Николай Бахрошин - Фиолетовый гном Страница 11

Потом, спустя время, он понял, что так думали все, кто впервые видел Шварцмана. Свой интеллект Хозяин не носил на лице, а про манеры вообще говорить не приходилось…

– Вот, Иван Иванович, человек, о котором я вам говорил, – представил Серегу Саша Федотов. – Сергей Кузнецов. Планирую парня вместо Афанасьева.

– Тоже десантник? – спросил Шварцман, небрежно сплюнув остатки капусты на гладкий паркет с узорчатыми завитушками рисунка.

– Никак нет, внутренние войска, – сказал Серега.

Он сам не понял, откуда вырвалось это армейское «никак нет». Но, похоже, к месту.

– Парень стоящий, – добавил Саша Федотов. – Я навел справки.

Интересно, когда он успел?

– Ага. Горячие точки, интернациональный долг Родине, – сказал Шварцман, глянув на Серегу крупными и темными, как сливы, глазами. Взгляд у него был внимательный и умный. Цепкий взгляд, заранее уверенный в собственном превосходстве.

– Никак нет, – на этот раз Серега уже сознательно использовал военную терминологию. – Я еще при коммунистах служил. Охранял колонии с заключенными.

– Ну и как там? В колониях? – лениво поинтересовался Хозяин.

– Сидят… Кто не может выбраться.

Этот ответ понравился Ивану Ивановичу. Он покивал головой.

– Да, молодое поколение… – проворчал он. – Выбрало пепси, чтобы запивать гамбургеры…

К чему он это сказал, Серега не понял.

– Не такое уж молодое, – уточнил на всякий случай. – Я с шестьдесят четвертого года.

– Все равно молодое, – возразил Шварцман. – До сорока все молодые. Потом начинают молодиться. Это уже старость на подходе…

Он не слишком твердо налил и, жадно хлюпая, выпил водки. Переморщился. Покосился на капусту и, видимо, решил не закусывать.

– Эстраду любишь? – неожиданно спросил Иван Иванович.

– Какую? – не понял Серега.

– Всякую. Современную, например… Имей в виду, я в машине этого барахла не терплю.

– Не любите, Иван Иванович? – рискнул, в свою очередь, спросить Серега.

– Не люблю. Когда меня держат за идиота – совсем не люблю. Ладно певцы, шут с ними, они свои бабки зарабатывают, барабанят народу по ушам навязчивыми мотивами. Но почему я должен все это слушать? Я не против эстрады, я против того, чтобы меня держали за идиота… Вот этого – точно не люблю!

Предупреждение?

Шварцман погладил толстыми пальцами кончик носа. Потом начал активно ковырять в ноздре, извлек оттуда черную волосину. С удовлетворением сдул ее с пальцев. Снова погладил нос и помотал головой. Словно мух отгонял. Только сейчас Серега сообразил, что Шварцман уже крепко пьян.

Иван Иванович еще раз внимательно посмотрел на него печальными еврейскими глазами. В которых, как положено, отражалась вековая скорбь древнего народа. Или что там еще должно отражаться?

Серега тоже смотрел на него. Чего ему терять? Работа и так есть, над ним не капает. Он сильно не напрашивается.

– Я тебя беру на работу, ты мне понравился, – вдруг заключил Иван Иванович. – Детали обсудишь с Сашей, он все расскажет…

Аудиенция явно была закончена.

Шварцман, больше не глядя на них, снова потянулся к бутылке. Попал пальцами в тарелку с капустой, оперся на нее и горько, обреченно вздохнул. Медленно высвободил руку и стряхнул с нее капустную стружку. Собрался, с двух попыток поймал бутылку за горлышко, и было видно, уже не отпустит. Теперь нужно было налить. Непростая задача, совсем не простая… Видимо, обдумывая этот предстоящий физкультурный подвиг, Шварцман настолько сосредоточился, что забыл про посетителей. Углубился в проблему, как ученый, глазами меряя расстояние от стопки до горлышка и что-то пришептывая.

Отдыхал Хозяин…

Оказывается, он не просто пьяный! Нажратый до полной задницы, мысленно определил Серега. Странно, а по глазам не скажешь…

Саша Федотов тронул Серегу за локоть. Тот понял, начал вежливое, вполоборота, отступление к выходу…

Когда прошло уже много времени и они с Хозяином откровенно разговорились, Шварцман объяснил Сереге смысл этого в общем-то пустого разговора. Пьяный, пьяный, а все помнил, оказывается. К тому времени Серега уже знал его особенность – никогда ничего не забывать в любом состоянии.

