Ивлин Во - Новая Европа Скотт-Кинга Страница 11

За речью последовал обильный обед в университете. А после обеда он был увенчан степенью доктора международного права. После вручения диплома его посадили в автобус и вместе с доктором Фе, доктором Антоником и Поэтом повезли назад в Беллациту.

По прямой дороге путешествие не заняло у них и пяти часов. Еще до наступления полуночи автобус въехал на сверкающий бульвар столицы. В дороге они почти не разговаривали. Когда автобус подкатил к зданию министерства, доктор Фе сказал:

— Итак, наша маленькая экспедиция подошла к концу. Хотелось бы надеяться, профессор, что она доставила вам хотя бы ничтожную каплю того удовольствия, которое выпало на нашу долю.

Он протянул руку и сверкнул улыбкой в свете фонаря. Доктор Антоник и Поэт забрали из машины свои скромные пожитки.

— Спокойной ночи, — сказали они. — Спокойной ночи. Мы доберемся пешком. Такси слишком дорого — после девяти уже двойной тариф.

Они ушли. Доктор Фе стал подниматься по ступеням министерства.

— А теперь за работу, — сказал он. — Я получил приказ срочно явиться к начальству. В Новой Нейтралии у нас работают допоздна.

В этом его восхождении не было никакой попытки уклониться от дальнейшего общения, и все же оно было стремительным. Скотт-Кинг настиг его только у двери лифта.

— Но куда, скажите, я должен теперь идти?

— Наш скромный город, профессор, к вашим услугам. Куда бы вы хотели сейчас отправиться?

— Ну, вероятно, в отель. Раньше мы жили в «Рице».

— Уверен, вам будет там удобно. Попросите швейцара, чтобы он достал вам такси, и смотрите, чтобы таксист не взял с вас слишком дорого. Двойной тариф, но не больше.

— Но мы с вами увидимся завтра?

— Надеюсь, даже не раз.

Доктор Фе поклонился, и двери лифта, захлопнувшись, скрыли его поклон и улыбку.

В его поведении было нечто большее, чем простая сдержанность, столь естественная для тонко чувствующего человека, который в невольном порыве позволил себе излишнюю откровенность.

— На официальном уровне, — сказал мистер Хорас Смадж, — мы вообще не поставлены в известность о том, что вы здесь находитесь.

Он в упор, поверх проволочной корзинки с исходящими и входящими бумагами рассматривал Скотт-Кинга через очки в восьмиугольной оправе, вертя в руках какую-то новомодную авторучку; превеликое множество карандашей торчало у него из нагрудного кармана, а выражение его лица давало понять, что с минуты на минуту может зазвонить один из телефонов на столе и принести сообщение о предметах куда более важных, чем те, что они сейчас обсуждали; Скотт-Кингу пришло в голову, что человек этот как две капли воды схож с клерком из гранчестерского отдела продовольственного снабжения.

Жизнь Скотт-Кинга протекала вдали от государственных канцелярий, но однажды, много-много лет назад в Стокгольме, вероятно перепутав с кем-нибудь, его пригласили по ошибке на обед в британское посольство. В то время поверенным в делах там был сэр Сэмсон Куртенэ, и Скотт-Кинг всегда с благодарностью вспоминал небрежную благожелательность, с которой этот дипломат принял неоперившегося студента, явившегося вместо министра. Сэр Сэмсон не сделал большой карьеры, но в памяти по меньшей мере одного человека, а именно Скотт-Кинга, он запечатлелся как законченный тип английского дипломата.

Смадж не походил на сэра Сэмсона; он был дитя более жестких жизненных обстоятельств и более современной идеи служения обществу; у него не было дяди, который мог бы замолвить за него словечко в высших сферах; добросовестный труд, четкие ответы на экзаменах, искренний интерес к экономической географии и торговле снискали для него нынешний пост второго секретаря посольства в Беллаците.

— Вы даже представить себе не можете, — сказал Смадж, — какие у нас трудности со снабжением и с транспортом. Мне дважды приходилось в последний момент высаживать из самолета жену посла, чтобы освободить места для специалистов. В настоящий момент у меня тут четыре инженера-электрика, два лектора по линии Британского совета, один профсоюзник — и все хотят улететь. На официальном уровне мы даже не извещены о мероприятии по Беллориусу. Нейтральны вас сюда привезли. Теперь они должны вас вывезти.

— На протяжении трех дней я по два раза в день хожу в министерство. Похоже, что человека, который все это организовал, доктора Фе, там уже нет.

— Вы, конечно, в любой момент могли бы уехать поездом. Это чуть дольше, но в конечном итоге вы, вероятно, доберетесь скорее. У вас, полагаю, есть все необходимые визы?

