Петр Киле - Сказки Золотого века Страница 11

Глинка заехал из деревни в Петербург, не по своей воле, а по случаю, и тут застрял, остановившись в квартире Стунеева Алексея Степановича, брат которого - Дмитрий Степанович - был женат на его сестре ( они жили в это время в Смоленске). Полковник Стунеев жил в доме при Школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, будучи командиром эскадрона, в котором служил по ту пору юнкер Лермонтов; он страстно любил музыку и сам пел романсы, аккомпанируя себе на фортепиано.

Пел он нещадно в нос, куплет за куплетом, не пропуская ни одного и до конца. Выговаривал слова полковник топорным образом, как находил Глинка, но он не только не бежал вон из дома, а всячески поощрял хозяина и даже разучивал с ним новые романсы. Ему было весело сидеть на софе рядом с Марьей Петровной, прехорошенькой юной особой, младшей сестрой жены Стунеева Софьи Петровны, переглядываться с нею и болтать вполголоса.

А в дневные часы, когда полковник командовал эскадроном, несомненно выделяя неугомонного юнкера Лермонтова, Глинка затеял учить Софью Петровну петь, - она пела совсем неплохо приятным альтовым голосом. Он начал учить петь и Марью Петровну, которая не знала нот. А как всякий учитель он имел право оставаться наедине с ученицей. Ей едва исполнилось шестнадцать; свежесть первой юности, а уже по всем помыслам и стати невеста, неведомо чья, все тайна и любопытство, что вспыхивает поминутно смехом.

Он находил ее миловидной девушкой, с некоторой врожденной грацией, наивной, непосредственной, что и нравилось ему, как в малых детях, на которых он нередко смотрел с умилением. Между тем Глинке было уже тридцать лет, предельный для молодости и грез о счастье. Но у него была одна странная особенность - при его малом росте - гораздо ниже обыкновенного среднего роста мужчины, - как свидетельствует Анна Петровна Керн, - он привлекал внимание молодых женщин, даже крупных, статных, как княгиня Щербатова, в особенности девушек, только трудно сказать, сам по себе (сам по себе он имел крупные черты лица и в портретах кажется вообще даже могучим, как его музыка) или с его даром музыканта, певца, композитора, далеко превосходящим всякое любительство.

У командира эскадрона юнкера, по правилам того времени, могли бывать либо официально, либо по-светски, тем более если устраивались вечера с пением и с танцами, с импровизациями на фортепиано Глинки, - у нас нет свидетельств, что Лермонтов и Глинка были знакомы, но несомненно они встречались, если не у Стунеева, то позже на вечерах графа Виельгорского, князя Одоевского или у Карамзиных.

А пока Стунеев распевал романсы, Глинка вполголоса болтал в свое удовольствие с молоденькой девушкой, не подозревая, куда его заведет это новое увлечение.

Стунеев запел романс на стихи Дельвига:

Ах, ты, ночь-ка, ноченька...

- Как вам этот романс нравится, Марья Петровна?

- Да это же русская песня, - возразила барышня.

- Да, моя русская песня на стихи барона Дельвига.

- А где ж вы ее слыхали?

- Я слыхал не ее, не эту песню, я сам сочинил, но все детство я слышал русские песни. Ведь я рос в деревне до 12 лет. У моего дяди по матери, который жил за восемь верст от Новоспасского, был оркестр из своих музыкантов, крепостных. По праздникам оркестр играл у нас, что мне чрезвычайно нравилось.

- Танцевали?

- Я не любил танцевать, меня завораживал оркестр, и я пробовал играть на разных инструментах или просто делал вид, что тоже играю. Во время ужина оркестр играл русские песни, переложенные на две флейты, два кларнета, две валторны и два фагота. Эти грустно-нежные звуки мне чрезвычайно нравились. Но проняло меня однажды от квартета Крузеля с кларнетом.

- Проняло?

- Эта музыка произвела на меня непостижимое, новое и восхитительное впечатление, - мне было тогда лет 10-11, - я оставался целый день потом в каком-то лихорадочном состоянии, был погружен в неизъяснимое, томительно-сладкое состояние...

- И в таком состоянии вы пребываете и сейчас? - лукаво взглянула Марья Петровна.

- Нет, здесь я на земле, там непостижимые дали неба за полями и лесами, - перед взором Глинки возникают виды вокруг Новоспасского с лесами до знаменитых брянских лесов, плывут в поднебесье белые облака, трепещет жаворонок. - Я сделался рассеян, и учитель на уроках рисования неоднократно журил меня, наконец, догадался, что я все только думаю о музыке; "Что ж делать? - отвечал я, - музыка - душа моя".

