Анджей Брыхт - Дансинг в ставке Гитлера Страница 11

Мы немного привели себя в порядок, и Анка сказала:

— Пойдем пристанем к какой-нибудь группе и все узнаем.

Мне это не очень понравилось — над экскурсантами висели тучи пыли, но что делать; тут как раз подоспела группа школьников, потных, запыленных, пахнущих прокисшими сливками, у гида была мокрая от изнеможения лысина и длинные ноги, на парусиновой рубахе темнели пятна пота, этот тип передвигался с места на место, как машина, а детвора бежала за ним, расталкивая друг друга и падая на узких тропинках, стараясь держаться как можно ближе к нему — словно в этом и был весь смысл экскурсии, — некоторые хватали его за руки, за ноги или обнимали, заглядывая ему снизу в лицо заискивающим, умоляющим взглядом, а он вдруг жал на все тормоза, круто и резко поворачивался, как солдат на учении, и, раскидывая влажные руки, покрытые рыжим тонким волосом, рассказывал этим маленьким, запыхавшимся грязнулям с пафосом школьного учителя или проповедника, рассказывал так, что я этого рассказа до конца жизни не забуду.

— Я покажу вам величайшие на свете бункеры. Во всем мире нет таких бункеров, только здесь. Вы знаете, что это такое — бункеры? Кто не знает, пусть хорошенько посмотрит. Это именно то, что отсюда видно.

Мы с Анкой очутились в странном, точно сон, мире. Между деревьями, просто истекающими соком, между густо переплетающейся и шелестящей зеленью просвечивали серым бетоном бункеры — огромные, как пирамиды, такие, ясное дело, какие только можно было скрыть в этой зелени, но куда более интересные и важные для судеб мира, чем настоящие пирамиды.

— Бункеров этих двести, — говорил гид. — Стены у них толщиной в восемь метров. И перекрытие тоже восьмиметровое. В этих стенах — так, словно коробка вставлена в коробку, — другие стены, другой потолок. В промежутках насыпан гравий. Вы знаете, что такое гравий? Это такие камешки, как на железнодорожных насыпях…

— Я знаю! — крикнул какой-то мальчик. — У меня дядя железнодорожник.

Остальные стали над ним смеяться, толкать в спину, дергать за уши. Гид махнул рукой.

— Это для амортизации. Чтобы внутрь не проникло никакое сотрясение, никакой шум. Если бы сюда попала самая большая бомба, внутри все равно ничего бы не случилось На крышах, как видите, растут разные деревья. Специально насыпан толстый слой земли. И трава растет. И кусты. А зачем все это, мы поймем со временем. Теперь смотрите сюда, видите эту проволочную сетку? Ну, вон ту, которая свешивается с того дерева. Так вот, на этой сетке есть маленькие листики из пластмассы, искусственная листва цвета нужного времени года. Значит, летом были зеленые листья, осенью желто-красные, весной бледно-зеленые, и так далее. Трижды в год все стены бункеров красили в другой цвет. Сколько на это шло краски, трудно подсчитать. И все это для маскировки. Маскировка — это значит вроде как видимость. Немцы хотели сделать вид, что тут ничего нет, сплошной заповедный лес. Если летчик пролетит, то чтобы видел одну зелень и больше ничего. Лес. И действительно ни один летчик ничего не заметил. Каждый думал, что тут ничего нет. Но, как видим, все они ошибались. Потому что тут было нечто очень важное. Тут был Гитлер…

Анка бормотала что-то себе под нос и шипела, потому что детвора наступала ей на ноги, а особенно все начали толкаться у расколотого надвое бункера Гитлера — из толстых бетонных стен густо торчали стальные усы арматуры, искривленные, причудливо изогнутые, а в середине, на осевшем перекрытии, легко трепетали белые, нежные березки, искрящиеся на солнце мелкой, глянцевитой листвой. Мальчишки с воплями и визгом начали взбираться на покатые стены, хватаясь за стальные рельсы и красные от ржавчины прутья, гид взглянул на нас и спокойно, усталым голосом произнес:

— За несчастные случаи не отвечаю.

Потом дважды хлопнул в ладоши и снова громко сказал:

— Вы, наверно, знаете, кто такой был Гитлер. Наверно, не у одного из вас Гитлер убил папу. Или маму. Ну, понятное дело, не сам Гитлер, а его войско. Гестапо и СС, убийцы в мундирах.

— Что он говорит, — ткнула меня в бок Анка. — Этим соплякам всего по двенадцать лет. Если бы Гитлер убил у них отца или мать, то их и на свете бы не было, они родились вон через сколько лет после войны…

— И верно, — засмеялся я. — Но он, видимо, так говорил с самого конца войны. Еще тем рассказывал, кто до войны родился. Привык и не замечает, что времена-то уже изменились.

— Это была главная штаб-квартира, ставка предводителя всех этих убийц, Гитлера, — продолжал гид, — Гитлер боялся, Гитлер все время находился тут. А теперь тут мы. Но тогда, когда тут был Гитлер, мы бы не могли войти сюда беспрепятственно. Наг бы тотчас схватили и убили. Решили бы, что мы хотим что-то разведать, что мы шпионы!