— Нет. А сколько нужно времени, чтобы их получить?

— Вероятно, недели три, может, чуть дольше. Обычно администрация Межсоюзной зоны тянет с оформлением.

— Но я не могу позволить себе жить здесь без конца. Мне разрешили ввезти только семьдесят пять фунтов, а цены здесь ужасные.

— Да, мы имели на днях дело с подобным случаем. Человек по фамилии Уайтмейд. У него кончились деньги, и он хотел подтвердить чек, но это как раз и противоречит здешним финансовым правилам. Консул занялся его делом.

— Он добрался до дому?

— Сомневаюсь. Раньше этих лиц, знаете ли, отправляли морским путем как потерпевших бедствие, а по прибытии в Великобританию передавали в руки полиции, но после войны это больше не практикуется. Этот человек, кажется как и вы, имел отношение к Беллориусским торжествам. Нам они тоже задали немало работы. Швейцарцам, впрочем, пришлось труднее. У них убили профессора, а это всегда влечет за собой специальный доклад на консульском уровне. Как ни жаль, я ничего больше не могу для вас сделать. Я ведь отвечаю только за воздушные перевозки. Вами, собственно говоря, должно заниматься консульство. Дайте им знать через неделю-другую, как у вас идут дела.

Жара стояла невыносимая. За десять дней, что Скотт-Кинг пробыл в этой стране, у лета словно бы испортился характер, и теперь оно обернуло к нему свой разгневанный лик. Трава в сквере стала бурой. Дворники по-прежнему поливали из шлангов улицы, но раскаленные камни через мгновение снова становились сухими. Сезон в столице закончился, половина лавок стояли закрытыми, а маленькие смуглые аристократы покинули свои кресла в «Рице».

Расстояние от посольства до отеля было невелико, однако, когда Скотт-Кинг доплелся до вращающейся двери отеля, он едва держался на ногах от усталости. Он поднялся по лестнице пешком, ибо был теперь одержим экономией, доходящей до скаредности; он больше не получал удовольствия от еды, ибо подсчитывал в уме стоимость каждой ложки супа с учетом надбавки за обслуживание, гербового сбора и налога на роскошь. Скотт-Кинг решил без промедления выехать из «Рица», но никак не мог отважиться на этот шаг — ведь обосновавшись в каком-нибудь скромном пансионе на боковой улочке окраины города, где никогда не звонит телефон и никогда не появляются люди из внешнего мира, он рискует пропасть безвозвратно, затерянный, неузнаваемый, всеми забытый. Не придется ли ему, толстеющему, седеющему, все глубже погружающемуся в бездну нищеты и отчаяния, даже спустя много лет развешивать где только можно выцветшие объявления, предлагающие уроки английского языка, — пока он не умрет здесь, никому не ведомый. Скотт-Кинг был зрелый человек, интеллектуал и ученый, специалист в области древних языков, почти поэт, однако он не мог представить себе подобное будущее без содрогания. И потому, хотя «Риц» опустел, хотя он чувствовал на себе презрительные взгляды прислуги, он все же цеплялся за «Риц» как за единственное место в Нейтралии, где к нему еще может прийти спасение. Он знал, что если выедет из отеля, то уж больше никогда сюда не вернется. Он был лишен сознания своего права, с которым день за днем на протяжении многих лет сидели здесь представители местной аристократии. Права Скотт-Кинга защищались только чеками дорожного аккредитива. А счет его таял с каждым часом. В настоящий момент у него оставалось около сорока фунтов. Скотт-Кинг решил, что переедет, когда останется двадцать. Покуда же он с беспокойством оглядел ресторан, прежде чем приступить к ежедневным вычислениям — как пообедать подешевле.

И сегодня он был вознагражден. Выпала его карта. Через стол от него, и притом совершенно одна, сидела мисс Бомбаум. Скотт-Кинг встал, чтобы поздороваться. Все жестокие слова, произнесенные при их последнем свидании, были забыты.

— Можно к вам подсесть?

Сперва она смотрела, не узнавая, потом лицо ее выразило удовольствие. Вероятно, в его одинокой фигуре, в его робком обращении было нечто, что очистило его в сознании мисс Бомбаум. Стоявший перед ней человек не выглядел ни фашистским чудовищем, ни махровым реакционером, ни людоедом.

— Конечно, — ответила она. — Малый, который меня пригласил, что-то не появляется.

При мысли, что ему придется заплатить за обед мисс Бомбаум, Скотт-Кинга объял смертельный ужас, бросивший его — в жаркой духоте ресторана — в холодный пот. Он заметил, что она ест омара, запивая его белым немецким вином.