Алексей Алёхин - Голыми глазами (сборник) Страница 11

Мальчик лет шести по-взрослому старательно моет в ведре ладони.

Большой круглоплечий отец, стоя на пороге кузницы, протягивает ему полотенце.

И улыбается, видя, что помощник его замечен поздним посетителем.

В опустевшем мясном ряду среди воздетых на крюки туш носятся друг за дружкой, дурачась, молодые мясники в забрызганных кровью фартуках.

Возле закопченного котла в руке резчика лука порхает нож – для завтрашнего плова.

Нескончаемая череда чайхан, где день-деньской толковали, прихлебывали чай, жевали табачную жижу, кряхтели старики, осиротела без своих завсегдатаев.

Старики разбрелись по домам.

Только на крайнем топчане белеет спина чайханщика, присевшего напоследок с приятелями.

Дневные продавцы, сложив товар, сходятся в большой застекленной чайхане на ужин и свои разговоры и сговоры о ценах.

Впервые за день проступает на слух говорок реки, журчащей в мусоре за задами кузниц, лавок, чайхан и караван-сараев еще во времена Великого шелкового пути.

Где те верблюды, тугие мешки, караванщики с грубыми голосами? Где россыпь мечетей вокруг Сулейман-горы?

Базар всех пережил и вот теперь отдыхает.

Выступают над головой пропахшие чесночным дымом звезды.

Перебирает четки консервных банок река.

И пишется всеобщая история чайхан и базаров.

...

Ош 5 ноября 1985

Ледяная Лета

Автопилот

Я представляю его манекеном в летном шлеме.

С руками, лежащими на штурвале, с устремленным вперед немигающим взглядом стеклянных глаз.

Час назад он объявил, что полет протекает нормально.

Пассажиры мычат во сне в трудных позах, как бы застигнутые бесконечно длящимся мигом.

Только мы двое, он и я, видим, как разрастается ночь.

Всеобщая тьма за иллюминатором.

Затем – коричнево-оранжевая испаряющаяся кайма по дальней дуге горизонта.

Постепенно край его розовеет и голубеет.

Мы летим, и с удвоенной скоростью нам навстречу является новый день....

Москва – Магадан

Золотая Колыма

Белые скулы сопок, поросшие черной колючей щетиной.

Медуза солнца.

Ледяная бездна, где запросто дохнут машины, а люди…

Сагу о тех временах пропели полуторки, на каких ездили по Колымской трассе, глядя через проделанное в наледи на ветровом стекле «окошко» величиной с пятак – натертое солью, чтоб не замерзало.

Заглохшую машину нельзя было ни завести, ни отбуксировать: намертво схватывало трасмиссию на морозе.

Ее бросали до весны.

Заключенных, перевозимых по трассе, ссаживали из кузова каждый час и гнали бегом за машиной километр-другой. Чтобы согреть и живыми доставить до места.

Девять из каждых десятерых тут и остались в этой мерзлой земле.

Но и после, в 50-х, пароход «Балхаш» в своих уставленных шестиярусными нарами трюмах три года вывозил на материк уцелевших.

И то не все уехали.

Немало осталось, и очередь за женщинами растянулась на много лет.

Белые пирамиды сопок, какие не снились фараонам.

Если отыскать на карте: райцентр Сусуман.

Желтые и голубые домики в снежной пелене.

Единственная гостиница с окнами, заложенными для тепла одеялами, переполнена.

Приезжая женщина-инженер ночует в бильярдной.

В теплом крест-накрест платке она дремлет на деревянном диване под стук шаров в ожиданье, когда разойдутся игроки.

Сопки, начиненные золотом, как пирожки.

Гладкие, как бы фаянсовые снаружи. И все источенные внутри ходами шахт, где катят маленькие железные вагончики горняцкого метро, доставляющие смену к забоям и из забоев.

Чумазые шахтеры в черных робах и желтых касках зубоскалят и играют дорогой в карты.

В белесой мгле плавает холодное солнце, похожее на

луну.

Да и бескрайние убитые снегом руины старых выработок наводят на мысль не об этой планете: белые мертвые лабиринты, среди которых едешь, как по самой Луне.

Я искал глазами ребристый след твоего башмака, астронавт Армстронг.

«Рыжьё мыли. Золото было скаженное», – кивает на гипсовые поля шофер, облизывая коросту на губах.

В Магадане, в Холодане…

В десяти тысячах верст от Москвы, заваленной в эту пору лимонами.

Отсюда нас вывез, спас один из этих щеголеватых ледокольных капитанов, что носят лаковые полуботинки и все любители крепкого черного кофе.

Ледокол прокладывал в девственной скорлупе океана широкую черную дорогу.

Лед, расходясь, шуршал о борта и пищал по-птичьи.

