Володя Злобин - Ужин моего таракана Страница 11

Я слегка полизываю ее подбородок и шейку, а Настя одеревенела. Я даже стал побаиваться, что ее ударит нервный тик, а изо рта пойдет пена. Вдруг забьется, как эпилептик и выбьет мне челюсть. Она пытается ответить мне взаимностью и поймать мои губы, ее ноги пытаются обхватить мои, а руки сцепляются в прочный замок на моей спине Думает, что теперь не потеряет меня.

Оказавшись у ее голых ног, как какой–нибудь римлянин у стоп Клеопатры, я медленно и с наслаждением всосал в себя ее холодные пальчики. Потеревшись лбом о выступающие косточки на тонких, почти царственных щиколотках, я надеялся вызвать статическое электричество, но получил лишь неуверенный, испуганный, и, в тоже время, весь в предвкушении стон Насти. Язык вписал в окружность коленную чашечку. Мои руки выпрямили, как стрелу, ногу девушки и я с наслаждением прошелся губами под коленкой. Теперь ее ножка вздернута к потолку как шаг циркуля. Я еще раз прохожу ее языком в тех местах, куда и рукой то не всегда дотянешься. Шершавая, в трещинках кожа пахла телесной солью, приторным запахом выделений. Он был так сладок, что я впился зубами в ее тело. Это вызвало щекотку и Настя начала смеяться, понуждая меня подниматься выше.

У нее были тугие бедра, но вовсе не мужицкие ляхи, между началом которых можно колоть орехи, а ровно такие, чтобы не оскорбить такого худого паренька, как я. И все же, они больше. Мне кажется, что с тем же успехом я мог лизать кабачок, который победил на конкурсе «Сельский гигант 2010».

Черт! Я хочу отрубить себе голову, чтобы мне не лезли туда эти бредовые мысли. Как можно думать о таком, когда ласкаешь такую красивую девушку? Я думал об этом, нежно поглаживая ее живот и подбираясь губами к лобку.

Но, все же, поработав пылесосом, и втягивая в себя напряженную плоть, где бешено циркулировала кровь, направляясь к нужным органам, я не мог не признать, что ее тело чертовски меня возбуждало.

Как ее — не знаю. И все–таки я захотел перед нашим неизбежным соитием, когда не будет хватать времени на слова, а только на движение и взгляд куда–то в сторону, успеть задействовать язык по прямому назначению — для слов:

— Настя, а ведь нам придеться целоваться. По–взрослому…

— Да-а, — пролепетала она, удивленная тем, что я после того, как обласкал ее ноги и, вылизав внутреннюю сторону бедер, спрашиваю дозволения каких–то там поцелуев в губы, — нам придеться целоваться.

— И обниматься?

— И обниматься…

Тем временем, уже поднявшись, я медленно посасываю ее кожицу на шее, а затем бормочу, горячим дыханием заледенев ее ушко:

— И сплю всегда голым, уж прости. Тебе тоже придется пойти на это.

В этот момент на ней только футболка и трусики. Она чувствует, как я касаюсь чем–то твердым до ее бедер. Она понимает, что это и хочет взять его в руки.

— Я не против этого. Я даже за…

— Я люблю это делать в лесу, — виновато и совсем не к месту поясняю я, — когда качается небо и деревья,… но раз нет другого варианта, то придеться заняться этим здесь, прямо в кровати. Смяв простыни и разбудив соседей. Банальнища.

Она ждет поцелуя, а я выгадываю момент. Затаившийся в своих сетях паук подмигивает мне восьмью глазами. Скоро он будет аплодировать мне множеством своих лапок. Один за весь театр. Я задаю разомлевшей гостье последний вопрос:

— Настя, а чем мы будем с тобой заниматься: сексом или любовью?

Дыхание перехватывает, как лента бедра финиширующего атлета: быстро и обрывисто. Она отвечает:

— Любовью… на чувствах, а не на инстинктах.

Ее рука почти залезла ко мне в трусы. Я еще с несколько секунд вожу пальцами по ее лицу, внутренне соглашаясь с ее ответом, нежно вглядываясь в ее счастливые глаза, а потом говорю:

— Но я ведь тебя не люблю. И никогда не полюблю.

Ночь я провожу на полу, закутавшись во второе одеяло. Напряженный половой член готов проколоть мое бесчувственное сердце и долго не дает уснуть, так что я вынужден слышать тяжелое дыхание смертельно обиженной Насти. Я притворяюсь спящим и не отвечаю, одной рукой пытаясь тихо и незаметно помастурбировать. Когда она заплакала, я почти взорвался от наслаждения.

Я все–таки уговорил Веру прогуляться по лесу. Мне достаточно было познакомиться с ее матерью: женщиной набожной и пекущей пироги. На нее незначительно повлияло то, что я разбирался в таинствах, мог прочитать символ веры и осуждающе высказывался о тлетворном влиянии Запада. Но когда я одолел четвертый кусок пирога, то окончательно завоевал сердце этой милой женщины.

