Грэм Грин - Комедианты Страница 11

Исцеление было в успехе, которым я отнюдь не был обязан своему компаньону; в голосах купальщиц, перекликавшихся в бассейне; в звоне льда, доносившемся из бара, где Жозеф готовил свой знаменитый ромовый пунш; в скоплении такси из города; в гаме голосов на веранде в обеденный час, а ночью — в бое барабана и шарканье танцующих ног; в фигуре Барона Субботы — комического персонажа из балета, изящно выступающего в своем цилиндре под освещенными пальмами. Недолгое время меня баловал этот успех.

Мы подъехали в темноте, и я снова поцеловал Марту; поцелуй все еще был продолжением допроса. Я сомневался, что можно три месяца в одиночестве хранить верность. А возможно, это предположение было мне приятнее, чем другое — что она снова сблизилась с мужем. Я прижал ее к себе и спросил:

— Как Луис?

— Так же, — сказала она. — Как всегда.

И все же она, видно, когда-то его любила. Вот одна из мук незаконной любви: даже самые страстные объятия любовницы только лишний раз показывают, что любовь непостоянна. Я увидел Луиса во второй раз на посольском приеме, где было человек тридцать гостей. Трудно было поверить, что посол, этот тучный мужчина лет пятидесяти, чьи волосы блестели, точно начищенный ботинок, не замечает, как часто мы издали обмениваемся взглядами, как, проходя мимо, она будто нечаянно касается меня рукой. Но лицо Луиса выражало уверенность и превосходство. Это было его посольство, это была его жена, это были его гости. На коробках спичек стояли его инициалы, они красовались даже на бумажных ленточках вокруг сигар. Я помню, как он поднял на свет бокал с коктейлем и показал мне изящно выгравированный рисунок головы быка.

— Я специально заказал эти бокалы в Париже, — сказал он.

У него было очень развито чувство собственности, но, может быть, он легко давал взаймы то, чем обладал?

— Луис утешал тебя, пока меня не было?

— Нет, — сказала она, и я мысленно обругал себя за трусость; ведь я поставил вопрос так, что она могла ответить двусмысленно. Она добавила: — Никто меня не утешал, — и я сразу стал перебирать в уме, какое значение слова «утешить» она могла выбрать, не солгав. А она не любила лгать.

— У тебя другие духи.

— Луис подарил мне их на день рождения. Твои уже кончились.

— На день рождения? Совсем о нем забыл...

— Ерунда.

— Как долго нет Жозефа. Он должен был слышать, как подошла машина.

Она сказала:

— Луис добрый. Это только ты меня пытаешь. Как тонтон-макуты — Жозефа.

— Почему ты так говоришь?

Ничего не изменилось. Не прошло десяти минут, как мы лежали друг у друга в объятиях, а через полчаса уже начали ссориться. Я вышел из машины и в темноте поднялся по ступенькам. Наверху я чуть не споткнулся о свои чемоданы, которые, должно быть, поставил там шофер, и позвал: «Жозеф! Жозеф!» — но никто не откликался. По обе стороны от меня тянулась веранда, но ни один столик не был накрыт. Сквозь распахнутую дверь гостиницы мне был виден бар, освещенный керосиновой лампой, маленькой, как ночник в детской или у постели больного. Вот он, мой роскошный отель, — в пятне света едва проступали наполовину пустая бутылка рома, два табурета, сифон с содовой, нахохлившийся, как птица с длинным клювом. Я снова позвал: «Жозеф! Жозеф!» — и снова никто не ответил. Я спустился обратно к машине и сказал Марте:

— Обожди минутку.

— Что-нибудь случилось?

— Не могу найти Жозефа.

— Мне надо возвращаться.

— Тебе нельзя ехать одной. Чего ты спешишь? Луис может и потерпеть.

Я снова поднялся наверх в «Трианон». Центр интеллектуальной жизни Гаити. Гостиница люкс, обслуживает и гурманов, и любителей туземных обычаев. Пейте наши напитки, приготовленные из лучшего гаитянского рома, купайтесь в роскошном бассейне, слушайте гаитянский барабан и любуйтесь гаитянскими танцорами. Вы встретите здесь элиту местной интеллигенции — музыкантов, поэтов, художников, для которых гостиница «Трианон» стала излюбленным местом встреч... Рекламная брошюра для туристов была когда-то недалека от истины.

Я пошарил под стойкой бара и нашел электрический фонарик. Потом я прошел через гостиную к себе в кабинет; стол был завален старыми счетами и квитанциями. Я не надеялся на постояльцев, но дома не было даже Жозефа. Нечего сказать, хорошо тебя встречают, подумал я, радушно встречают! Под окнами кабинета был бассейн для плавания. Примерно в этот час сюда съезжались из других гостиниц пить коктейли. В лучшие времена тут пили все, кроме тех, кто путешествовал по дешевым туристским путевкам. Американцы всегда пили сухое мартини. К полуночи кто-нибудь из них обязательно плавал в бассейне нагишом. Как-то раз в два часа утра я выглянул из окна. В небе стояла огромная желтая луна, и какая-то парочка занималась в бассейне любовью. Они не заметили, что я на них смотрю; они вообще ничего не замечали. В ту ночь, засыпая, я подумал: «Ну вот, я своего добился...»

