Артур Хейли - Детектив Страница 12

— Значит, поприсутствуете еще раз, — сказал Хэмбрик. — Дойл высказал просьбу, чтобы вас сделали свидетелем. Ваша кандидатура уже утверждена.

— Меня, естественно, не спросили, — вздохнул Эйнсли. — Хотя теперь это не имеет значения. Хэмбрик только пожал плечами.

— Я тоже разговаривал с Дойлом, — сказал он. — Он к вам явно неравнодушен и относится, не скажу с восхищением, но не без пиетета. Вам удалось каким-то образом сойтись с ним?

— Ни в коей мере! — Эйнсли произнес это подчеркнуто резко. — Я выследил и посадил эту сволочь, вот и все. Вообще-то, он меня ненавидит. На суде он напал на меня, называл клятвопреступником, продажной ищейкой, поносил на чем свет стоит.

— У этих чокнутых настроение меняется чаще, чем мы с вами передачи в машине переключаем. Сейчас он запел иначе.

— Это не имеет никакого значения. Я здесь только для того, чтобы получить ответы на ряд вопросов, прежде чем он умрет. Что до моего к нему личного отношения, то по любой шкале оно попросту равно нулю.

Хэмбрик замолк, обдумывая его слова, потом спросил:

— Вы и правда были когда-то священником?

— Да. Вам Дойл сказал об этом? Хэмбрик кивнул.

— Сам-то Дойл считает, что вы по-прежнему носите сан. Я был там прошлым вечером, когда он попросил вызвать вас. Он еще бормотал что-то из Библии о мести и воздаянии…

— Это из “Послания к римлянам”, — подтвердил Эйнсли. — “…Дайте место гневу Божию. Ибо написано: Мне отмщение, Я воздам, говорят Господь”.

— Точно. А потом он окрестил вас ангелом отмщения Господня. Как я понял, вы для него больше, чем просто священник. Должно быть, наш святой отец рассказал вам обо всем этом по телефону?

Эйнсли покачал головой. На него угнетающе действовала обстановка. Больше всего ему хотелось бы оказаться сейчас дома за завтраком с Карен и Джейсоном. Что ж, теперь, по крайней мере, он понимал, почему Рэй Аксбридж так раздраженно с ним разговаривал и твердил о “богохульстве”.

Они подошли к корпусу для приговоренных к высшей мере, или к Дому Смерти, как называли его неофициально. Он занимал три этажа и редко пустовал. Заключенные дожидались здесь рассмотрения апелляции, а потом своей очереди умереть. Эйнсли знал, что, кроме обычных камер, здесь есть “камера последнего дня” — более чем спартански оборудованное помещение, где смертники проводили не день, а последние шестьдесят пять часов перед казнью под непрерывным наблюдением надзирателей. В подготовительном боксе основным предметом обстановки было старенькое парикмахерское кресло, где обреченному выбривали голову и лодыжку правой ноги, чтобы обеспечить наилучший контакт с электродами. В самом же зале казней, помимо электрического стула — “старого электрогриля” на жаргоне заключенных, — располагались скамьи для свидетелей и наглухо закрытая будка палача.

Приготовления в зале казней велись наверняка уже не один час. Первым сюда наведывался главный электрик, чтобы подключить стул к источнику питания, отрегулировать напряжение, проверить предохранители и ту единственную рукоятку, с помощью которой облаченный в черный балахон с капюшоном палач пронизывал тело приговоренного двумя тысячами вольт — для верности автоматика повторяла разряд восемь раз. Смерть от такого удара током наступала в течение двух минут, но предполагалось, что сознание человек терял безболезненно и в первую же секунду. Как и многие другие, Эйнсли сомневался, что такая смерть не приносит мучений, впрочем, подкрепить сомнения фактами, а тем более свидетельскими показаниями, по понятным причинам, не представлялось возможным.

