Вадим Тарасенко - Спасите наши души Страница 11

6

Серую, промозглую утреннюю тишину городского кладбища нарушили звуки стука лопат о подмерзшую землю. Тройка ханыг с испитыми лицами и тусклыми глазами привычно вгрызалась в кладбищенскую глину. Каждый взмах лопаты, каждая выковырянная горсть земли приближала их к заветной цели — сто пятидесяти гривенному гонорару, литрухе «столичной» и килограмму вареной колбасы. Через час глина кончилась — пошли кости. Также скоро и деловито, как выкапывали землю, копатели, натянув резиновые перчатки, перекидали, в стоящий рядом с раскопанной могилой гроб, эти кости. На это ушло десять минут — один кости выбрасывал из могилы, два других ловили их на лету и складировали в новый гроб. Последним из могилы извлекался череп. Руки современного провинциального Гамлета в грязных черных перчатках схватили его, подбросили вверх. Другие руки ловко поймали бывшее вместилище разума, четкий полуоборот с наклоном — хлоп и череп увенчал этот штабель костей. Комплект! Глухо стукнула крышка гроба, закрывая всю эту неприглядную картину бренности земного бытия. Олег махнул рукой, подзывая родственников усопшего. Родственники подошли, приняв скорбный вид. Все та же тройка ханыг–копателей всунула гроб в микроавтобус, туда же втиснулись родственники. Через минуту автобус всю эту группу костей, их нынешних владельцев и закапывателей вез к новому месту захоронения.

— Давай, Слава, гони следующий автобус, — распорядился Олег.

Слава, потыкав пальцами по мобильнику, затем что–то негромко сказал по нему. Через пять минут следующий микроавтобус с очередными родственниками и тремя раскапывателями–закапывателями приближался к холму.

Через два часа трое останков людей были перезахоронены, а на их месте была вырыта могила для местного авторитета. Чудны дела твои, Господи.

7

«… Ты возвращаешь человека в тление, и говоришь, возвратитесь, сыны человеческие!» (3) — слова псалма печально раздавались в комнате. На столе, в узком гробике, обитом красной материей, утопая в белом саване, лежала Таня — жена священника городской церкви, жена Сергея. Он смотрел на мертвое ее лицо. Слез не было. Впрочем, и горя тоже. Три года болезни жены высушили, выжгли в душе все. Осталась только тоска и пустота. Это мертвое, желтое лицо, с заострившимися носом, с резко обозначенными скулами и глубокими впадинами глаз не было лицом его Танечки, оно было Сергею чуждо. Глядя на него, он как–то спокойно, словно речь шла о каком–то постороннем человеке, подумал: «Вот, Таня, ты и отмучилась. Упокой, Господи, твою душу». И тут же после этой стандартной просьбы к Богу цинично в мысли прорвалось: «И я тоже отмучился».

«…Ты как наводнением уносишь их; они, как сон, — как трава, которая утром вырастет, утром цветет и зеленеет, вечером подсекается и засыхает» (3), — священник, приехавший из Д-ска, уверенно вел отпевание.

«Танюша моя. Но почему ты так рано отцвела, засохла. Ведь у нас еще так должно было много быть впереди. А так теперь у нас с тобой впереди ничего нет — ни общей жизни, ни детей, ничего. И впереди у тебя только тление», — слезы накатили на глаза Сергею.

В комнате, под стенкой столпилось с десяток старушек и пяток мужчин — прихожан с церкви. Сергей мельком окинул их взглядом. «Ни одного молодого лица, — тоскливо подумал он, — а откуда они тут появятся. Как только мы сюда приехали, так ты почти сразу же и слегла, Танечка. Господи, ну почему такая несправедливость — забрать ее так рано. Она даже не успела ни друзей себе зависти, ни познать материнства. Неужели там, у тебя она тебе важнее, чем мне здесь, на земле?» — раздражение, начало было подниматься в душе Сергея, но тут же было задавлено намертво в него впечатанной любовью к Богу, верой в Его непогрешимость и просто обыкновенной человеческой печалью. И, скорее, второе сыграло здесь большую роль.

«И да будет благословение Господа Бога нашего на нас, и в деле рук наших споспешествуй нам, в деле рук наших споспешествуй»(3), — священник заканчивал отпевание. После последних слов псалма, как всегда водится в таких случаях, случилась легкая заминка — никому не хотелось проявлять рвение в таких делах. Сергей встретился взглядом с Тимофеем — средних лет мужчиной, который сам недавно похоронил жену и коротко кивнул ему головой. Тимофей выступил вперед и взялся за гроб у изголовья. Остальные мужчины последовали его примеру. Не желая смотреть, как гроб начнут протискивать по лестничным маршам, и Танечка свой последний путь начнет как–то непотребно для такого случая — суетливо, не торжественно, Сергей вышел в соседнюю комнату.