В саду послышались шаги, неровные шаги хромого, — он шел от бассейна. Жозеф охромел после своей встречи с тонтон-макутами. Я сделал шаг ему навстречу, но в эту секунду снова взглянул на свой письменный стол. Там чего-то недоставало. Стол был завален счетами, скопившимися за мое отсутствие; однако куда девалось мое небольшое медное пресс-папье в виде гроба с выгравированными на нем буквами «R.I.P.» [начальные буквы латинских слов: «Покойся в мире»], которое я купил как-то на рождество в Майами? Грошовая вещица, я заплатил за нее два доллара семьдесят пять центов, но она была моя, она забавляла меня, а теперь ее нет. Почему в наше отсутствие все меняется? Даже Марта и та переменила духи. Чем неустойчивее наше существование, тем неприятнее мелкие перемены.

Я вышел на веранду встретить Жозефа. Свет его фонарика змеился по вьющейся от бассейна дорожке.

— Это вы, мсье Браун? — испуганно окликнул он меня снизу.

— Конечно, я. Где ты был, когда я приехал? Почему ты бросил мои чемоданы?..

Он стоял внизу, подняв ко мне свое черное страдальческое лицо.

— Меня подвезла мадам Пинеда. Проводи ее обратно в город. Вернешься на автобусе. А где садовник?

— Он ушел.

— А повар?

— Он ушел.

— Где мое пресс-папье? Кто взял мое пресс-папье?

Он смотрел на меня, словно не понимая вопроса.

— Неужели с тех пор, как я уехал, не было ни одного постояльца?

— Нет, мсье. Только...

— Только что?

— Четыре ночи назад приходил доктор Филипо. Он сказал, никому не говори.

— Что ему было надо?

— Я говорил, ему нельзя остаться. Я говорил, тонтон-макуты придут сюда его искать.

— А он что?

— Все равно остался. Тогда повар ушел и садовник ушел. Говорят, он уйдет — мы вернемся. Он очень больной... И он остался. Я говорю, иди в горы, а он говорит, не могу, не могу. У него ноги распухли. Я говорю, надо уходить, пока вы не вернулись.

— В хорошенькую историю я попал с места в карьер, — сказал я. — Ладно, я с ним поговорю. В каком он номере?

— Я слышу машину, кричу ему: тонтоны, уходи, быстро! Он очень усталый. Не хочет уходить. Говорит, я — старый человек. А я говорю: мсье Брауну конец, если вас найдут здесь. Вам все равно, если тонтоны вас найдут на дороге, но мсье Брауну конец, если вас поймают тут. Я говорю, я пойду и буду с ними говорить. Тогда он быстро-быстро побежал. А это был только этот дурак таксист с чемоданами... Тогда я тоже побежал, ему сказать.

— Что же нам с ним делать, Жозеф?

Доктор Филипо был не такой уж плохой человек для члена этого правительства. В первый год своего пребывания на министерском посту он даже сделал попытку улучшить условия жизни в лачугах на берегу; в конце улицы Дезэ построили водопроводную колонку и выбили его имя на чугунной дощечке, но воду так и не подключили, потому что подрядчику не дали взятки.

— Я пошел к нему в номер, а его нет.

— Ты думаешь, он сбежал в горы?

— Нет, мсье Браун, не в горы, — сказал Жозеф. Он стоял внизу, понурив голову. — Я думаю, он делал очень нехорошо. — И тихо произнес то, что было написано на моем пресс-папье: «Requiescat In Pace», — Жозеф был хорошим католиком, но и не менее ревностным почитателем вуду [вероисповедание и тайный ночной религиозный ритуал негров Вест-Индии]. — Прошу вас, мсье Браун, пойдемте со мной.

Я последовал за ним по дорожке к бассейну, где когда-то парочка занималась любовью — это было давно, в счастливые, незапамятные времена. Теперь бассейн был пуст. Луч моего фонарика осветил пересохшее дно, усыпанное опавшими листьями.

— В другом конце, — сказал Жозеф, стоя как вкопанный и не делая больше ни шагу к бассейну. Доктор Филипо, видно, добрел до узкой полоски тени под трамплином и теперь лежал там скорчившись, подтянув к подбородку колени, словно пожилой зародыш, обряженный для погребения в новый серый костюм. Он сначала перерезал себе вены на руках, а потом, для верности, и горло. Над головой у него темнело отверстие водопроводной трубы. Нам оставалось только пустить воду, чтобы смыть кровь, — доктор Филипо позаботился о том, чтобы причинить как можно меньше хлопот. Он, по-видимому, умер всего несколько минут назад. Первая мысль, которая мелькнула у меня в голове, была чисто эгоистической: человек не виноват в том, что кто-то покончил самоубийством у него в бассейне. Сюда можно попасть прямо с дороги, минуя дом. Раньше сюда постоянно заходили нищие — продавать купающимся деревянные безделушки.