Алексей Смирнов - Лента Mru Страница 11

– Мне нужно зеркало, – промычала отмытая и расчесанная Лайка. Рот у нее тоже был набит картошкой, и она уже разламывала новую столовым ножом. – Мне кажется, что я все еще липкая.

– Все мы некогда были Первичным Бульоном, – покровительственно успокоил ее Нор, мечтательно повертывая на вилке маленький кусочек сыра. Но тут же оставил сыр в покое, вооружился ножом, взял сардельку и произвел в ней разделение. – Нас залили в естественные емкости и поставили вариться на медленный вулканический огонь; накрошили морковки и свеклы, булькнули луковицей и прикрыли крышкой для соблюдения умеренного парникового эффекта. И всем там было просто замечательно. У нас была длинная сопля ДНК, одна на всех, которая стала дробиться по эгоистическому произволу своих фрагментов, возмечтавших о самостийности. А когда после длительного исторического взаимообмена, возникла, скажем, Единая Информационная Сеть, эти фрагменты объединились в новую, эфирного качества целостность. Образовавшийся навар благоухает информационными испарениями. Теперь приближаются последние времена, теперь уж наверное будет сказано нечто совсем окончательное. Например, к нам движется демиургическая в своей непознаваемости Черная Дыра, которая, по моему глубокому убеждению, хочет сожрать готовый бульон. Возможно, что это и есть наш повар, воплощение космического разума. А может быть, просто прохожий, который соблазнился фаст-фудом – как знать?…

Зевок, попытавшийся пропитаться этой мыслью, перестал жевать.

– Попроще бы, ваше… ваше… – он крепко задумался.

– Не напрягайся, дорогой, – Нор пришел ему на помощь. – Твои затруднения при подборе слов лишний раз доказывают совершенство технологии, потому что оригинал тоже не блещет словарным запасом. Он ему и ни к чему! – Нор удивленно повел плечами и рассмеялся. – Я хотел сказать только то, что презрительное прозвище «склепки», которые вы наверняка услышите в свой адрес, говорит о бессилии насмешников. Вы – часть естественного процесса. Вы являетесь продуктами эволюции не в меньшей степени, чем ваши прототипы. В каком то смысле вы даже совершеннее, потому что созданы вопреки воле природы. Зато – по воле звезд, ибо звезды выше.

Мы, слыша слабые отзвуки его рассуждения, переглянулись и вздохнули.

– Это именно так, – настаивал Нор, словно сумел уловить наш сарказм. – Ваши имена… почему ты Зевок, любезнейший?

Зевка передернуло:

– Мне постоянно подливали в ванну питательное, из банки. Шуточки отпускали насчет аппетита. Я засыпал, накушавшись, и длинно зевал от недостатка кислорода.

– А ты? – повернулся Нор к его соседке. – Почему ты – Лайка?

– Потому что лабораторная, – отрезала та возмущенно. Она, как любая женщина, не умела ценить, что имеет.

– Вполне земные имена, – заметил Обмылок, успевший достаточно освоиться, чтобы говорить с Нором запросто. – Я не понимаю, при чем тут звезды.

«И мы не понимаем!» – закричали мы дружно, но звук распространяется гораздо медленнее света. Компания продолжала беседовать. Мы смирились, утешившись тем, что и компании этой давно уже нет: ее отображение летело к нам не одну тысячу лет.

– Это простительно, – заметил Нор, берясь за кофейник. – Существу, которому всего пара дней от роду, недосуг удивляться звездам. Между тем, философом было изречено…

И он довольно складно повторил наше любимое изречение. Новость о звездном небе и нравственном законе, которым положено удивиться, не произвела на Обмылка сильного впечатления.

– Не знаю никакого закона, – пренебрежительно молвил Обмылок и прицелился во вторую картошку.

– И прекрасно, – похвалил его Нор. – Не хватало еще, чтобы ты его знал. У склепков, прошу прощения, этого закона… – он подумал и не стал договаривать.

– Нет? – встрепенулась Лайка. – Чего-то, выходит, все-таки не хватает?

– Наоборот, – убежденно возразил ей Нор. – У склепков этого закона с запасом, через край. Так много, что всякое осознавание становится опасным для рассудка.

