Светлана Шенбрунн - Пилюли счастья Страница 11

— Однажды — это я еще девушкой была! — сообщает она задиристо, будто заранее предвидит, что мы ей не поверим, — выдался такой урожай!

Столько было яблок! Ну, столько — просто что-то необыкновенное. Мы уж их и варили, и мариновали, и мочили, и что только не делали… У нас уже просто не хватало бочек! А возить на рынок не имело никакого смысла — цены так упали. Мы в тот год, помнится, свиней одними яблоками кормили.

— Ну да? — удивляется господин Юнсон. — Разве свинья станет жрать яблоки?

— Как это она не станет? — возмущается в свою очередь его супруга.

— Яблоки для свиньи не пища.

— Ты скажешь! Ну ты скажешь!.. Да свинья все сожрет, что ты ей ни дай! И, если хочешь знать, наши яблоки как раз были очень сладкие, — защищает фру Юнсон родовую честь. — У нас одна яблоня была, так с нее с одной по целому возу яблок снимали. И какие крупные! А мясо у свиньи, если хочешь знать, когда ее яблоками кормят, яблочным духом пропитывается — замечательно вкусное получается мясо! Теперь ты такого нигде не купишь. Теперь одна химия кругом.

Как же мне хочется удалиться в свою комнату! Но до этого блаженного момента еще далеко. Когда же наконец он кончится — этот обед, этот прием, этот визит доброй воли? Лечь и закрыть глаза. И чтобы прохладный воздух вливался в окно…

— А я однажды… Это давно, до войны еще было! — требует Мартин своей доли внимания. Лицо его озаряется хитроватой улыбкой, будто он собирается поведать нам о каком-то необыкновенном происшествии, какой-то неимоверно залихватской проделке. — Мы с одним товарищем…

Ниссе его звали… — Рассказ прерывается паузами — не так-то просто припомнить теперь все подробности тех славных событий. — Наняли мы с этим Ниссе участок леса. На два месяца. Тогда это было можно — нанимаешь участок на месяц или на два, как кому удобно, и рубишь, сколько успеешь. Частные лесоразработки.

Частные лесоразработки… Не турпоходы на байдарках и не поиск смысла жизни в Индии и Японии, а занятия куда более простые и ясные: рубка леса.

— Можно сказать, все свои денежки вложили в это предприятие, — повествует Мартин. — Еще и троих рабочих с собой прихватили.

Здоровые были парни — тоже из наших мест. А участок этот нам один приятель помог получить. Отличный был участок! Два месяца рубили как черти!.. Ниссе вообще-то собирался в Америку. Тогда многие эмигрировали — кризис. Но я его отговорил: кому, говорю, ты там нужен? Там тоже кризис! Убедил вложить его денежки — которые у него на билет были отложены — в это дело. — Мартин усмехается. — Какая там Америка! Ничего не осталось. Домой вернуться не осталось!..

Пешком топали. А ведь мы с Юханной эти денежки по грошику откладывали, каждую копейку считали…

История отношений с Юханной: целых два года они были обручены, но ее родители были категорически против — жених им не нравился.

— Да как это может быть — чтобы вы могли кому-то не нравиться! — возмущается фру Юнсон отчасти искренне, отчасти из вежливости. — Такой парень — и чтобы не понравился?

— Дело не во мне! — разъясняет Мартин. — Дело в деньгах. Я был гол как сокол. Отец мой богатства не нажил, а нажил шестерых детей. А Юханна у своих родителей — единственная дочка и с хорошим приданым.

Нет, не то чтобы они запрещали ей со мной встречаться — запретить они, конечно, не могли, но и помогать нам не собирались. Тогда все было иначе, не так, как теперь.

Вот уж верно… У нас в гостиной висит увеличенная свадебная фотография Мартина и Юханны. В прежней квартире она висела у Мартина в спальне, но он справедливо рассудил, что при новой жене фотографии лучше находиться в гостиной. Красавицей, судя по этому выцветшему черно-белому снимку, Юханна не была — солидная, серьезная женщина.

После ее смерти безутешные родители все свое состояние завещали внукам: Эндрю и Мине. Мартину — ни копейки! А так как внуки могли войти в права наследования лишь по достижении совершеннолетия, им еще пришлось отведать весьма скромной и невеселой жизни у своего невезучего и небогатого отца. Чего Эндрю, как я успела заметить, до сего дня не может простить не зловредным дедушке с бабушкой, а бедному кругом положительному и старательному отцу.

