Норман Льюис - От руки брата его Страница 11

— Оказалось, все в полном порядке. Зря я только промок. Когда луга начинает затоплять, у них обычно хватает соображения перебраться повыше. Иногда я думаю, может, мы недооцениваем овечий ум?

— Наверняка, — ответил Брон.

Ивен опять испытующе взглянул на него, но Брон смотрел в тарелку, и лицо его было непроницаемо.

— Они полагаются на самую умную овцу в стаде и следуют за ней, — сказал Ивен, — но, помнится, и люди склонны к тому же. — Это была его любимая тема; малейшее поощрение со стороны Брона — и он пустился бы философствовать о неразумии рода людского по сравнению с мудростью животного мира.

Брон собирался поддержать этот разговор, но вдруг с ним произошло нечто странное и тревожное. Ивен налил в стакан воды и поставил перед ним; Брон протянул руку, хотел взять стакан, и оказалось, пальцы его хватают пустоту. Его кольнул страх, и неведомо почему вспомнилось, как он однажды загляделся на электрический вентилятор и ему почудилось, что тот вдруг остановился. Согнув пальцы, он осторожно завел руку за стакан, обхватил его сзади и поднял, потом заставил себя взглянуть на Ивена — заметил ли он?

Ивен сказал:

— Брон, мальчик мой, я отослал Кэти спать еще и по другой причине. Я хочу с тобой поговорить спокойно, а ведь даже лучшие из женщин, по-моему, бывают лишними, когда мужчины хотят потолковать о делах. Я тебе скажу без обиняков. Как ты смотришь на то, чтобы жить с нами и стать совладельцем фермы?

Брон положил нож и вилку.

— Больше всего на свете я хотел бы остаться у тебя, Ивен; честно говоря, я надеялся, что ты это предложишь, но о том, чтобы стать совладельцем, не может быть и речи. Мне нечего вложить в хозяйство… У меня только и есть, что на мне. Если я останусь, я отработаю свой хлеб. Не очень-то я смыслю в сельском хозяйстве, но, думаю, кое-чему научусь.

— Постой, ты меня не так понял. Какие могут быть вклады! Я же прекрасно понимаю, что вложить тебе нечего — разве что молодость и усердие. Мы с Кэти, дожидаясь тебя, все обсудили. Не такое уж завидное предприятие эта ферма, но какая ни есть, а половина по праву твоя, так мы с Кэти считаем.

В первую минуту Брон изумился, не поверил своим ушам, но это быстро прошло. Всерьез ли говорит Ивен? Да, конечно. По натуре медлительный, осторожный и ограниченный, Ивен способен на неожиданные широкие жесты и отчаянные поступки. Так получилось у него с доктором Гриффитсом. Никак не удавалось отделаться от этого человека, и тогда Ивен преспокойно распродал имущество и уехал в чужие места.

— Брон, ведь тут и моя корысть. Не стану сейчас объяснять подробно, но мне твоя помощь нужна не меньше, чем моя — тебе. Если станем работать вдвоем, в одной упряжке, на этой земле можно сделать чудеса. Я все это время управляюсь один, и мы только-только сводим концы с концами. А если наляжем вместе да лет пять как следует поработаем, лучше нашей фермы не будет во всей округе.

— Беда в том, — сказал Брон, — что ты веришь в меня больше, чем я сам. Как ни странно, последние пять лет я жил, как в вате. Тюрьма лишает человека права на самостоятельность. Там не приходится ничего решать — только знай соблюдай правила. Там все за тебя уже обдумано. И я не знаю, на что я годен, и надолго ли меня хватит, и сумею ли я работать по-настоящему. Я боюсь тебя подвести.

— Знаю, но я готов рискнуть, — ответил Ивен.

Он поступил правильно. Жизнь, поглощенная умозрительной верой, заполненная механической рутиной благочестия, наконец-то заставила его пройти испытание делом. Он ликовал, не веря такому счастью, точно бесталанный ученик, все же кое-как сдавший экзамен, хоть нисколько на это не надеялся.

Утром во время завтрака Брон почувствовал за столом некоторую натянутость: разговор не клеился, колеблясь между усердной сердечностью Ивена и сдержанностью Кэти. Иногда, прерывая беспокойное молчание, она принималась ухаживать за ним с суетливым участием и подчеркнутой заботливостью, какой люди из лучших побуждений всегда обременяют человека, вышедшего из тюрьмы. Для нее он был страдальцем, перенесшим тяжкие лишения.

После всего, что Брон слышал о Кэти, его поразила ее заурядность. Пожалуй, можно бы сказать, что она недурна собой, но это был местный тип красоты, которая никого не заставит обернуться на улице. Такие рыжеватенькие женщины-малютки с неприметным лицом, голосом, манерой держаться — не редкость в этих заболоченных, богом забытых долинах, думал Брон; они, должно быть, ведут свой род от древних кельтских племен, чья кровь не иссякла лишь потому, что они обладали даром жить незаметно и молча, терпеть без ропота и бунтарства, какой бы гнет веками их ни давил. А Ивен, казалось, не мог оторвать от нее глаз. Он был с ней необычайно предупредителен и нежен.

