Александр Громов - Сборник " " Страница 11

– Ой…

Лес был как лес – стоял синей стеной, мирный, тихий. И согретая солнцем поляна, просохшая после ласкового дождя, зеленела как надо, звала поваляться на шелковой траве. А через поляну от леса к деревне, шатаясь, бежал человек. Не добежав до огорода, он упал ничком.

– Фавоний!

К упавшему кинулись, подняли, внесли в дом. Хлоя и то не посмела возразить, когда запропавшего с утра молодого шептуна клали на постель, предварительно стряхнув с нее стеклянные осколки. Отерли пахучей травой лицо, влили в рот глоток воды. Побежали за женой Фавония, но вспомнили, что он вдов, и вернулись. В спальню набилось столько народу, что некуда было ступить.

– Где Ацис?

Фавоний открыл глаза без ресниц, застонав, с трудом разлепил обожженные, в волдырях губы. Слабо махнул рукой.

– Там… Убит…

Фавоний метался по постели, кричал: «Не надо туда ходить! Не надо!..» В глотку ему лили Тихую Радость, он хрипел и булькал, отбиваясь, мотал головой, потом обмяк, пустил слезу и, пробормотав: «Ну как хотите, а я предупредил…» – впал в беспамятство.

Бессвязный рассказ шептуна, передаваемый из уст в уста, мгновенно облетел всю деревню. События выглядели так: еще затемно Фавоний с Ацисом ушли в лес за драконом, договорившись действовать сообща и выбрать дракона посговорчивей, – очень уж хотелось обставить Линдора на состязании. Сначала им долго не везло – то поднятый из берлоги дракон оказывался самкой, да еще с новорожденным потомством, то шептунов не устраивала неподатливость зверя – и лишь в четверти перехода от деревни наконец попалось то, что надо. Чтобы миновать Трескучий лес, они взяли от оврага вправо, рассчитывая вывести дракона на тропу через Круглую пустошь, Криволесье и Мшистый Тягун. Тут-то все и произошло. Железный Зверь напал на них издали, разом поразив зашептанного дракона и Ациса, – «Сам как шар и огнем плюется, говорю вам!» – Фавоний же, отброшенный и обожженный огненным ударом, теряя сознание от боли, прополз кустами до леса, и вот он здесь, чтобы предупредить: бойтесь, люди!

Протолкавшись через толпу, Леон сдернул со стены духовую трубку, подхватил пучок стрелок из шипов игольной лианы и выскочил на улицу. Кажется, Хлоя не заметила, и слава Нимбу! Пусть Полидевка угощает кто-нибудь другой, сам он сыт этим по горло. Надоело! Пусть всё это хоть на полдня останется позади – досадная история с битым стеклом, постылое сочувствие соседей, блиннолицая сдобная жена, сварливости необычайной, Филиса со своим замужеством… Он пойдет в лес, и сейчас же. Мужчина должен делать мужское дело, потому что на то он и создан, чтобы снять с женщины часть забот… Надо выяснить, что же все-таки произошло с Ацисом – убит ли? А может, еще и не убит…

Рассказ Фавония вызывал сомнения: где это видано, чтобы лесные звери нападали на тех, кто их не трогает, вдобавок плюясь огнем? Нет таких зверей ни на западе, ни на востоке, и не может их быть. Правда, драконы-самцы во время гона пугают друг друга огненным дыханием, но то не огонь вовсе, а безвредный светящийся газ, и даже дети знают, что никто еще им не обжегся. С другой стороны – ожоги Фавония…

Деревня гудела, словно улей.

На площади сквозь плотные ряды слушателей протискивалась младшая хранительница – послушать спор. Люди ловили каждое слово. Некоторые, чтобы лучше видеть, влезли на тушу спящего дракона, читали издали по губам. Здравомудрый старый Титир, потерявший обычную благообразность, наскакивал на Париса: «Нет и нет! Железный Зверь, конечно, может существовать как условная объективность или, что то же самое, как субъективная реальность, данная нам в чувственное восприятие или, что то же самое, в условное ощущение…» – «Ты завирайся, да не очень, – дребезжал в ответ Парис и бегал глазами по толпе, ища поддержки. – Какая же она условная, когда пострадавший отнюдь не условен, ipso facto, следовательно, – primo, – Железного Зверя следует считать реальным, но так как во всем Просторе, слава Нимбу, ничего подобного ни разу не случалось со дня Сошествия, то, – secundo, – его следует считать реально не существующим…»

Решено было пойти и посмотреть.

Послали к Хранительнице за ядом – смазать наконечники стрелок. Зверь так зверь – Парису в деревне не очень-то верили. О разбитом окне и полиции никто уже не вспоминал, будто ничего и не было. Леон только радовался. Человек десять охотников выразили готовность идти в лес, от шептунов вызвались Парис и отдохнувший Линдор. Умнейший вызвал всеобщее удивление, решительно нахлобучив на голову свое птичье гнездо и заявив, что тоже идет. Никто не возразил – Умнейшего не спрашивают о том, почему он поступает так, а не иначе.