Я встретился с Верой на следующий день, прежде отправив Насте сообщение о нашей встрече. И упомянул лес в том же контексте, что и тогда в кровати. Извинился, сославшись на трудное детство. И поклялся, что сегодня все будет по–другому. И выключил телефон, чтобы женское смятение, неминуемо перерождающееся в любопытство, сделало все за меня.

Прежде, чем мы с Верочкой на следующий день скрылись в лесу, я почувствовал на своем затылке взгляд Её горящих глаз. Мне не нужно было оборачиваться и даже в глубокомысленном хмыканье не было потребности. Я знал, что на нас с ненавистью смотрит одураченная Настя. Что она подумала в этот момент, зная о моих сексуальных пристрастия и видя то, как я скрываюсь в лесу с какой–то непонятной, но явно необычной девушкой?

— Какая хорошая погода, — радостно поделился я с Верой своими наблюдениями, — все улеглось, как ветер в поле.

— Да, — согласилась она, — у меня есть термос и пирог. Можно будет поесть.

— Ты такая стройная, хотя мама постоянно делает пироги. В чем секрет? Ты находишь парней, которым все это можно скормить?

Вера засмеялась, опрокинув назад покрытую платком голову.

— Ну что ты. Я вообще не понимаю, почему с тобой пошла гулять. Точно заколдованная. Я никогда с другими молодыми людьми так не гуляла. Ты какой–то…

— Я что, такой скучный?

— Нет, но… это как–то необычно. Не обижайся, но я как будто себя не контролирую. Будто это ты заставляешь поступать меня так, как мне хочется. Прости, я говорю путано, но может, ты поймешь.

Еще бы, я очень сильно ее понимал.

Люблю когда небо утоплено по плечи в соснах. Дорические атланты, подпирающие свод. Правда, кое–где синь напоминала синяк, который небесной выси поставил еще утром ветреный забияка. Как альпинисты, на небо карабкались тучки.

— Знаешь, я люблю гулять по лесу и думать о Боге.

Это ложь: я люблю гулять по лесу и думать только о себе, да о природе. Хоть человек и вышел из леса, но всеми силами старается убить своего родителя. Идти в лес нужно без злобы, без желания причинить вред. Там, где люди ведут себя по хамски, лес умирает. Деревья вырастают в нем кривые, как зубы без брекетов. Трава желтеет и напоминает волосы больного чесоткой. Я иногда собираю выброшенный в бору мусор, но это капля в море, по сравнению с тем, сколько цивилизации человек принесет сюда. А в леших уже давно никто не верит, поэтому они и не могут защищать свой лес.

Вера прекрасна настолько, что нельзя различить ее тело, все изящно и совсем не фанатично скрыто одеждой. Это как торжество юбки над джинсами: первая дразнит, приоткрывая, а синяя ткань облицовывает тело так, что раз взглянешь, и больше не хочется.

Мы собирали грибы, вымазались соком из крохотных бусинок черники, и весело болтали около часа, блуждая по самой опушке, когда, наконец, долго и протяжно не каркнул ворон, и я понял — пора углубляться дальше в бор. Отдаляясь от хоженых троп, нам все чаще протягивал колючие ветви–руки кустарник, а сосновые исполины закрывали небо и превозносили прохладу.

— А мы не заблудимся?

Деревья с поклоном расступились, и мы вышли на густой парик из зеленой травы. Она была так насыщена цветом, что мне пришло на ум такое сравнение. Я огляделся: сплошное безлюдье. Никто не помешает нашему пикнику на обочине.

— Вот мы и пришли. Давай устроимся в центре, там есть природная скамеечка. Из дерна.

— Хорошо, — она улыбнулась, — ты здесь уже бывал?

— И не раз. Я иногда прихожу сюда спать, прямо на траву. Заряжаешься, — я чуть было не сказал «силой земли», что на православную девочку произвело бы не самое лучшее впечатление, — ты устраивайся пока, а я схожу… ну…

— По божьим делам? — засмеялась она.

Не понимая, какая может быть связь между божьим и моим делом, я ответил:

— Да, по тем самым. Не скучай.

Я вошел в ломкий кустарник, поглотивший меня в зелени, но вовсе не для того, чтобы облегчить мочевой пузырь. Я заворожено смотрел, как Вера приближается к центру этой лесной лысины.

Достигнув цели, девушка пораженно остановилась и то, что она увидела, и правда, могло произвести впечатление на любую. В центре поляны горела промасленная шестиконечная пентаграмма. В лучах горящей звезды были воткнуты те самые свечи, купленные мной в день знакомства с Вероникой и которые, якобы, были приобретены мною для Сочельника. В сердцевине пентаграммы был воздвигнут короткий шест с повешенным на него коровьим черепом, взятым с близкой от бора скотобойни. Коровий жир, пропитавший свастичный символ, тоже был куплен там.