– До тебя приходил один, – объяснил Щварцман. – Десантник, капитан в отставке, кандидат в мастера по чему-то там. В общем, круче десятка вареных яиц, вместе взятых. И рекомендации хорошие, и Федотов за него горой… А он стоит и смотрит на меня как на жида. Я же вижу… Слушает, конечно, не вякает. Но смотрит. Стоит и думает про себя, как он, русский офицер, весь из себя боевой, к жиду в холуи пойдет. Трудно ему бедолаге будет. Я ему облегчил жизнь. Послал к ядерной матушке.

– Мне, вообще-то, все эти национальные вопросы до фонаря, – сознался Серега. – Чурок только не люблю. Еще с армии. Во внутренних войсках тогда было много чурок, все время приходилось с ними драться.

– Чурок можно не любить, – разрешил Иван Иванович. – Тупые они, за что их любить?

Шварцман был почти олигарх, скоро узнал Серега. Хозяин сам так о себе говорил: «Я – почти олигарх, и определение „почти“ меня абсолютно устраивает. Пока останусь „почти“, буду живым, здоровым, богатым, и даже не за решеткой, как некоторые самые умные. Нам, Шварцманам, всякие Гусинские и Ходарковские – не указка, а информация к размышлению!»

Шутить изволил…

«Пресловутая еврейская осторожность?» – думал Серега.

Шварцман торговал зерном. А также хлебом, хлебопродуктами и макаронными изделиями, которые выпускали два принадлежащих ему завода в Подмосковье. Из хлеба поставляемого его же торгово-закупочными фирмами. Еще ему принадлежал крупный подмосковный банк и сеть супермаркетов.

Он был действительно богатым человеком. Очень скоро Серега понял, что все его умопомрачительные дома, квартиры внутри Садового кольца и лимузины длиною с дом – это даже не часть его состояния, а незначительные предметы роскоши – как, например, дорогие часы или бумажник. Для Шварцмана деньги давно уже не были деньгами как таковыми. Работая у Шварцмана, Серега впервые по-настоящему понял, что действительно большие деньги – это уже совсем не деньги. Это капитал. Это вложения, инвестиции и счета во всевозможных банках. Своего рода игра в богатство, за которой самих денег, как бумажек с покупательной способностью, уже давно не видно.

Позднее Серега узнал некоторые подробности его коммерческой биографии.

Как и все честные советские люди, которым надоело быть советскими и, тем более, честными, он начал с того, что ушел из своего НИИ и устроился лепить тесто в какой-то чебуречно-пирожковый кооператив. Подкормившись на чебуреках, они с приятелем залезли в долги и начали возить из-за рубежа подержанные компьютеры. Сами ремонтировали, собирали и продавали, в НИИ им уже приходилось иметь дело с такой техникой.

Скоро приятель купил себе «Жигули» восьмой модели и забурел, рассказывал Шварцман. Потом запутался между женами и бабами и окончательно сошел с дистанции. А Шварцман продолжал вкладываться в компьютеры. Потом приватизировал по случаю бензоколонку, следом – еще несколько, занялся поставками бензина и нефти. Когда этот лакомый бизнес начали подминать под себя организованные преступные структуры, успел вовремя уйти в сторону со всеми капиталами и переключился на черные и цветные металлы. Здесь он тоже не задержался, отхватил пару кусков пожирнее и тоже ушел. Иначе бы точно убили, рассказывал он, слишком крутая драка начиналась в металлургии. Наконец, с подачи другого старого приятеля, переключился на зерно, а затем – на хлеб и макароны.

В принципе абсолютно все равно, чем торговать, сказал он как-то Сереге. Главное, соблюдать единственный принцип торговли: купить дешевле, а продать – дороже. Все ведь просто на самом деле, объяснял Шварцман, даже непонятно почему у многих людей импортное слово «бизнес» вызывает такой священный трепет. Деньги – товар – деньги, все по старику Марксу, ничего нового…

Сначала Серега долго удивлялся Ивану Ивановичу. Никак не мог понять, что он за человек. По виду – типичный еврей, носатый, курчавый и въедливый, способный за мгновения довести до точки кипения самого флегматичного антисемита. По умению зарабатывать деньги – еврей в квадрате, даже в кубе. По поведению – типичный русский ханыга. Как он сам про себя говорил: бывший гениальный мальчик с физтеха, с соплями в носу, рублем на завтраки и бутылкой бормотухи в кармане.

Теперь, во взрослой своей ипостаси, бывший гениальный мальчик превратился в откровенного пьяницу и, под настроение, бабника. Когда не лень было оторвать задницу от дивана перед бормочущим телевизором.

Иван Иванович не просто много пил. Он пил очень много даже по самым строгим российским меркам, где отсчет начинается от ведра с гаком. До этого Серега считал, что евреям такое запойное пьянство не свойственно. Оказалось, зря он так считал, любимому пороку покорны не только все возрасты, но и национальности.