— А на этих разработках такой был порядок, — продолжает Мартин, — что нарубил — твое. Без ограничения. Только чтобы в срок уложиться — в свой срок хоть весь лес сведи, но после окончания сучка не имеешь права тронуть. И вот представьте: последний наш день! И в этот день, я вам скажу, мы работали просто как сумасшедшие! Такой азарт охватил — рубим как заведенные, еще, еще! Если уж все равно последний день, то и надорваться не беда. И представьте, к вечеру… — Голос у него становится серьезный и торжественный. — К вечеру, представьте…

Вдруг чувствуем: тянет гарью! Ниссе первый учуял. Пожар. Великая все-таки вещь, я вам скажу, — лесной пожар. Начинается с пустяка, с одной спички, но это нужно было видеть! Светопреставление! Целую неделю бушевало, вся страна не могла одолеть его. Всю округу сожрал, десять поселков подчистую! Что уж там говорить про наши заготовки…

А знаете, от чего он занялся?

Нет, даже фру Юнсон не в силах догадаться, от чего занялся такой знатный пожар.

— Там в лесу была сторожка. Надо же где-то приткнуться. В первое время мы еще и горячего чего готовили, но потом только ночевали — каждой минуты было жалко. А вместо печи железная плита стояла. И вот, представьте, в последний наш день в эту сторожку забрался бродяжка. Бог его знает, откуда он взялся — принесла нелегкая на нашу голову. Еще день — и духу нашего там бы не было. И этот парень, представьте, вздумал сварить себе кофе. Соскучился без кофе! А спички у нас лежали, конечно, открыто, на этой самой плите и лежали.

Кто же мог подумать, что черт его принесет! Весь лес в двух лендах!

Развел огонь, а сам, видно, заснул — пьяный был или кто его знает, но что главное: все, все погорело! — наши вещи, лес, все живое на двести километров в округе — он один, проклятый, остался целехонек!

Супруги Юнсоны деликатно ахают и в меру ужасаются. Мартин преображается, молодеет на глазах и, кажется, сию минуту подымется и вновь устремится на двухмесячный лесоповал.

— Старики не могли припомнить такого пожара!.. А он, этот поганец, бродяжка этот, представьте — цел и невредим! Даже во всем признался — давно, видите ли, кофе не пил, так задумал сварить себе кофе. В тот день сильнейший ветер дул, какой обычно только осенью случается.

Нам-то это только на руку было — нежарко работать, но как заполыхало! Думали: все, конец. Всем крышка. Страшное дело! Огненный смерч! Столетние деревья как просмоленные спички вспыхивали!.. Все наши сбережения, все надежды. Жалко, тогда не снимали на телевидение. И еще надо было расплатиться с рабочими. Нас под суд хотели отдать — преступная халатность. А в чем халатность? Будто бы он не мог принести спички в кармане! Мы тут были совершенно ни при чем. Пострадавшие. Разве что дверь не заперли, но кто ж в таких сторожках дверь запирает? Там и замка-то, я думаю, сроду не водилось. На двести километров — ни души! Самый гигантский пожар в двадцатом веке. Даже во время войны ничего подобного не случалось.

Между прочим, еще и сегодня можно найти следы. Тогда все газеты об этом писали. Но что, вы думаете, сказала Юханна, когда про это услышала? Слава богу, что ты остался жив, — вот что она сказала! И все! После того, как мы с ней два года во всем себе отказывали, откладывали каждую копейку! В праздник кружки пива не выпили. Такая была женщина… Что правда, то правда — такой женщины во всем свете не сыщешь. Даже в последние свои дни, когда уже не было никакой надежды… — Он сникает, кажется, даже плачет. — Я все не верил…

Врачи откровенно говорили. А я думал: не может быть, чтобы моя Юханна сдалась… До самого конца…

Фру Юнсон вздыхает и принимается утешать.

— Это всегда случается именно там, где в семье любовь, — замечает она дипломатично.

— Да, — подтверждает Мартин. — Никогда, ни единого раза за все двенадцать лет — ни единой размолвки, ни единой ссоры — никогда!..

Гости отводят взгляды в сторону — они несколько смущены такими безудержными похвалами в адрес бывшей супруги в присутствии нынешней. Господин Юнсон откашливается и пытается переменить разговор.

— Да уж!.. Если нет удачи… — начинает он рассудительно, но Мартин не позволяет ему развить эту мысль:

— Ни единой ссоры, ни одного даже самого пустячного спора! Нет, один раз… Один раз все-таки поругались, — признается он, не в силах преступить собственной честности. — Из-за повозки. Это когда мы в лесничестве жили. Удалось устроиться на работу в лесничество. Да, счастье еще, что не весь лес в стране сгорел окончательно. Кое-что осталось, чтобы я мог устроиться лесничим. И это были самые счастливые наши годы — поженились, вопреки родительской воле, и стали жить в лесничестве. Запрягаю я однажды лошадь, а она говорит: куда это ты собрался? Куда? В город! А она говорит: я предупредила тебя, что сегодня я еду в город! Это Мине как раз годик исполнился, она с Миной хотела ехать. Я говорю: ничего не случится, если поедешь в другой раз, допустим, завтра. А она говорит: нет, я поеду сегодня, а ты, если хочешь, поедешь, куда тебе надо, завтра! И так разругались, целую неделю потом не разговаривали. Хотя я ей, конечно, уступил.