…Трапеза давно затянулась за полночь. Склепки успели отдохнуть, вымыться, переодеться и привыкнуть к существованию. Зевку и Лайке пришлось труднее, чем Обмылку, которому повезло пробираться к хозяину ночью. Они многих перепугали и рассмешили, но им помогало незнание собственной наготы. Вернее, унаследованная память подсказывала беглецам причину неприятного впечатления, которое они производили на встречных, однако отсутствие реального опыта общения, равно как и погоня, наступавшая на скользкие пятки, облегчили неловкость, и чувство стыда было погублено в зародыше. «Еще и лучше», – отметил про себя Нор, наблюдая, как чешется Лайка. В ожидании гостей он долго решал, как бы их встретить, и вполне серьезно рассматривал вариант недружественного приема, которым внушил бы новорожденным существам враждебность подлунного и подсолнечного мира. Он думал их бить и жечь, хлестать плетьми, кормить помоями, унижать словами и действиями. Но выбрал-таки пряник, спрятавши кнут, ибо вспомнил картины рая, которые рисуют мусульманским самоубийцам – и не только рисуют, но и создают на деле: окружают блаженством, одурманивают сознание, и те в результате, познавши многие радости, но не познавши гурий, только и ждут, чтобы скорее взорваться и возвратиться к отобранному блаженному бытию. Пускай стремятся – Нор включил тихую симфоническую музыку, вторично разлил по сосудам запретную жидкость. Чем больше им здесь понравится, тем сильнее будет стремление вернуться с победой и заслуженно отдохнуть.

– Кто это вас так изрезал? – осведомился Зевок, насыщаясь десертом и внимательно рассматривая шрамы хозяина.

– Стог сена представляешь? – ответил вопросом Нор и весь хрустнул, потянувшись при сладком воспоминании. Было больно, но было и приятно.

– Ну, а как же, – кивнул Зевок. – Я уже знаю стог. Я спрятался в нем, когда понадобилось пересидеть. Вокруг милиция разъезжала, военные и еще какие-то, в пятнистых костюмах. Я даже удивился, потому что уже выбрался из города и думал, что там милиции не бывает…

– Отлично, – перебил его Нор, видя, что Зевок через секунду забудет, о чем спросил. Ему хотелось поговорить, и он продолжил: – Иголку в стогу такого сена искать не пробовал? Слышал поговорку? Или, точнее, знал ли ее Наждак?

– Знал, – прорычал Зевок. Его лицо потемнело при упоминании ненавистного родителя, в котором он, что было понятно, видел опасного конкурента.

– И смысл разумеешь?

– Смысл в том, что ее не найти, – не выдержала Лайка. Правильный ответ так и вертелся на ее свежем, еще не запятнанном словами языке, и она с трудом удержалась, чтобы не поднять руку, как часто делала отличница Вера Светова, когда училась в начальной школе.

– Ну, с вами неинтересно, – протянул Нор. – Все-то вы знаете. Правда, вам неизвестно, что в моем случае такой иголкой становится неимоверная сила, способная погасить солнце и остановить жизнь. С этой силой я родился на свет, но не знал о ней, пока меня не просветили. Тот человек… подробности, впрочем, вас не касаются. Он пошарил у меня за спиной, словил что-то в горсть и вылепил маленькую горошину – крохотную, как маковое зернышко. Показал ее мне… – Нор прикрыл глаза, вспоминая жуткие мгновения блаженства. – И я все мгновенно понял. Тогда эту горошину зашили в меня… спрятали среди множества ложных… среди целого множеложества шрамов, чтобы никто не нашел… Я и сам не знаю, в котором она зашита. В ней моя сила, ее нельзя доставать… Я не знал о ней, ее пришлось вынуть из-за спины, показать мне и после зашить, чтобы я осознал и применил…

Тут он поймал изучающий лайковый взгляд и прикусил язык.

– Мы отвлеклись, – холодно заметил Нор. – Доедайте, нам пора переходить к делу.

Лайка задумчиво ковырялась в новой тарелке, по которой теперь была размазана неопознаваемая снедь скользкого вида.

– Давайте переходить, – согласилась она. – Но сначала хотелось бы уточнить: что нам за это будет?

– Будет? – ненатурально изумился Нор и всплеснул руками. – Я не ослышался? Что это значит – будет? Жизнь, милочка! Вам подарили жизнь, у вас все уже есть, пора отрабатывать!

Лайка таинственно улыбнулась и не ответила. «Сущая стерва, – подумал Нор. – С ней надо пожестче». Волосы Лайки, зализанные кзади и прихваченные в хвост, превращали милое личико в лисью морду, на которой застыло усилие вырваться из тесной оболочки. Казалось, что какая-то сила придерживает вырывающуюся Лайку, так что та, готовая выплеснуть на Луну тоскливый и яростный вой, вот-вот приподнимет верхнюю губку и покажет кривые зубы.

Звякнул прибор, отложенный почтительно и виновато. Громыхнул стул; Обмылок, развернувшись вполоборота, подарил сестрицу свирепым ворчанием, но обратился не к ней, а к Нору:

– Разрешите мне с ней перетереть, командир! Не волнуйтесь, я быстро управлюсь!

Нор не без удивления отметил, что смышленый Обмылок уже успел набраться уголовной лексики. «Не иначе, заслуга Ладушкина и его махновцев», – сообразил Нор.