Марья Петровна вздохнула.

- Я люблю музыку, - сказала она, - хотя не знаю нот. Сестру мою Софью учили музыке, а меня - нет.

Луиза Карловна, как звали мать сестер, после смерти мужа, видно, обеднела, что отразилось на воспитании младшей ее дочери. Глинка это видел, но скорее сочувствовал Марье Петровне,  из-за недостатков ее воспитания. Однажды у графа Виельгорского необыкновенно удачно исполнили седьмую симфонию Бетховена, особенно первые скрипки играли с неподдельным увлечением. Глинка был так встревожен впечатлениями как и от игры, так и от непостижимо превосходной симфонии, что приехал домой - к Стунеевым - совершенно не в себе. Марья Петровна, открывая сама ему дверь, с участием осведомилась:

- Что с тобою, Michel?

- Бетховен! - отвечал он, быстро прохаживаясь по гостиной туда и сюда, как всегда делал в минуты беспокойства и волнения.

- Что же он тебе сделал? - почти с обидой сказала барышня.

Ему бы рассмеяться, но удивительная музыка владела им, да и у Марьи Петровны зазвучали с ее испугом за него интимные нотки в голосе с обращением на "ты". Он был вынужден объяснить с серьезным видом, что слышал превосходную музыку, она была плохая музыкантша. Что за беда? Он стал задумываться о женитьбе, все к тому шло, весь круг родных и знакомых от Петербурга до Смоленска и Новоспасского задавался одним вопросом: "Когда свадьба?" Но и срок был у всех на устах: сразу после годовщины смерти отца Глинки, после которой он написал письмо матери с просьбой о благословлении на брак.

Глинка жил домоседом и тем более, что склонность к Марье Петровне нечувствительно усиливалась, как вспоминал он впоследствии. Однако же он постоянно посещал вечера у Жуковского, который жил в Зимнем дворце как воспитатель наследника и где у него еженедельно собиралось избранное общество, состоявшее из поэтов, литераторов и вообще людей, доступных изящному.

Он встречал здесь Пушкина, как некогда в Благородном пансионе, когда поэт, только-только выпущенный из Царскосельского лицея, навещал брата Льва и своего лицейского товарища Кюхельбекера, который, кроме преподавания, был особенным гувернером Глинки. Словом, юный музыкант, который и сам писал стихи, рос нечувствительно под обаянием стихов Пушкина и прежде всего, разумеется, запрещенных.

Любви, надежды, тихой славыНедолго нежил нас обман;Исчезли юные забавы,Как сон, как утренний туман...

После восстания на Сенатской площади прояснится, что Глинка был воспитанником одного из злодеев-заговорщиков и вообще был знаком со многими родственниками декабристов или с декабристами, в день бунта даже выходил на улицу из предчувствия и беспокойства, что происходит нечто необычное.

С началом арестов и следствия подвергся допросу и Глинка, но он был по всему столь явно далек от заговоров и политических вопросов, что был тотчас отпущен. Однако ж претерпел огромное потрясение, как все русское общество, сначала от нежданного бунта самой привилегированной части офицерства, участников Отечественной войны 1812 года, золотой молодежи в полном смысле этого слова, а затем казни пятерых и ссылки многих и многих в Сибирь и на Кавказ.

Николай I, кажется, не знал сомнений, как его старший брат Александр I, взошедший на престол через труп отца, но роль его была не лучше. Он объявил себя цензором созданий Пушкина и это счел за милость, с прощением за прежние проступки и возвращением из ссылки. Того же самого, милостивого монаршьего внимания удостоится вскоре и Глинка, едва он задумает писать первую русскую национальную оперу "Иван Сусанин", и Карл Брюллов, едва приедет в Петербург, через два года после прибытия из Италии его знаменитой картины "Последний день Помпеи".

Поначалу Глинка задумал писать оперу по повести Жуковского "Марьина роща", чему бы всякий обрадовался, но добрейший Василий Андреевич, загоревшись идеей создания первой русской национальной оперы, посоветовал композитору писать ее на сюжет "Ивана Сусанина" - о крестьяние, который как проводник увел иноземное войско в непроходимые топи и леса, обрекая себя на неминуемую и страшную смерть.

- Да на этот сюжет уже есть опера нашего капельмейстера Катерино Альбертовича Кавоса! - усомнился граф Виельгорский.