Эльмира Нетесова - Судьбы в капкане Страница 11

— Это верно, человека не по лицу узнаешь. Только жизнь каждого наизнанку вывернет и покажет истинное лицо, уже без маски и притворства. На что красивым был мой Хасан. Когда со мной беда случилась, первым отвернулся. Сказал такое, что небо с овчинку показалось и нечем стало дышать, и жить расхотелось мигом. Злому врагу не пожелаю тех слов услышать. После них все в душе умерло. Я поняла, что он никогда не любил меня. И если б не Миша, ушла б из жизни без сожаленья. А потом, через годы поняла, что ни одна женщина не любит никого больше своего ребенка. И если с ним стрясется беда, уходит жизнь от матери. Ей больше не для кого жить. Мой младший сын в меня пошел. Он ничем не обделен, а старший — мое горе. И плачет душа по Аслану. Мой сынок стал мне чужим. За что беда такая свалилась на меня, сама не знаю. Ночами молюсь за него. Но не слышат на небе, и мучается мой старший, живет, не видя радостей, себе и другим во зло. Я все хотела родить дочку. Но не успела, или не повезло. Вот и будешь за нее. Не пугайся квартирантов, они — чужие, ты, своею стань…

Ляна вытерла слезы и до самого вечера рассказывала Кате о себе и своей семье.

— Мы дружно жили. Не то, что другие, наши деревенские. Никто не пил, не ругался и не били никого. Некогда было. Все работали. Бабуле даже присесть некогда. То в сарае со скотиной возилась, то в огороде. Я в доме управлялась. Уборка, постирушки, готовка, все на мне лежало. Помогала брату на сенокосе. Короче, никто без дела не оставался. Но меня в деревне не замечали. Другие уже с ребятами встречались, со своими, деревенскими. А у меня никого… Наша соседка Наташка, толстуха и лентяйка, а и та не осталась одна. На меня никто не оглядывался. Хотя к брату много ребят приходило, никто не замечал и Борька называл меня недотепой.

— Это за что так? — спросила Катя.

— Он говорил, будто от девки ничего не имею. Как гладильная доска, ни спереди, ни сзади.

— Рано было, мала! У всех по-разному идет развитие. А потом это не главное, — не согласилась женщина.

— Зато бабуля, случалось, нарядит меня в свой сарафан на праздник, какой с молодости в сундуке хранился, платком подвяжет и говорит:

— Красавица наша! Ну, чисто лебедушка…

— Сарафан на мне как на вешалке мотался. Бабуля в девках, что пышка была, куда мне до нее с моими костями. На себя в зеркало не хотелось смотреть. Я в мамку пошла телом. Она тоже дробной была. И кроме отца не знала других мужиков. Без бабьей доли жила, как кобыла работала, никакой радости от судьбы. Ни света, ни просвета, одни потемки. У нас дома, что праздники, что будни, всегда одинаково проходили. Другие хотя б на Рождество отдыхали, веселились. А у нас всегда лоб в поту, а спина в мыле. В постель валились, а не ложились. Но дел не убывало. Все старались вылезти из нужды. Другие спокойно жили. Не рвали задницу на огородах, не вкалывали в праздники, отмечали их, отдыхали и живут не хуже чем мы, все живы и здоровы, никто не помер, не сгорел и не повесился. И только у нас все через жопу. Но почему Боженька всю нашу семью горем наделил? Ни у кого не было светлой доли?

— Скажи, а ты крещеная? — спросила Катя.

— Бабка сказала, что крестили меня зимой, в лютый холод, незадолго до Крещенья Господня. Я очень простыла и еле выжила. Крестные мои тоже померли. От самогонки. Перепились, и к утру их не стало. Первач слишком крепкий был. Так вот и осталась вовсе одна. Ни родни, ни доли, всем Бог обделил, — устало присела на кухне, выронила из рук тряпку.

— Непутево жили вы. По праздникам Господним кто работает? От того наказывались. И сколько ни работали, все не впрок шло. Неужели твоя бабка греха не боялась, ведь Божьи праздники почитать надо!

— Откуда она про них знала? В ее время в церкву ходить не позволяли. Меня крестили крадучись, чтоб никто не видел. А мамка вовсе некрещеной прожила. И ни в кого не верила. Только на свои руки полагалась. Во всем доме одна икона была в бабкином углу. Одна она в пожаре уцелела. Ее Борька себе взял. Когда брата схоронили, невестка не отдала икону. Сказала, что себе на память оставит.

— Зря она это сделала! Плохую службу ей сослужит та память. Не порадуется баба… Не для нее она в огне уцелела. Слышала я о таком. Тоже дом сгорел, в войну. Икона уцелела. Никто ее не увидел, а соседский пацан приметил и взял себе. Домой принес и в углу на чердаке спрятал. Вскоре бабка умерла, хотя не болела. Приснилась внуку мертвой и все просила икону в церковь отдать. Внук не послушался и спрятал икону поглубже. Но через месяц умер дед. И тоже просил внука отдать икону в церковь. Но и тогда не подчинился. Испугался, лишь когда от большой семьи одна мать у него осталась. Но ни одного брата и сестры не уцелело. Схватил икону тот мальчишка и с нею в церковь бегом прибежал. Отдал ее батюшке, рассказал про все случившееся. Тот и ответил, что иконы, уцелевшие в пожаре, нельзя держать в доме, беду принесут. С ними только покойников отпевать можно. А крестить или венчать уже нельзя. Несколько лет такие иконы должны быть в церкви, пока с них горе не сойдет. Но и тогда забирать в дом не стоит.

