Роальд Даль - Дорога в рай Страница 12

Поначалу было не очень темно. Я видел деревца, росшие на склоне скалы, и по пути я хватался за них руками. Несколько раз мне удавалось ухватиться за ветки, но те всякий раз тотчас ломались, потому что я был такой тяжелый, да и падал так быстро, а однажды я вцепился обеими руками в толстый сук. Дерево согнулось, и я услышал, как корни с треском вырываются из скалы, так что я вместе с деревом полетел дальше вниз. Потом стало темнее, потому что солнце и день остались далеко в полях за вершиной скалы. Падая, я старался не закрывать глаза и видел, как темнота из серо-черной делается черной, из черной — иссиня-черной, из иссиня-черной превращается в сплошную тьму, до того осязаемую, что я мог коснуться ее руками, а вот видеть не мог. Я продолжал падать, но было так черно, что нигде ничего не было видно. Что-либо предпринимать было бесполезно, как бесполезно было беспокоиться или думать о чем-то, и всему виной темнота и падение. Бесполезно, и все тут.

— Сегодня вы выглядите лучше. Намного лучше.

Опять женский голос.

— Привет.

— Привет. Мы уж решили, что вы никогда не придете в сознание.

— Где я?

— В Александрии. В госпитале.

— И давно я здесь?

— Четыре дня.

— Сколько сейчас времени?

— Семь утра.

— Почему я ничего не вижу?

Я услышал, что она подошла ближе.

— Просто мы ненадолго наложили вам на глаза повязку.

— Ненадолго — это насколько?

— Скоро снимем. Да вы не беспокойтесь. С вами все в порядке. Знаете, а вам очень повезло.

Я пытался ощупать свое лицо, но у меня ничего не вышло. Под пальцами было что-то другое.

— Что у меня с лицом?

Я услышал, как она подошла к кровати и коснулась моего плеча.

— Не говорите больше ничего. Вам нельзя разговаривать. От этого вам может быть только хуже. Лежите спокойно и ни о чем не беспокойтесь. У вас все в порядке.

Я услышал, как она подошла к двери, открыла, а потом закрыла ее.

— Сестра, — сказал я. — Сестра.

Но она уже ушла.

Мадам Розетт

— О Боже, до чего же хорошо, — сказал Старик.

Он лежал в ванне: в одной руке — стакан виски с содовой, в другой сигарета. Ванна наполнилась до краев, и время от времени он добавлял горячей воды, поворачивая кран пальцами ног.

Он приподнял голову и отхлебнул виски, потом снова откинулся и закрыл глаза.

— Умоляю тебя, вылезай, — послышался голос из соседней комнаты. Вылезай, Старик, ты уже больше часа там сидишь.

Юнец сидел голый на краю кровати, медленно попивая из стакана и дожидаясь своей очереди.

— Ладно, — отозвался Старик. — Выпускаю воду.

И он протянул ногу и вытащил пальцами пробку.

Юнец поднялся и побрел в ванную со стаканом в руке. Старик полежал в ванне еще немного, потом бережно поставил свой стакан на полочку для мыла, поднялся и взял полотенце. Он был невысокого роста, приземист, с сильными толстыми ногами и выступающими икрами. У него были грубые вьющиеся рыжие волосы, а тонкое, несколько заостренное лицо покрыто веснушками. Рыжие волосы росли у него и на груди.

— Боже мой, — сказал он, глянув на дно ванны, — да я полпустыни сюда принес.

— А ты смой песок и пусти туда меня. Я пять месяцев не мылся в ванне.

Это было в начале войны, когда мы сражались с итальянцами в Ливии. Очень были трудные денечки, потому что летчиков не хватало, а летать приходилось много. Из Англии их, разумеется, не могли прислать, поскольку шла битва за Британию. Поэтому приходилось подолгу оставаться в пустыне, ведя странную, неестественную жизнь, обитая в одной и той же грязной маленькой палатке, моясь и бреясь каждый день из той же кружки, из которой до этого чистил зубы, постоянно вынимая мух из чая и из тарелок с едой, при этом песчаные бури одинаково бушевали как вне палаток, так и внутри их, и даже обычно уравновешенные мужчины ожесточались, теряли самообладание, срываясь на товарищах и злясь на самих себя. Они страдали дизентерией, «египетским поносом», у них болели уши, и их донимали все те болячки, которые неизбежны при жизни в пустыне. На них падали бомбы с итальянских С-79, у них не было воды, женщин, они не видели, чтобы из земли росли цветы. У них почти ничего не было, а был лишь песок, песок, песок. На старых «глостер-гладиаторах» они сражались с итальянскими СР-42, а когда не летали, не знали, чем себя занять.

