Ольга Новикова - Гуру и зомби Страница 11

Ничего, и эту задачу Нестор решил. Фасад стал непроницаемым.

Вроде бы удобная маска.

Проблема в том, что процесс не останавливается сам по себе. Нечувствительность идет все глубже и глубже. Эмоции отмирают. Неинтересно становится жить. И что в итоге получил? Старался скрыть себя истинного от людей, а вышло, что именно себя самого от себя скрыл.

Нестору это совсем не годилось. Лучше уж рисковать, чем бесцветно жить. С собой быстро управился. Освоил баланс. Небольшое умственное напряжение – и понятно, где можно расслабиться, открыться, а где – нет. Ошибался. Ну и что? Любой ляп поправим. Зато от жизни добился взаимности.

И сразу применил свои новые умения. Рассуждал просто: открытость – это и природная необходимость, и удовольствие. Дорогое удовольствие. Роскошь. Чтобы ее иметь, каждый устраивается по-своему. Предложение огромно. Исповедники, проповедники, психологи…

Он нашел нишу. Вычислил место, где ее выдолбить. Чтобы туда вмещался и нервный Христос, и нирванный Будда. Молитва и медитация (каждому – свое), которым учатся на его занятиях, помогают стать свободными, независимыми. Должны помогать.

– Можно я вас провожу? – Опрокинув табуретку, Гера рванулся к Нестору.

Тот только еще собирался встать со стула. Отодвинул тарелку, свесившийся край пленки подогнул под столешницу, чтобы не зацепиться и ненароком не сдернуть ее со стола.

Еще один «независимый», усмехается про себя Нестор. А вслух спрашивает порывистого и наблюдательного юношу, знает ли тот что-нибудь про жилище, где они столько времени пили-ели-говорили. Раз уж занесло в незнакомую компанию, то изучим все, что можно…

В выборе Вергилия по этому китчеватому аду Нестор не ошибся. Гера, полпред своей матери в России, знал не только всех собравшихся тут художников, но и эпопею того, как четыре коммуналки на двух этажах крепкого доходного дома превращались в хоромы для…

– Богатенького буратины… – Хозяин застолья перебивает добросовестного рассказчика. – Александр Панкратов, – четко артикулирует он свое имя, приподнимается на цыпочки, со стуком соединив пятки, одновременно резко наклоняет голову и сразу подбородок – вверх.

Якобы офицер… Вон как вымахал, а все играется… Нестор пожимает протянутую руку, называет себя.

– О! Сам Нестор! – Высокий, широкоплечий богатырь, мало похожий на художника, кладет руку на Герино плечо. Жест близости, под прикрытием которой легко отодвинуть человека в сторону. Что он и делает.

Черная облегающая майка со срезанными рукавами выставляет на обзор рельефные, накачанные мышцы. Длинные русые волосы схвачены аптекарской резинкой. Фигура, прическа – эффектная, запоминающаяся рама, а вот лицо…

Правильные пропорции, ускользающий взгляд. Сменит одежду, пострижется – не узнаешь.

И говорит как человек физического – не умственного – труда. Информирует как-то уж чересчур бесстыже, без ритуального сочувствия-соучастия униженным и оскорбленным. По-современному. Выгоднее быть на стороне начальника, работодателя. Нынче это даже заурядно. Ценится успех, власть, деньги… А интеллигентность, честь… Ау, где вы? Ни один из здешних не отзовется.

– Не шибко церемонились, когда в двадцатые уплотняли живших тут интеллигентов. Как аукнется, так и откликнется, – констатирует Панкратов.

Вроде бы – элементарная формула справедливости. Но сколько жизней такая простота сломала…

Сперва расселяли жителей. По сути – выселяли.

Двое стариков, дети тех, уплотненных, муж и жена – прямо Филемон и Бавкида – умерли в грузовике, который перевозил их со скарбом в новостройку где-то возле Кольцевой. Ехали в пятницу. Солнце, пробки. Какое ж сердце выдержит…

Два алкаша с разных этажей взяли деньгами и испарились. Сгинули.

В общем, с основной массой жильцов уладили за полгода. Только одна тетка держалась до последнего. Ведьма. С мотоциклом вместо помела. Правда, кто-то ее очень грамотно консультировал. Старая дева ни разу даже не повысила голос. Нет – вот и весь ответ. Не получилось взять ее на понт, как других. Пришлось раскошелиться на однокомнатную квартирку в соседнем переулке.

Как только Нестор услышал слово «мотоцикл», сразу вспомнил ту осаду. И героиню битвы. Молодец, Капитолина!