Ивен резал соленую грудинку и восторженно, без умолку болтал. Они вдвоем впрягутся в работу, купят заброшенное горное пастбище, разберут полуразрушенные строения уже не существующих горнопромышленных компаний, расчистят землю от папоротника и заведут черномордых овец. Овцы будут плодиться и размножаться с благословения господня, как стада израильтян, а получив доходы, Ивен с Броном осушат луга и болота в нижней части долины и укротят губительную силу реки. Можно будет вовлечь в праведную борьбу с природой заводских рабочих из Кросс-Хэндса, ведь бедняги, как правило, работают всего лишь полдня, — и тогда голые, бесплодные вершины холмов покроются зелеными всходами. Ивен иногда приостанавливал поток своих грез, чтобы получить от Кэти улыбку и одобрительный кивок, и Кэти не заставляла его ждать.

Слушая его с нарастающей отчужденностью, Брон понял, что сила Ивена — в его восторженности. Он выглядит почти стариком. Он изможден. Но это только с виду. Он как древний вулкан, в глубине которого еще клокочет огонь. О, жить с огнем в душе! Брон боялся, что в нем самом нет никакого огня и всю жизнь его силы подтачивала какая-то страшная отрешенность. И в ту же секунду у него появилось ощущение, будто он оказался вне происходящего. Он отделился от своего тела, наблюдает со стороны за своими движениями, издали слышит свой голос. Он стал бесплотным духом, и Кэти стала духом, и Ивен тоже. Три духа за столом — дух отрешенный, дух беспокойно хлопотливый и дух восторженный. Брон приказал руке взять чашку, проследил, как рука поднесла ее ко рту, и отпил кофе. Нёбо слабым сигналом дало ему знать, что кофе сладкий и горячий.

Тело и дух его вновь соединились, а Кэти все хлопотала рядом и улыбалась: «Еще чашечку кофе, Брон. Ешьте, пожалуйста, гренки. Сейчас принесу вам еще ломтик грудинки». С другого бока Ивен тоже настойчиво уговаривал его побольше есть и пить.

— Мы с Кэти вечером пойдем на молитвенное собрание, — сказал Ивен. И успокоительно поднял руку. — Не бойся, мы тебя с собой не зовем. Сегодня предпоследний день праздника, и нам неудобно не пойти. Кстати, ты не забыла взять в типографии брошюры, Кэти?

— Какие? «Возложи бремя твое на господа»? С рекламой колбасника Моргана на задней обложке? Нет, не забыла.

— Я думаю, лучше раздать их не перед собранием, а после, как по-твоему?

— Конечно, — согласилась Кэти, — а то потом в суматохе люди их забывают. В прошлую субботу осталось очень много брошюрок.

— Кэти — такой замечательный организатор, — сказал Ивен. — Работает не покладая рук. Это она придумала обратиться к местным лавочникам, чтобы они помещали на наших брошюрках объявления, тем самым они берут на себя часть типографских расходов. Нам повезло: теперь каждый день празднества кто-нибудь финансирует.

5

Гора Пен-Гоф курилась туманами, они струились по склонам во все стороны, будто дым от множества костров. Сквозь туман проглядывали темные, насыщенные дождевой влагой тона — черные, бронзовые, синие, и ниже, где начинались поля, — пронзительно-зеленые, как синтетическая краска. Над всем этим величественно вздымался из тумана отшлифованный купол Пен-Гофа. Ивен, стоя спиной к горе, видел внизу дно долины, где выступившая из берегов полая вода уже впиталась в землю, оставив на ней бледно-желтые разводы, над которыми кружили чайки. До него доносились жиденькие звуки, они вязли в тумане, не пробуждая эха, — церковный колокол отбивал часы, где-то далеко просигналила машина.

Ивен давно уже расчертил нижние склоны на участки более или менее правильной геометрической формы, решив расчистить их от папоротника и засеять травой; сейчас он дочищал один такой участок, надеясь поспеть к весеннему севу. Древний папоротниковый покров, медленно лезший вверх по склонам с тех давних времен, когда вырубили леса, был необычайно стойким. Листья можно было уничтожить опрыскиванием, но корневища приходилось выкапывать, пока не поднялась трава, и вот уже три с половиной года Ивен, один или с подручным, медленно пробивался вверх по косогору, отвоевывая не больше двенадцати футов земли в неделю на пространстве в триста шестьдесят ярдов. Эта борьба день за днем приносила малые, но все же заметные глазу успехи, и они доставляли Ивену глубокое удовлетворение.