Милорад Павич - Ящик для письменных принадлежностей Страница 12

15. Внешний выдвижной ящик

Если открыть замок ящика для письменных принадлежностей и поднять его крышку, то с помощью латунного кольца можно выдвинуть внешний ящик. Он довольно длинный. Трудно предположить, что именно хранил в ней капитан Дабинович или кто-то другой в те времена, когда этот предмет плавал с ним по морям. Может быть, складную подзорную трубу? Сейчас в ящике находится книга. Точнее, это пятьдесят три страницы, вырванные из какой-то книги. Переплета нет, так же как нет и титульного листа. Не видно и имени автора, хотя можно без труда прочитать название издательства и кое-какие другие данные, а именно: «Графическое ателье Дерета», Белград, 1998 год, второе издание и т. д. В текст, отпечатанный типографским способом, внесены дополнения, вписанные от руки. Эти рукописные вставки легко объяснимы. Хозяин ящика для письменных принадлежностей считал, что в книге описана его жизнь. Поэтому везде, где это казалось ему необходимым, он сделал свои дополнения и исправления. Всё вместе приводится далее без каких бы то ни было купюр.

Наконец-то, по прошествии целого года, я решила дать знать о себе. Ты наверняка догадалась, что всё это время меня не было в Париже. Со мной происходили невероятные вещи. В мае прошлого года я нашла в своём почтовом ящике на Rue des Filles du Calvaire вырезанное из газеты объявление. В нём было написано:

После этого невероятного текста шёл адрес, по которому следовало обращаться. И номер телефона.

«Gare Montparnasse», — догадалась я по номеру. Автор объявления проживал в шестом округе. Тогда у меня ещё не было никакого предчувствия. Но ты знаешь, в тот свой год я любила всё самое сладкое, мужскую косметику «Van Cleef», липкий осенний виноград, а в начале лета черешню, наклюнутую птицами. Уже с начала января мне всегда удавалось на лету подхватить выроненную вещь, до того как она упадёт, и я была счастлива, что наконец-то выросла и могу теперь спать с мужчинами.

Я машинально положила вырезку в карман, как обычно, взяла свою гитару и спустилась по лестнице. Что-то не давало мне покоя. У меня тёмные волосы, рост и остальные параметры соответствуют требованиям объявления. Ты же помнишь, как мне трудно устоять перед объявлением. Кроме того, моя мышеловка всегда была проворнее меня. И сейчас она тоже уже всё знала. Как всегда, она знала всё раньше меня. Заранее.

Было утро. Открыв дверь подъезда, я не увидела улицы Filles du Calvaire. От Зимнего цирка по направлению к Сене тёк туман, по всей своей длине поделённый на тенистую и светлую стороны. Моя улица исчезала, а рождающееся из тумана солнце прошло через все времена года.

В этот момент из тумана вынырнул автобус номер девяносто шесть. Он медленно приближался к остановке, находившейся прямо возле моего дома. На автобусе, вдоль всего борта, были написаны названия остановок его маршрута:

PORTE DES LILAS — PYRENEES — REPUBLIQUE — FILLES DU CALVAIRES — TURENNE — HOTEL DE VILLE -ST. MICHEL — GARE MONTPARNASSE.

Автобус остановился передо мной, его дверь медленно открылась. Как будто меня заманивали. Искушение оказалось непреодолимым. Я вошла в автобус и поехала на Montparnasse, прямо по адресу, указанному в газете. Так началась моя «Тропинка в высокой траве», если ты помнишь эту картину Ренуара.

На двери не было никакой таблички с фамилией; правда, ни имени, ни фамилии не было и в объявлении — только адрес и номер телефона. Дверь открыл молодой человек приблизительно одного со мной роста. Я с трудом узнала его. Бледность лица казалась старше его самого по крайней мере на четыре-пять поколений. И в этой бледности витало нечто напоминавшее шрам. Но у меня не было сомнений в том, кто он такой. Мой любовник с белым быком. После многих лет разлуки он опять расписался на мне той самой своей улыбкой, что оставляет грязный след. Это был Тимофей с золотой, будто виноградная лоза, бородой. В первый момент я решила уйти, но не ушла из-за того, что по его поведению невозможно было даже предположить, что мы с ним давно знакомы. Он вёл себя так, будто это не он учил меня гадать по стоящему члену. Он вёл себя и даже в некоторые моменты выглядел так, будто передо мной сейчас кто-то другой. Более того, он учтиво спросил, как меня зовут, и потом всё время держался так, будто никогда раньше не слыхал этого имени. И это было так убедительно, что я решила остаться.

— Вы преподавательница? — спросил он, пропуская меня в квартиру. От него повеяло каким-то незнакомым мне приятным запахом, напоминавшим шафран, может быть, правда, слишком сладким, густым, как масло. Это не был запах «Azzaro» — Eau de Toilette, которой он пользовался раньше… Он провёл меня в центр большой комнаты и с головы до пят смерил взглядом, как будто видел меня впервые в жизни.