На улице, октябрьское солнышко в меру своих уже слабых, увядающих сил, сколько смогло, согрело и толпу людей, стоящих у подъезда и лежащую в гробу Таню, абсолютно равнодушную и к этому солнцу и к взирающей на нее любопытно–скорбной толпе, по мере удаления от гроба, становящейся просто любопытной. Наконец подъехали, заказанные катафалк и автобус. Произошло легкое движение — старушки споро разобрали венки, прислоненные к стене дома, одни мужчины взялись за крышку гроба, другие подошли к нему самому. Мгновение и тело Тани взмыло вверх на мужских руках. Привычно–печально затянул оркестр. Похоронная процессия двинулась. Случайные прохожие с любопытством смотрели на молодую Таню, на толпу людей, бредущих за гробом, на венки, которые держали слабые женские руки. Смотреть, по большому счету, не хотелось. Невольно и сразу в голову било: «И меня вот так же рано или поздно понесут. Понесут и никуда от этого не деться». Но любопытство, обыкновенное человеческое любопытство заставляло приостанавливаться, поворачивать голову вслед прецессии. Быстро утолив это чувство, люди спешили дальше. И чем дальше они отходили от гроба, чем глуше раздавались звуки траурного марша, тем явственней в голове всплывало: «И все–таки это пока еще не со мной. А я побегаю еще тут, порадуюсь жизни». Потом пропадало и это. В мозг врывался хаос будней: «Ванька, несносный ребенок, опять весь вымазался. Опять весь вечер надо убить на стирку». «Господи, хлеб уже по гривне. И как дальше жить». «Надо позвонить мужу на работу, пусть не ставит машину в гараж — надо будет заехать к маме, взять у нее чуток картошки. Своя уже полностью кончилась». Жизнь, словно горная речка, неслась дальше, волоча, обтесывая людей, сшибала их друг с другом, а некоторых истирала в пыль. И только небольшая группка людей, на краткий миг бытия, очутившаяся в тихой заводи вынуждена была еще долго вариться в своих скорбных мыслях: «И я тоже умру. И дай Бог, чтобы нашлось, кому меня похоронить». Варились и не могли от них впрыгнуть в рядом несущийся жизненный поток. Пока не могли.

Пройдя метров сто, у выхода из двора, процессия остановилась. Минута, другая и катафалк с автобусом выехали на дорогу, держа путь на кладбище.

Там все протекало споро, деловито — люди устали, намерзлись, проголодались. А в нескольких километрах, в столовой их ждали накрытые столы, горячая еда и… водка — эта палочка–выручалочка русского человека.

«Упокой, Господи душу усопшей рабы твоей Татьяны и прости ей все согрешения вольные и невольные, и даруй ей Царство небесное. Аминь», — прозвучали слова священника. Замерев, Сергей подошел к Тане, заставил себя на нее взглянуть. «Больше я ее не увижу. Больше никто ее не увидит. И что будет дальше, лучше и не видеть — «… ты возвращаешь человека в тление…», — холодные, но живые губы коснулись холодного, но не живого лба…

Кладбищенские работники умело поставили крышку на гроб, размеренно застучал молоток. Еще минута — и на полотенцах Танюша опустилась к своему последнему прибежищу. Полетели комья земли, потом заработали лопаты.

И вот на Земле появился очередной маленький холмик. Пройдет некоторое время, и фотография на памятнике, который будет установлен на этом земляном холмике, выцветет и поблекнет. Ослепнут красивые, кроткие девичьи глаза, сотрется мягкая, застенчивая улыбка. И потом какой–нибудь кладбищенский зевака, скользнув взглядом по этой фотографии, уже даже не подумает: «Умерла такой молодой и такой красивой» — на мир будет смотреть безликий, без пола и возраста контур человеческого лица. Мир праху твоему, Татьяна Петровна. Аминь.

Уже поздно вечером, когда Сергей, придя с похорон, бессмысленно смотрел на экран телевизора, зазвонил телефон.

— Да?

— Сергей Владимирович?

— Да, — Сергей узнал голос Николая Князева.

— Еще раз извините за беспокойство, и еще раз примите мои соболезнования.

— Спасибо.

— Сергей Владимирович. Я насчет похорон своего брата. Я пришлю к Вам машину в полдесятого. В десять нам надо начать отпевание. Оно будет проходить в кинотеатре «Славутич»

— Как Вам будет угодно.

— Тогда до завтра.