Катя с Лянкой так и не заметили, как наступил вечер и с прогулки вернулся Мишка с девчонками. Они принесли мороженое, угостили бабу и Лянку, рассказывали, что увидели, делились впечатлениями.

— Мы даже на фоникулере покатались!

— В зоопарке были. Как там здорово!

— А я городом любовалась сверху. Жаль, что его совсем немного видно. Зато горы, ущелья, как на ладони! И я, как птица, над ними пролетаю.

— Курица наша бескрылая, расскажи, как тебя рвало! — приобняла Маринка Дашку

— Да хватит прикалываться! Это поначалу высоты испугалась, потом все нормально было. Зато ты поделись, как обезьяне рожи корчила. Они так удивились, что человеки дурней их — мартышек, ушами хлопают и язык до коленок умеют вывалить. Они впрямь поверили, будто ты из их клетки удрала, только успела где-то прибарахлиться. Как они у тебя банан клянчили, все люди вокруг хохотали до слез, — мстила Дашка.

— Завидуешь? Тебя даже мартышки не приметили. Зато вороны твою прическу отделали. Интересно, за кого они тебя приняли? Целой стаей кружили именно над тобой.

— Что-то я такого не приметил, хотя вместе с Маринкой сидел. Ну да, ворона обронила свою пакость, но они многих пометили, — вмешался Мишка в разговор.

— А я всего один раз в жизни была на подвесной канатной дороге. Хасан привел еще в самом начале нашей жизни. Ох и понравилось мне, но больше никогда там не была. Все недосуг, некогда. А и дети. Их Хасан уже без меня туда возил. Помнишь, как вам нравилась канатка? — глянула Катя на сына.

— Помню! — отвернулся Мишка.

Они просидели до полуночи, пока парень не спохватился, что завтра с утра на работу. Он пожелал всем спокойной ночи и, поцеловав мать в щеку, ушел в спальню.

— Хороший у вас сын, — тихо сказала Маринка и добавила:

— Только закомплексованный, старомодный, как будто из прошлого века вышел. Мы с Дашкой взяли его под руки, а Мишка покраснел, как девчонка, и убрал свои руки. Вот чудак, сказал, что еще не научился ходить с девчонками так близко. Не умеет!

— А вы научите! — улыбалась Катя.

— Чего он такой дикий, будто из пещеры вывалился? Или ни с кем еще не встречался?

— Не знаю. Мне пока ничего не говорил.

— У нас в Баксане нет таких ребят. Наоборот, чуть приметят девку, тут же дергаются и начинают приставать, как мухи к подолу липнут.

— Да у тебя и подола нет! — оглядела Катя голые ноги Маринки и рассмеялась:

— Если б я вот так вышла бы на улицу в своей молодости, меня в милицию забрали бы. А люди подумали б, что с ума сошла. Ни один парень не подошел бы средь бела дня, постыдился б!

— Ох и отморозки они были ваши ровесники! Дело не в юбке, а в человеке. Вон у нас в Баксане замужние бабы длинные юбки носят, платки не снимают, а рожают детей от любовников. Бывало такое. Все в семье темноголовые, а ребенок рыжий или белокурый. Видно, пока из-под юбки лез — поседел! Ну, а мужья враз с вопросом:

— От кого родила, сука!

— У нас одноклассница сразу после школы замуж вышла и тройню родила. Все разные. Так ее муж до сих пор в альбомах копается, где в его корнях были рыжие и светлые люди?

— Дети меняются. Мишка родился с соломенными волосами, потом черными стали, как у галчонка, а теперь полностью моей копией сделался.

— Красивый у вас сын, счастливым должен быть, — задумчиво сказала Дашка.

— Дай Бог! — перекрестилась мать.

— А я на своего деда похожа, он вот такой же заводной, моторный. Трижды женился. И даже в семьдесят лет имел любовницу. Причем ни какую-то пер-душку ровесницу, а сорокалетнюю бабу. Она на год моложе его младшей дочки. Поначалу мы все смеялись над дедом. Говорили, что игрушку нашел. А старый перец доказал свое и ребенка ей сделал. Вот так стал отцом в семьдесят два года. Любовница и не подумала аборт делать. Родила. И плевала на пересуды. Она вдовой осталась в тридцать лет. Детей не было. Этот первый и единственный, кто ее упрекнет. Захотела баба стать матерью. Родила себе на радость. И хотя у деда уже пятеро правнуков, самый младший сын бывает у нас дома. Его все любят, а и должен он свою родню знать. Бабка поначалу обижалась на деда, ругала, а теперь полюбила меньшего, как своего кровного, и уже не ворчит. Старик хоть и отмечается у любовницы, помогает растить сына, но из семьи не уходит. А и малыш не в обиде. Его теперь на все выходные и праздники приводят к нам. Прибавка в семье всегда к счастью! Так решили все наши мужчины. Горе, когда кто-то умирает. А новая жизнь — это новая звезда над домом. И неважно на кого будет похож малыш, важно, что он есть, он наш, и мы его в обиду никому не дадим, — улыбалась Марина.