Иногда кто-нибудь ловил скорпионов, сажал их в канистры из-под керосина и заставлял сражаться не на жизнь, а на смерть. В эскадрилье всегда был чемпион среди скорпионов, свой Джо Луис,[13] который был непобедим и выигрывал все бои. Ему давали кличку; он становился знаменитым, а его тренировочный рацион держался под большим секретом, известный только хозяину. Считалось, что тренировочный рацион для скорпионов очень важен. Одних кормили солониной, другим давали нечто под названием «маконачиз» — отвратительные мясные консервы, третьих потчевали живыми жуками, а еще были такие, которых заставляли выпить перед боем немного пива. От пива скорпион будто бы становится счастливым и обретает уверенность. Эти последние всегда проигрывали. Но были великие битвы и великие чемпионы, а по вечерам, когда полеты заканчивались, можно было увидеть группу летчиков и техников, собравшихся на песке в кружок. Опершись руками о колени, они следили за битвой, подбадривали скорпионов и кричали, как кричат зрители во время поединка боксеров или борцов. Потом приходила победа, и хозяин победителя ликовал. Он плясал на песке, кричал, размахивал руками и громко расписывал достоинства победоносного питомца. Хозяином самого выдающегося скорпиона был сержант, которого звали Мечтатель. Он кормил чемпиона одним лишь мармеладом. У скорпиона была неприличная кличка, но он выиграл подряд сорок два боя, а потом тихо скончался во время тренировки, и это случилось как раз тогда, когда Мечтатель раздумывал над тем, не отпустить ли его для воспроизводства себе подобных.

Так что сами видите: поскольку, когда живешь в пустыне, больших радостей нет, то большими радостями становятся маленькие радости, и детские забавы становились забавами взрослых мужчин. Это относилось ко всем в равной мере: к летчикам, механикам, укладчикам парашютов, капралам, которые готовили еду, и к владельцам лавок. Это относилось и к Старику и Юнцу. Они выпросили себе отпуск на двое суток, и их подбросили самолетом до Каира. Оказавшись в гостинице, они мечтали о ванне с не меньшим нетерпением, чем молодожены ждут первой брачной ночи.

Старик вытерся и, обмотавшись полотенцем и положив руки под голову, улегся на кровати. Юнец был в ванной. Положив голову на край ванны, он постанывал и вздыхал от блаженства.

— Послушай-ка, Юнец, — произнес Старик.

— Да.

— А чем мы теперь займемся?

— Женщинами, — ответил Юнец. — Найдем женщин и пригласим их на ужин.

— Это потом, — сказал Старик. — Это может подождать.

Был еще ранний вечер.

— Мне так не кажется, — сказал Юнец.

— А по-моему, — возразил Старик, — с этим можно и подождать.

Старик был очень старым и разумным. Действовать поспешно было не в его правилах. Ему было двадцать семь лет, гораздо больше, чем кому-либо в эскадрилье, включая командира, и все весьма считались с его мнением.

— Сначала пройдемся по магазинам, — сказал он.

— А потом? — послышался голос из ванной.

— Потом обдумаем сложившуюся ситуацию.

Наступило молчание.

— Старик?

— Да.

— Ты знаешь здесь каких-нибудь женщин?

— Знал когда-то. Знал одну турчанку с очень белой кожей. Ее звали Венка. Еще была одна югославка, на голову выше меня, по имени Кики, и еще была, кажется, сирийка. Не помню, как ее звали.

— Позвони им, — сказал Юнец.

— Уже позвонил, пока ты ходил за виски. Ни одну не застал. Не вышло.

— Вот так всегда, — сказал Юнец.

— Походим сначала по магазинам, — сказал Старик. — У нас еще куча времени.

Юнец вылез из ванны через час. Оба надели на себя чистые шорты и рубашки цвета хаки и пошли вниз. Пройдя через гостиничный вестибюль, они оказались на улице, залитой жарким солнцем. Старик надел темные очки.

— Знаю, что мне нужно, — сказал Юнец. — Очки от солнца.

— Хорошо. Пойдем купим.

Они остановили извозчика и велели ему ехать в Сигурел. Юнец купил очки, а Старик — покерные кости, после чего они побрели по раскаленной многолюдной улице.

— Обратил внимание на девушку? — спросил Юнец.

— У которой ты купил очки?

— Да. Темненькая.

— Наверное, турчанка, — сказал Старик.

— Мне все равно, — сказал Юнец. — Но девчонка потрясающая. Тебе так не показалось?

Засунув руки в карманы, они шли вдоль Шариа-Каср-эль-Нил. Юнец надел только что купленные очки. Был жаркий день. Пыльная улица была переполнена египтянами, арабами и босоногими мальчишками. Мухи кружились вокруг мальчишек, жужжали возле их воспаленных глаз. Глаза у них были воспалены, потому что их матери сделали с ними что-то ужасное, когда мальчики были совсем детьми, и все затем, чтобы их не взяли в армию, когда они вырастут. Мальчишки шли следом за Стариком и Юнцом и громко кричали без устали: «Бакшиш! Бакшиш!» — и мухи преследовали попрошаек. В Каире пахнет не так, как в каком-нибудь другом городе. Пахнет тут не чем-то одним, и запах не исходит из какого-то определенного места. Им пропитано все вокруг: сточные канавы, тротуары, дома, магазины, товары, продающиеся в магазинах, еда, которая готовится тут же, лошади и лошадиный навоз на улицах. Им пропахли люди и солнце, заливающее своими лучами людей, а также сточные канавы, лошадей, еду и отбросы, валяющиеся на улицах. Это особый острый запах, в котором одновременно чувствуется и что-то сладкое, и гниющее, и жаркое, и соленое, и горькое, и он никогда не исчезает, даже прохладным ранним утром.