Эмиль Брагинский - Старики-разбойники Страница 11

В это мгновение Валентина Петровича озарило. Он понял, что секретарша ничего не знает. А если не знает секретарша, значит, не знает никто. Воробьев ужаснулся тому, что чуть не провалил всю затею. Он поглядел на Мячикова диким взором и шепотом спросил:

– Ты откуда сюда пришел?

– Из дому! – многозначительно ответил Николай Сергеевич.

– А там ты не был? – Воробьев сделал ударение на слове «там».

– Не был!

– Но ты же мне звонил!

– Это роковая ошибка!

– Здесь никто ничего не подозревает!

– Никто!

– Почему?

– Сам поражаюсь! – сказал Мячиков, и в нем проснулся профессиональный инстинкт. – Дайте мне, пожалуйста, телефонный справочник, – обратился он к секретарше. И найдя номер, позвонил в музей:

– Говорит следователь Мячиков. Не было ли у вас сегодня произведено хищение?

Николай Сергеевич выслушал ответ и попрощался:

– Извините, благодарю вас, всего хорошего!

Он повесил трубку и, глядя в хорошие глаза Воробьева, медленно произнес:

– Из музея ничего не похищено! Ни сегодня, ни в предыдущие дни!

На Воробьева было жалко смотреть.

Не сговариваясь, старики сорвались с места и кинулись к выходу.

На улице Николай Сергеевич взял Воробьева под руку:

– Это я во всем виноват! Прости меня, Валя! Я принял слесаря за оперативника, который пришел меня арестовать!

– Но как ты догадался, что я здесь?

– Я знаю твой характер!

– Прости меня, Коля! – Воробьев и сейчас не уступал другу. – Это я во всем виноват! Я поспешил к Федяеву и едва не погубил нас обоих! И я тебя, конечно, прощаю! Но музею я этого не прощу! Что они там, ослепли?

– Иди скорее домой! – забеспокоился Николай Сергеевич. – Я тебе звонил, там все с ума сходят!

– А ты скорее поезжай к себе, сторожи Рембрандта!

И старики разошлись.

Пока Мячиков добирался домой, его успели опередить. Приехала медицинская помощь, вызванная слесарем. Прибыл тот же врач и тот же шофер. Ни на звонок, ни на стук никто дверь не отворил. Врач, не мстительный по натуре, на этот раз взъерепенился. Он вызвал управдома и опять приказал взломать дверь! Управдом послал за слесарем, тот опять разбежался и, как снаряд, вонзился в препятствие. Дверь рухнула, и слесарь приземлился рядом с Рембрандтом...

Подходя к дому, Николай Сергеевич увидел возле подъезда машину с красным крестом, в которую внесли слесаря. «Неотложка» приезжала не зря. У слесаря был перелом плеча.

Поднявшись по лестнице, Николай Сергеевич обнаружил, что дверь его квартиры опять взломана. Готовый ко всему, он вошел в пролом, заглянул в комнату и облегченно вздохнул. Картина Рембрандта была на месте. Николай Сергеевич присел на диван и стал размышлять; кому и зачем понадобилось второй раз выламывать дверь?

Глава двенадцатая

Надо идти в музей и выяснить, почему они не паникуют! – сказал Воробьев на следующее утро.

– Но смотрительница нас опознает, – возразил следователь и с ненавистью поглядел на шедевр.

– А мы загримируемся! – подал увлекательную идею Воробьев. – Я буду без лестницы, без халата, но зато в очках!

– Мало! – высказал сомнение Мячиков. – Тебе нужны усы или борода. А мне как быть?

– Остричься наголо! – не задумываясь, решил Воробьев. – Тебя родная мать не узнает!

Но остричься Мячиков отказался:

– Страшно! А вдруг они в моем возрасте больше не вырастут?

– Как же тебя видоизменить? – задумался Воробьев, пристально разглядывая друга. – У тебя яркая внешность!

– Неужели? – Мячиков с надеждой поглядел в зеркало и не увидел в нем ничего яркого.

– Я придумал! – Воробьев даже подпрыгнул от радости. – Мы тебя перекрасим!

– В негра? – испугался Мячиков.

– Нет, не целиком, только волосы! – утешил Валентин Петрович. Ему стало по-детски интересно.

– Не желаю краситься! – заупрямился Мячиков.

– Почему?

– Стыдно! Красятся только женщины! – стоял насмерть Николай Сергеевич. – Это идиотизм. Этого не будет никогда! Лучше я приклею бороду!

– Где ты ее возьмешь?

– Есть специальный театральный магазин. Сейчас я туда позвоню. Мячиков дозвонился директору, который ему вежливо сообщил, что в настоящий момент бород нет. Но поступление волосяных изделий ожидается в следующем квартале.

– До следующего квартала ты можешь отрастить свою собственную бороденку, – заметил Воробьев. – Придется краситься!

