и фланировал по складу, принимаемый покупателями за грузчика, а никак не за хозяина дела. Матвей уезжал домой в семь часов вечера — Знайка в десять. Матвей в меру сил и возможностей наслаждался, почитывал глянцевую периодику, научился пользоваться пилочкой для ногтей, раз в неделю посещал массажный салон и приценивался к турам в Египет — Знайка все свободное время проводил над своей записной книжкой, условными значками заносил туда цифры расходов и доходов.