Город св. Бичей

Приятелей тут зовут «корефан».

После разбросанного на лагерные бараки Магадана веселый Петропавловск блистает весенним твердым снегом.

Сахарные конусы поставленных в отдалении вулканов похожи на декорации к балету.

Солнце уже припекает и слепит глаза, мешая разглядеть две бесконечные улицы, образующие город.

Они дугою, одна над другой, огибают бухту

с вмерзшими в битый и сросшийся лед ржавыми тушами судов.

По улицам ездят старенькие матросские «форд ы », вывезенные из загранки на палубах сухогрузов.

На стадионе репетирует фольклорный ансамбль в ярких корякских мехах, отправляемый на ВДНХ.

Здесь заботятся о национальной проблеме.

В 1958-м набрали в ближнем районе коряков-мужчин, сколько сумели поймать, затолкали в самолет и перебросили дальше на север.

Освежить тамошним кровь, чтобы не вымирали.

Город рыбака Петра и мытаря Павла.

Перед управлением порта

на табурете

сидит истопник и вяжет бисерные кошельки и чехлы для ножей.

На продажу.

Палана

Чиновничья дыра.

И прибежище брошенных женами мужиков с материка.

Тут я видел праздничную трибуну, стоящую в голой тундре. К ней в знаменательные дни съезжаются оленеводы.

Весь экспорт поселка за пределы национального округа

составляют реляции.

И опорожненная посуда.

До сих пор

здешних жителей будоражат воспоминания о сумасшедшей

путине позапрошлого года,

когда рыба валами лежала на берегу.

И ее так и не смогли вывезти на Большую землю.

Великое оссорское сидение

Оссора,

я никогда не забуду твоих изогнутых ветром

кривых сосулек.

В совхоз имени Монтегомы я лететь собирался на вертолете.

Каждый день натягивал меховые штаны и брел по единственной улице к аэродрому, чтоб услышать: «полетов не будет».

И возвращался.

Время остановилось в Оссоре,

на берегу пролива Литке, где в квадратных полыньях ловят корюшку местные рыбаки.

Скоро вместе со всем поселком я стал целыми днями прислушиваться к небу.

Принимая всякий рокот за снижающийся самолет

из края свежих газет.

Когда ничего не происходит, время делается бесконечным.

В гостинице 3-го разряда 4-й категории «Север» предусмотрительно обошлись без люстр, только слабо прикрученные люминесцентные трубки под потолком.

Иначе после каждой пурги находили бы двух-трех повесившихся постояльцев.

Впрочем, в гостиничном коридоре жизнь.

Школьницы гладят фартуки, плачет ребенок.

Курит, листая позапрошлонедельный «Футбол-Хоккей», летчик в унтах.

Торопливо проходят в накинутых сверху костюмов дохах молодые чиновники в галстуках шириною с ладонь.

Можно выпросить мотонарты в соседний рыбацкий поселок.

Там мне рады собаки и дети.

В приспособленном под мастерские ангаре

женщины что-то строчат, согнувшись, на швейных машинках.

Вяжут сети мужчины.

Добрые коряки пошутят:

«Самолетка прилетела!» —

тыкая короткими пальцами в небо.

А потом покажут собак, беговых и грузовых.

И «танец нерпы» – корякский шейк.

Бубен.

Крашенные ольхой красные кухлянки.

Прыжки на снегу.

А можно просто выйти на гостиничное крыльцо.

Щуриться на солнечный туман.

Ослепнуть от золотозубой улыбки рыбацкого бригадира.

И слушать рассказы о тех временах, когда с прибытием весеннего парохода пили шампанское из пивных кружек.

На попутке

Черные и белые сопки под безбрежно натянутым небом.

По сторонам от дороги танцуют, кривляясь, березы.

Речки с именами вроде названий товаров бытовой химии.

И с другими, похожими на птичьи имена.

Олени с тупыми рыбьими мордами.

Светлые заячие следы.

Парусится брезент на капоте.

Вулкан, весь в складках носорожьей кожи, стреляет черным и белым паром, как паровозный гудок.

Черные клыки и пальцы сбегающих по склону каменных

руин.

Белый амфитеатр гор.

О, дорога.

Быть может, дорог мне больше всего недоставало в Оссоре.

Рождение эпоса

Одноглазый коряк в юности побывал экспонатом московского фестиваля, где показывали рисующего оленевода.

Потом, на беду, добрые люди пристроили его в художественное училище.

Там он быстро испортил руку и насмотрелся киноафиш, поразивших его своей красотой. И со вздохом был отправлен обратно в тундру.

Тридцать лет охотился, пил и был покалечен медведем.

В больнице его снова открыли.

Теперь он получает стипендию.

В Петропавловске для него по специальной расходной статье снимают светлый гостиничный номер, там он и живет.