Двинулись напрямик, через Трескучий лес. Парис тут же прилепился к Умнейшему, семенил рядом и делал всё сразу: раздвигал у того перед лицом ветки, предупреждал о яме, которую надо обойти, шугал лесных бабочек, чтобы своими песнями не мешали течению высоких мыслей Умнейшего, щипал себя за бороденку, безостановочно вещал и заглядывал в глаза – словом, набирал очки перед состязанием мудрецов. Некоторое время Леон наблюдал за ним с кислой усмешкой, потом вспомнил, что еще не завтракал, сорвал лесной орех и умял его, потом побрился на ходу листом кость-дерева, потом спел в уме все песни, какие знал, Трескучий лес давно кончился, и потянулось Криволесье, а коварный сморчок все никак не мог угомониться. Умнейший, кивая, отвечал односложно.

Великий Нимб! Можно смеяться над Парисом – нельзя осуждать. Разве найдется человек, втайне не мечтающий хоть раз в жизни запросто поговорить с Умнейшим! Мать Леона, сказительница, укладывая спать маленького, рассказывала в ответ на настойчивые расспросы: «Умный он, сынок, самый умный в Просторе, до самой дальней дали, куда и не дойти человеку… Везде о нем слыхали, и в Городе его хорошо знают. Давно уже ходит он, ходит… ищет человека умнее себя, а находит только более знающих… И нет у него учеников: ужасно, когда можно только учить и не у кого учиться…» Сама мать гордилась тем, что ей однажды удалось поговорить с Умнейшим: проходя через деревню в прошлый раз, тот спросил у нее воды.

Леон прибавил шагу и догнал Линдора.

– Что это за Железный Зверь, как полагаешь?

Линдор долго молчал, размышляя.

– Дойдем – увидим.

– А если он убежал? Ищи его… И старики с нами…

Линдор пожал плечами – выпуклые мышцы плавно перекатились под бронзовой кожей. С такой грудной клеткой из него мог бы получиться не шептун, а прекрасный стрелок, – мужчина в самом расцвете. Неудивительно, что Филиса согласна пойти к нему второй женой. Мало ему одной…

Леон отстал. От скуки он начал размышлять о том, почему так бывает: Трескучий лес – это одно, а Криволесье – это совсем другое. Те же деревья, да растут по-разному, свеклобабов и молочных лиан в Трескучем лесу куда меньше, чем в Криволесье, зато кость-деревьев намного больше, сладкие грибы из Криволесья имеют свой привкус – на любителя, – правда, и там, и там бабочки поют одинаково, всюду мир и изобильное благополучие. Младенец не погибнет в лесу…

– Постой!

Леон вздрогнул. Умнейший догнал, тяжело дыша, отирая со лба пот рукавом хитона – старику было тяжко поспевать за охотниками. От Париса он все же как-то избавился – тот шествовал сторонкой, и Леон чувствовал на себе его завистливый взгляд.

– Скажи-ка мне, этот ваш Фавоний… он здоровый? Не заговаривается, во сне не ходит?

– Н-нет… А что?

– А как насчет Тихой Радости? Не злоупотребляет?

– Н-нет. Только по праздникам.

– Этого я и боялся… – Умнейший заметно помрачнел. – Далеко еще идти?

– Рядом уже. Вон пригорок, за ним еще один, а за ним…

Перевалили через пригорок, стали подниматься на следующий.

– Стой! – скомандовал Линдор. – Слышите?

Что-то было не так, Леон сразу это почувствовал, лишь только охотники замерли, настороженно прислушиваясь к хрупкому лесному молчанию. Что-то изменилось – неназойливо, почти неуловимо. Не то чтобы почуялась опасность, нет, – наоборот, казалось, что не хватает чего-то важного, и Леон тщетно пытался понять чего. Легонько кольнула зависть: чутью Линдора все давно привыкли доверять беспрекословно. Сильный шептун, быть ему к старости учителем, коли дозволит Хранительница.

– Бабочки не поют, – сказал один охотник.

– И это тоже… Парис, ты что-нибудь слышишь?

Парис весь покрылся морщинами, тер виски.

– Никого тут нет. Ни одного существа. Бр-р… Драконий хвост! – не нравится мне это…

До Круглой пустоши шли молча, след в след. Умнейшего вперед деликатно не пустили: старик хоть и привык ходить, а все же не охотник, шаг не тот… Не кружили над кронами птицы, не колыхались ветви, и не шелестели листья на деревьях, слизнивцы и те не попадались на глаза. Небывалая тишина висела над лесом.

Следы Фавония отпечатались четко; разбирая их, охотники качали головами. Похоже, достигнув леса, шептун совсем потерял голову – метался туда-сюда, как полоумный совиный страус, прежде чем сообразил, в какой стороне лежит деревня. В воздухе запахло гарью. Вблизи кустарника след менялся – тут Фавоний полз на животе.