— Похоже, вы подойдёте, — процедил он задумчиво. — Цвет волос у вас свой?

— Чем вас не устраивают мои волосы? Это натуральные чёрные волосы. Цвет бельгийский чёрный… Разве не такими были условия в вашем довольно грубом объявлении? — решила я принять его игру и сделать вид, будто это не мы начинали заниматься любовью, стоило только упасть первым каплям дождя.

Ты, Ева, знаешь, что волосы у меня становятся кудрявыми, стоит мне полностью расслабиться или влюбиться, и делаются прямыми и повисают, когда случается сесть голым задом в крапиву. Бросив мимолетный взгляд в ближайшее зеркало, я убедилась, что моя причёска просто африканская. Меня охватил настоящий подъём. Назвав цену за один урок, я предупредила его, что прекращу занятия, если после пятого урока не увижу заметных результатов. После этого посадила его рядом с собой на канапе, взяла аккорд и начала:

— Прежде чем мы перейдём к упражнениям, я расскажу вам кое-что о пальцах, это пригодится, когда вы начнёте играть. Большой палец правой руки — это вы, а левый большой палец — ваша любовь. Остальные пальцы — это окружающий мир. Два средних пальца означают следующее: правый — это ваш друг, левый — враг, безымянный палец на правой руке — ваш отец, а на левой — ваша мать, мизинцы — это дети, мальчики и девочки, а указательные пальцы — предки… Во время игры помните об этом.

— Если это так, — произнёс он, — то, имея в виду, что музыку из струн я извлекаю левой рукой, получается, что её будут создавать моя любовница, моя мать, мой враг, моя бабушка и моя будущая дочь, если я заслужу её. Короче говоря, это будет женская музыка, особенно если моим главным врагом вдруг окажется тоже женщина. А вы, — роль преподавателя на некоторое время перешла к нему, — если повредите палец, вспомните о том, что мне говорили. Не считайте, что эта рана ваша. Раны на пальцах предсказывают болезни и опасности для ваших близких или для тех, кто вас ненавидит…

После этого замечания я начала урок, обращаясь к нему на «вы», так же как, впрочем, и он ко мне. Я показала ему расположение пальцев в первом аккорде, и он без труда усвоил это. Но правой рукой он даже не притронулся к струнам. Ни во время первого урока, ни позже. Он запомнил распределение пальцев левой руки и начал с их помощью довольно точно и уверенно воспроизводить первую мелодию, которую я ему задала, при этом, несмотря на все мои требования, правой рукой он по-прежнему не пользовался. Эти занятия были хорошо оплачиваемыми безмолвными уроками музыки, во время которых я пришла к выводу, что мой parfum spray «Molineux» кажется ненадёжным рядом с неизвестным мне запахом, который он носил теперь. В один из следующих дней я надушилась «La Nuit», Eau de Parfum от Расо Rabanne.

— Почему бы нам не начать упражняться и правой рукой? — спросила я его. — Кстати, хочу напомнить, что завтра пятый урок. И нам придётся расстаться, если вы будете продолжать эту запинающуюся игру.

— Бог ты мой, как же вы одеты! — прервал он меня, недовольно вставая. — Я ничему не смогу научиться, глядя на вас в таком виде…

Я оторопела. Он взял меня за руку, как маленькую девочку, мы спустились вниз и вышли на улицу. Там мы зашли в несколько бутиков. С неожиданной ловкостью и безошибочным вкусом он купил мне изумительную юбку, клетчатые чулки и шотландский берет с помпоном в такую же клетку, плащ, который можно носить на две стороны, и блузку с эмалированными пуговками. Тут же, в магазине, он заставил меня одеться во всё купленное. И распорядился, чтобы одежду, которую я сняла, положили в пакет и вынесли в контейнер для мусора. Всё моё негодование тут же улетучилось, стоило мне посмотреться в зеркало.

— Так, теперь можно продолжить урок,— сказал он удовлетворённо, и мы вернулись в его квартиру.

Здесь я хотела бы заметить, что меня уже не на шутку беспокоило то упорство, с которым он делал вид, что мы до сих пор никогда не встречались. Я взяла гитару и собралась продолжить занятие, однако он к своему инструменту даже не притронулся. Неожиданно он подошёл ко мне со спины, обнял, и не успела я рвануться, как он взял первый аккорд на моей гитаре, продолжая держать меня в объятиях. Аккорд был хрустально ясным, правая рука делала своё дело безошибочно, и он тихо, хрипловатым голосом, запел какую-то старинную песню. Через каждые два слова он целовал меня в шею, и я глубоко вдыхала запах его необыкновенных духов, подобного которому я никогда раньше не встречала. Слова его песни не были французскими, это был какой-то странный, незнакомый мне язык: