Джон Ирвинг - Свободу медведям Страница 11

— Разве оплодотворение не великое дело? — спросил меня Зигги.

А валежник легко было превратить в костер — и быстро получить горячие угли; мы сбрызнули угли водой, чтобы загасить пламя, затем пристроили сковороду на раскаленные камни и положили на нее наш кусок масла. Зигги накрошил хлебной корки, и мы дразнили глупую форель до тех пор, пока она не набрасывалась на приманку.

Узкий проток форелевой речушки пересекал дорогу и сады, спускаясь вниз к горе — туда, где после нашего ленча нам предстояло увидеть Вайдхофен.

Речушка была настолько неприметной, что мы едва не пропустили ее; мост через нее был так узок, что мы с трудом проскочили через него. Но форели здесь оказалось хоть пруд пруди; теперь она распласталась на сковородке и шипела в унисон пчелиному жужжанию.

Одна пчела летела над речушкой с яблоневым лепестком, плеснувшие высоко брызги потока намочили пчелиные крылья и завладели ею вместе с лепестком. Бедняжке не повезло; огромная форель метнулась из-под берега, высунулась из воды и в одно мгновение заглотнула лепесток вместе с пчелой.

— Мы пропустили одну рыбину, — заметил я.

— Уж не ту ли, что готова слопать всю удочку целиком? — сказал Зигги.

Мы и сами ели не слишком красиво, подхватывая куски лезвием ножа, пока рыба не остыла настолько, чтобы брать ее руками.

И конечно же мы охладили в речушке пиво, которое теперь вместе с трубкой дожидалось окончания сытного ленча.

Затем — животами вверх на солнце, а вокруг нас продолжали жужжать пчелы; из сада я не видел дороги, только перила моста, подчеркивающие линию деревьев, зеленые пятна букетов из цветов и бутонов. Этот мир добр сам к себе, подумал я. Да, пчелы собирают мед для пасечника, пчелы способствуют опылению и увеличению урожая хозяина сада; и никто никому не причиняет вреда. И если бы герр Фабер оказался пасечником, а Гиппел — хозяином сада, то разве с ними не было бы все в порядке, а?

Поэтому я сказал:

— Знаешь, Зигги, мне это никогда не надоест.

— Однажды пойдет дождь, — буркнул он. — И однажды пойдет снег.

И его записная книжка превратила все это в стихи:

Судьба ждет,Пока ты спешишьИли пока ты ждешь —Ей это все равно.

Затем я увидел ее голову, медленно плывущую над перилами моста; одной рукой она держалась за перила, и мне показалось, будто она шла на цыпочках, в противном случае мы бы ее не увидели. Золотисто-рыжая коса лежала поверх плеча, обвивая воротник ее кожаного жакета. Она закрывала горло девушки словно шарфом, из которого выглядывало ее продолговатое лицо. Перила разрезали ее пополам, так что мы могли обозревать не более чем ее бюст.

Я прикрыл глаза и прошептал:

— Глянь туда, Зиг, но осторожно — не открывай глаз. Глянь на мост.

— Черт побери, Графф, — поднимаясь и усаживаясь на траве, сказал он. — Как я должен смотреть с закрытыми глазами? Куда смотреть, а?

Девушка слегка вскрикнула; она едва не пропала из поля моего зрения. Мне пришлось сесть, чтобы увидеть, как она соскочила с моста и заспешила прочь по дороге, прикрывая узелком свои длинные ноги.

— Это та самая девушка, Зигги.

— О, красотка! — воскликнул он.

Но девушка продолжала удаляться.

— Эй! — окликнул я ее. — Мы не можем вас подвезти, а?

— Подвезти? — удивился Зигги. — Втроем на нашем мотоцикле?

— Куда вы направляетесь? — крикнул я. Теперь мне пришлось подняться во весь рост, чтобы видеть ее.

— Она сбежала из дома, Графф, — заявил Зигги. — Мы не станем этому потворствовать.

— Ниоткуда я не сбежала, — возразила девушка, не оборачиваясь на нас. Однако она остановилась.

— Я не думал, что она может услышать, Графф. И все же, — прошептал он, — она бежит из дому.

Девушка слегка обернулась к нам, по-прежнему прикрывая ноги узлом.

— Куда вы направляетесь? — повторил я.

— Мне предложили новую работу в Вайдхофене, — ответила она, — и я иду туда.

— А что вы делали до этого? — спросил Зигги.

— Я ухаживала за тетушкой, — сказала она, — в Санкт-Леонардо. Но в Вайдхофене у меня есть другая тетя, которая держит гастхоф. Она обещала мне жалованье и собственную комнату.

— А первая ваша тетушка умерла? — поинтересовался Зигги.

— Мы как раз собирались ехать в Вайдхофен, — перебил я его.