Дети сразу навострили уши. Особенно мальчишкам хотелось что-нибудь этакое разведать, даже с риском для жизни, назло девчонкам, которые презрительно поморщились — эта, мол, игра не для них. Зато их воображение потряс бассейн Евы Браун, красавицы жены Гитлера, особенно то, что Ева Браун была не женой Гитлера, а обыкновенной любовницей, и женой стала только в последний день, перед самой смертью; они ведь что сделали, эти молодожены, — облили себя бензином и сгорели; но бассейн был потом, впрочем, гид сразу же объяснил, что насчет красавицы Евы это выдумка, а бассейн просто противопожарный, соединенный трубой с озером, чтобы в случае пожара в нем была вода. Но девчонки в такое никогда не поверят, навсегда у них в памяти останется бассейн прекрасной Евы Браун, с высокими бетонными краями, под густой завесой искусственной и настоящей листвы, охраняемый рослыми и красивыми мальчиками в мундирах, вооруженными с головы до ног, и тут же Ева Браун, светловолосая секс-бомба вроде Брижитт Бардо, одиноко плещется в серебристой воде, как сирена, почти обнаженная, в зеленом сумраке маскировки, единственная женщина, которой разрешается сюда входить, — и каждая из этих девчонок мечтала хоть минутку побыть Евой Браун, даже рискуя жизнью; так что и мальчишки и девчонки нашли для себя что-то интересное во время этой экскурсии, хотя то и другое было связано со смертью. Но что значит в смерть, когда тебе двенадцать лет и единственная настоящая смерть — это мертвая птица на садовой тропинке или собака, задавленная автомобилем.

Я не смотрел на Анку — мог ли я предполагать, что она еще более девчонка, чем все те вместе взятые девчонки, что годы, на которые она была старше их, прибавили ей не ума, а лишь непостижимых девчачьих мечтаний, которые нормального человека поражают и пугают.

А гид хрипел дальше;

— …поэтому немцы разделили территорию на секторы. Вы знаете, что такое сектор?

— Знаем! — завопило несколько человек.

— Ну?

— Это такие ножницы кусты обрезать!

Гид засмеялся и постукал себя по лбу.

— Это секаторы! А секторы — это части. Понятно? Каждый сектор был огорожен и имел свою охрану. Было четыре сектора. Сколько было секторов?

— Четыре! — хором завопили дети.

— Хорошо. Кто сюда приезжал — разумеется, кроме Гитлера, — мог получить пропуск только на час. В один сектор. На этом пропуске должна была стоять подпись Гитлера или его заместителя по важным делам. Если кого хватали в другом секторе — шпион. А шпионов сразу убивали. Кроме того, каждый должен был отдать оружие, пистолет, или нож, или что там у него было. Но это еще не все, его еще вели на рентген. Вы, верно, не знаете, что такое рентген. Это просвечивание.

— Знаем! — закричали они, задетые за живое. — В школе мы каждый год ходим на просвечивание.

— Хорошо. Очень хорошо, — сказал гид, кивая головой, — Ну и как, легкие в порядке?

— А то! — выкрикнул парнишка в красном свитерочке с продранными локтями. — Был один чахоточный, да загнулся!

— Ну тебя!.. — зашипели девочки, с возмущением отодвигаясь от него.

— Очень хорошо. — сказал гид. — Так вот, немцы просвечивали каждого, чтобы он вдруг не спрятал где-нибудь оружие. Потому что от просвечивания ничего не скроешь.

— Нет, только одни мослы видать! — подтвердил малец с подбитым глазом. — Я у него видел! — И он указал пальцем на другого мальчишку.

Все громко засмеялись. Тот, на которого показали, покраснел до ушей.

— А у тебя еще хуже, я тоже видал, — буркнул он.

— Тихо! — захлопал в ладоши гид. — Обслуживающий персонал насчитывал четыре тысячи человек. Сколько насчитывал обслуживающий персонал?

— Четыре тысячи человек! — закричали вразнобой ребятишки.

— Хорошо. И ни один из них не знал, зачем он здесь находится. Как узнавал, так сразу и погибал. У Гитлера была тут своя электростанция и свои водопроводы. Свое центральное отопление…

— Свое… — прошептала Анка.

— Прямой телефон с Берлином. Но не такой, как вы думаете, чтобы проволока шла над землей. Какая же тогда, тайна? По проволоке узнать легко. Кабели идут все время на два метра под землей. Отсюда до самого Берлина. Возьмите дома карту и посмотрите, сколько это километров. И кухонного дыма никто не видел. Специальные фильтры очищали дым, так что у него не было ни цвета, ни запаха, ничего. Прозрачным был, как воздух. Вся территория занимала восемь квадратных: километров. На этих восьми километрах было размещено полмиллиона мин. Вы, наверно, знаете, сколько это тысяч?