К тому времени плоская, тощая соратница была уже заслуженным ветераном среди его последователей. Всегда под рукой. Просить не надо – угадывает желания. Когда разрешил ей бесплатно посещать любые занятия, тихо выдохнула: «Я все для вас сделаю. Все». Помнится, прозвучало как-то угрожающе. Если б не смешная одежка Капитолины – вечная коричневая юбка до полу с блестящей тесьмой по подолу, кружевная кофта, обтягивающая отсутствующие формы, и много деревянных висюлек на плоской груди – он бы задумался, насторожился, а так…

Чем она может ему навредить? Все женщины преувеличивают свои возможности. Только улыбнулся про себя…

А Панкратов уже перешел к своим временным владениям. Поселился тут и руководит переделкой помещения. Самодеятельность, то есть всякие там дизайнерские решения, заказчик отметал сразу. Понимание красоты абсолютно индивидуальное у бывшего бандита. Впрочем, кто знает, бывают ли они бывшими…

Мясистые женские и мужские телеса сплелись в хоровод на свежеоштукатуренной двухэтажной стене. Фигур больше, они покучнее, чем в знаменитом матиссовском «Танце», но композиция по сути та же. Фреска…

Нестор вспомнил недавнюю Италию. Слушательница из первого его набора, узнав, что он будет в Пизе, позвала на концерт. Камерный оркестр, которым руководит ее муж, исполняет редкого Баха. Получил удовольствие. Ужинать поехали к ней за город.

Семья живет в палаццо XVII века с восстановленными фресками. На них – голубизна, обрамленная витиеватым коричневым узором. Деньги на то, чтобы открыть настенную живопись, дает государство. Всех оделяет, у кого в доме обнаруживается раритетная старость. В обмен на сохранность…

Ну а о здешней мазне вряд ли кто позаботится. Скорее всего, уже дети бандита, выученные в той же Италии, замажут сдобный китч, заказанный папашей.

А если дом простоит еще сто лет?

– Теперь – на второй этаж. – Производитель работ подхватывает Нестора под левую руку.

– Да, да, поднимись! – подает голос Вера. – Оттуда блик замечательный на всю нашу компашку.

– Вид, мама, а никакой не блик! – не слишком вежливо одергивает ее Гера.

– Черт, забываю русский! – Задев лицо рядом сидящего мужа, Вера машет рукой. – Ой-ой! Прости! – Она тут же гладит ударенного по щеке.

– Да у меня державинский вопрос, – отговаривается Нестор, высвобождаясь из объятий хозяина.

– Какой-какой? – с беззаботным непониманием переспрашивает Панкратов.

– Где тут нужник, любезный? – назидательно цитирует Нестор, не боясь обидеть неуча. Раньше каждый мало-мальски культурный человек с пушкинской подачи знал, что это был первый вопрос сановного старика по приезде в Лицей.

Художник растерянно подхихикивает и машет рукой в сторону выхода. Сам не проводил гостя, и Гера не догадался.

В темном коридоре Нестор запинается о ведро. На грохот никто не появился. Наверное, не слышат. Трет ушибленное место и топает дальше. Толкает белую дверь. В пустой комнате горит свет. Справа, лицом к стене, словно наказанные, стоят несколько полотен на подрамниках.

А, здесь у Панкратова, наверно, нетленка, заветное.

Нестор разворачивает крайнюю картину лицом к себе.

На него уставилась девчушка с джокондовской почти улыбкой… В короткой синей юбке, в белых гольфиках… Топлес. Красный галстук на шее, концы которого спускаются в ложбинку между набухающими грудками. Бутон. Шелковый галстук, шелковая кожа… В правом нижнем углу – название: «Весна пионерки». И четкое имя художника под ним.

Фишку Александр Панкратов сумел придумать. И не такую лобовую, как на стенах. Впрочем, во взгляде пионерки, если присмотреться, никакой загадки нет. Ни боттичеллиевой, ни леонардовой. Один «еб в глазах», как говаривал дед.

Оборачивать следующие картины Нестору расхотелось. Ясно, что они как детективные романчики: пока не угадал преступника-фишку – более или менее интересно. Но после – закрыл книгу и забыл.

Может, правда, панкратовская халтура – всего лишь пародия. Художник шутит… Имеет право. Пишут же образованные писатели сентиментальную, бандитскую или псевдоюмористическую лабуду. Не стесняются выставлять на всеобщее обозрение свою макулатуру, а тут кто увидит?

Выходит, видят.

В постмодернизме и так уже есть доза цинизма. Но только доза. Чужое, конечно, присваивают, но тем самым и продлевают его жизнь. А когда на потребу рынку малюют распаренные телеса с намеком на Матисса – это двойной цинизм. Это уже цианид.

По себе Нестор чувствовал, что невозможно работать на два фронта, духовный и рыночный. Только на полной свободе получается всякий раз разогнаться и проникнуть туда, куда не ступала еще его мысль. А иногда и ничья не ступала. Почти каждая лекция – прорыв или хотя бы подступ к непознанному. А стоит запомнить свои приемы и начать ими торговать, как сразу ускользнет чувство полета. Его потом ни за какие деньги не купишь.