— Мы как раз собрались вздремнуть, Графф, — возразил Зигги.

Но девушка уже приблизилась к нам. Она подошла, прижимая узел к ногам и опустив вниз лицо, — глаза ее спрятались под длинными ресницами и тенью волос. Лицо, казалось, отражало золотисто-каштановый цвет ее косы. Она взглянула на мотоцикл.

— Для меня здесь нет места, — сказала она. — Где же я сяду?

— Между нами, — ответил я.

— А кто поведет?

— Я, — откликнулся Зигги. — А Графф будет нежно держать вас сзади.

— Вы можете надеть мой шлем, — добавил я.

— Правда? — обрадовалась она. — Вы не против?

— Только вам придется выпустить наружу вашу косу, — сказал Зигги. — Верно, Графф?

Но я поторопил его собрать наши рыбацкие принадлежности; сковородку мы остудили в реке. Девушка пыталась пристроить свой узел с бельем, привязав его вокруг пояса.

— Может, мне просто положить его на колени? — спросила она.

— О да, да, — кивнул я.

А Зигги ткнул меня в живот:

— Она настоящая худышка, Графф. Она не помешает тебе спокойно ехать.

— О, хватит тебе, Зиг, — прошептал я. — Прошу тебя, заткнись, ради бога.

— Судьба ждет, — пробормотал он. — Большой Медведь, Большая Медведица, как вы можете ждать?

Чего мы все ожидали

— Никогда так не ездила, — сказала девушка.

Когда она уселась позади Зигги, я втиснулся за ней, пристроив наш рюкзак на заднее крыло, чтобы можно было слегка откинуться назад.

— Меня не нужно держать, — сказала она. — Я и так тесно прижата.

Затем Зигги вздыбил мотоцикл и вырвался из канавы, что окружала сад; оторвав переднее колесо от земли, он снова опустил его настолько бережно, будто поцеловал дорогу. Заднее колесо вырвалось на свободу из мягкого грунта.

— Держите, — велела мне девушка; она на мгновение откинулась на меня, уронив косу на мои колени. Я обхватил ее коленями и прижал к сиденью. — Еще немного, — сказала она. — Вот теперь достаточно.

И мы выбрались из канавы на извилистую дорогу. Дорога была такой разбитой и твердой, что походила на точило для бритвы. Деревья, казалось, гнулись под тяжестью неба, но по-настоящему сгорбленными были мы — низко припадая к мотоциклу на крутом повороте и едва успевая распрямиться до следующего.

— Держите! — крикнула она. — Крепче!

Но мне некуда было пристроить свои ноги; каблуки ее сандалий покоились на моих подножках, и мне пришлось растопырить ноги в стороны, чтобы не обжечь их о выхлопные трубы. Я обнял ее за бедра, сведя вместе большие пальцы на ее позвоночнике.

— Так лучше, — поощрила она. — Так нормально.

Ветер подхватил пушистый конец ее косы, щекоча мой подбородок, но вся тяжесть косы золотисто-каштановым потоком упала мне на грудь; словно вино в бокал, она свободно струилась из-под шлема. Наклонившись немного вперед, я прижал косу к груди, и девушка плотнее припала к Зигги.

О, девушка! Как чудесны твои упругие лодыжки, переходящие в округлые икры!

Узел с бельем удерживал ее юбку на коленях, а локоть прижимал ее к бедрам; она засунула руки в знаменитые карманы Зигги с клапанами, как если бы спрятала их от ветра в муфту.

Ее волосы пахли восхитительней свежескошенного сена, слаще майского меда.

Мы плавно огибали повороты, мягко отбрасывая на берег гравий.

— Черт! — воскликнул Зигги. — Наш вес тянет нас вперед.

— Вы надели шлем задом наперед, — проговорил я ей прямо в ухо, щекотавшее мой нос.

— Сейчас это все равно, — отмахнулась она. — Лучше держитесь покрепче.

Я видел, как шлем почти закрыл ей глаза, торча горшком на голове; девушка захватила ремешок для подбородка зубами, из-за чего окончания ее слов звучали невнятно.

— Это Ибс! — прокричала она, и я через весь сад услышал плеск могучего потока, темного, как нефть, в тени растущих на дне поймы елей.

На следующем повороте мы снова увидели Ибс, только теперь журчание реки перекрывал шум водопада. Городок из грязно-серого камня со ржаво-красными крышами начинался там, где черный поток реки вспенивался — бурлил кипятком, белым и пузырящимся. Там же возвышались башни с развевающимися на них флагами кантона, а в сторону крепостного рва выходили укрепления со смотровыми щелями и бойницами. Изогнутые арки каменных мостов и маленькие, шаткие деревянные мостки нависали над расходящимися от реки протоками, пересекавшими улицы. И еще виднелись садовые участки блеклого, чахлого цвета городских рынков.