– Не буду! Мне все это ужасно надоело. Забирай своего Рембрандта и уходи.

– Это не по-товарищески! – обиделся Воробьев. – Хорошо, пойдем в музей незагримированными, пусть нас схватят!

Мячикову не хотелось ссориться:

– Предложи еще что-нибудь!

– Пожалуйста! – Воробьев был начинен идеями, как котлеты в столовой – хлебом. – Мы сделаем из тебя иностранца!

– Не хочу быть иностранцем! – перепугался Мячиков. – Мне и здесь хорошо!

– Не бойся, ты будешь иностранцем временно. Мы пойдем в музей как иностранные гости. Я буду изображать твоего переводчика.

– А на каком языке я должен говорить? – спросил Мячиков. – Я ведь на других языках ни гугу...

– Ты будешь молчать! Может быть, ты глухонемой иностранец! – нашелся Воробьев.

– А зачем глухонемому переводчик?

– Много будешь знать, скоро состаришься! – ответил старику старик.

Не позже чем через час по улице шли двое. В мужчине с приклеенными усами нетрудно было узнать Воробьева. Рядом с усатым осторожно ступал человек в чалме, сооруженной из полотенца, со смуглым лицом, в длинной белой рубахе и белых брюках, которые смахивали на нижнее белье. Туалет заканчивался босоножками, надетыми на голые ноги. В отличие от лица ноги не были смуглыми: наверное, не хватило краски.

– Тебе этот костюм очень к лицу, Коля! – шепнул иностранцу Воробьев.

Когда иностранец и переводчик пришли в рембрандтовский зал, им все стало ясно.

На стенде, где еще вчера красовалось произведение раннего Рембрандта «Портрет молодого человека», висела табличка: «Картина на реставрации».

Старики покинули музей, возмущенные до глубины души. Они шли по улице, размахивали руками и говорили так громко, что прохожие оборачивались.

– Ротозеи! – кипел иностранец. – У них из-под носа вынесли картину, которой цены нет, а они не обратили на это внимания!

– Везде так! – мрачно изрек усатый. – Завтра украдут памятник Пушкину, и этого тоже никто не заметит.

– Это потому, – поддержал глухонемой, – что у нас никто и ни за что не отвечает!

– Всем на все наплевать! – шумел усатый переводчик.

Распаляя друг друга, старики договорились бог весть до чего, с чем авторы категорически не согласны и поэтому не приводят их слова. Когда из стариков вышел пар, они перестали кипятиться, сели в сквере на скамейку и начали обсуждать создавшуюся ситуацию.

– Может быть, написать в музей письмо и намекнуть, что картину свистнули? – предложил переводчик, но иностранец с сожалением заметил:

– Но мы ведь не можем его подписать!

– Пошлем анонимку! – сказал усач, но разборчивый друг пристыдил его:

– Как тебе не совестно! Мы не станем опускаться до анонимок! Кроме того, у нас не верят анонимным письмам!

– Преступление века зашло в тупик, – сказал переводчик и вдруг опомнился: – А почему ты разговариваешь по-русски? Ты же глухонемой иностранец...

Глава тринадцатая

Тринадцатой главы в повести нет. Кто-то когда-то выдумал, что число тринадцать несчастливое. Несознательные авторы в это верят.

Глава четырнадцатая

Николай Сергеевич ухаживал за Анной Павловной старомодно, то есть неторопливо. Он пригласил ее в театр. В антракте угощал ее лимонадом и пирожным. А во время действия сидел скромно, не давая воли рукам.

После спектакля Мячиков повел любимую домой, даже в мыслях не намереваясь остаться у нее на ночь.

– Дорогая Аня! – сказал Николай Сергеевич, когда они подошли к подъезду. – Разрешите мне вас так называть. Сейчас я вам докажу, как я к вам отношусь. Я вверю вам свою тайну и свою судьбу. Правда, я не назову вам сообщника, потому что не имею права распоряжаться чужой жизнью.

С Анной Павловной еще никто не разговаривал в таком высокопарном стиле.

И Николай Сергеевич, волнуясь, рассказал ей детективную историю о похищении картины великого голландца.

Анна Павловна всему безоговорочно поверила. Она посмотрела на Николая Сергеевича обновленными глазами. Она не сочла его безумным. Она поняла его устремления, а его отвага и бесстрашие покорили ее!

Николай Сергеевич тревожно ждал приговора.

Анна Павловна долго молчала, собираясь с мыслями и чувствами.

И тогда чуткий Николай Сергеевич понял, как надо поступить. Он достал из кармана прощальное письмо и вручил Анне Павловне:

– Здесь все написано. Это письмо я сочинил в ночь перед преступлением...

Он поцеловал ей руку и скромно ушел.

Анне Павловне не терпелось прочесть послание. Она вскрыла конверт в парадном и прочла письмо при тусклом свете запыленной лампочки в двадцать пять свечей.