Еще одним непременным атрибутом зала казней был красный телефонный аппарат, стоявший так, что приговоренному он был хорошо виден. Непосредственно перед приведением приговора в исполнение начальник тюрьмы связывался по этому телефону с губернатором штата, чтобы получить окончательное разрешение. В свою очередь губернатор мог позвонить начальнику тюрьмы буквально за несколько секунд до того, как рука палача ляжет на рубильник, чтобы остановить казнь. Поводом для этого могли быть неожиданно обнаруженные новые доказательства, распоряжение Верховного суда США или иные причины сугубо юридического характера. Так бывало в прошлом, так вполне могло произойти и сегодня.

По неписаному правилу, каждую казнь неизменно задерживали ровно на минуту — вдруг телефон зазвонит чуть позже назначенного времени! Таким образом, казнь Дойла должна была состояться не в семь утра, а в семь часов одну минуту.

— Вот мы и пришли, — объявил Хэмбрик. Он отпер ключом крепкую деревянную дверь и щелкнул выключателем, осветив комнатенку без окон размером в шесть квадратных метров. Из мебели в ней был лишь простой деревянный письменный стол, кресло с высокой спинкой по одну сторону, привинченный к полу металлический стул по другую, — и все.

— Шеф редко сюда заглядывает, — пояснил Хэмбрик, — разве что в дни казни.

Он жестом указал Эйнсли на кресло позади стола.

— Садитесь сюда, сержант, я скоро вернусь.

Пока лейтенанта не было в комнате, Эйнсли включил спрятанный диктофон.

Менее чем через пять минут Хэмбрик вернулся. За ним вошли два надзирателя, которые не столько вели, сколько волокли за собой субъекта, которого Эйнсли моментально узнал. Дойл был в кандалах и наручниках, которые в свою очередь были прикованы к плотно облегавшему талию заключенного поясу. Замыкал шествие отец Рэй Аксбридж.

Последний раз Эйнсли видел Дойла почти год назад во время оглашения приговора. Перемена в нем поразила его. На суде это был пышущий здоровьем, высоченный и мощный физически мужчина, агрессивный пропорционально телосложению — сейчас он выглядел почти жалким. Он стал сутулиться, плечи обмякли, потеря в весе одинаково проступала и в тощей фигуре, и в осунувшемся, словно сморщившемся лице. Вместо агрессивного блеска в глазах — нервная неуверенность в себе. Его голову уже обрили для казни, и обнажившаяся неестественно розовая кожа усиливала общее впечатление беззащитной приниженности. В последнюю минуту голову ему смажут электропроводным гелем и надвинут металлический шлем.

Аксбридж сразу попытался взять инициативу в свои руки. Он был облачен в сутану, в руке держал требник. Плечистый и рослый, с почти аристократическими чертами лица, священник обладал запоминающейся внешностью, что Эйнсли отметил про себя еще при первой встрече. Не обращая на него внимания, Аксбридж обратился к Дойлу:

— Мистер Дойл, я останусь с вами, чтобы упование на милосердие Господа до самого последнего момента не покидало вас. Хочу напомнить вам еще раз, что от вас не имеют права требовать каких-либо заявлений, а вы больше не обязаны отвечать на вопросы.

— Минуточку! — Эйнсли рывком поднялся из кресла и встал рядом с остальными. — Послушай, Дойл, я потратил восемь часов, чтобы добраться сюда из Майами, потому что тебе захотелось меня видеть. Отец Аксбридж сказал, что ты решил мне что-то сообщить.

Чуть опустив взгляд, Эйнсли заметил, как жестко стянуты вместе наручниками побелевшие кисти рук Дойла. Он кивком указал на это Хэмбрику.

— Не могли бы вы снять их на время нашего разговора?

— Нет, — покачал головой лейтенант. — С тех пор как Дойл у нас, он избил троих наших людей. Одного пришлось госпитализировать.

— Тогда забудьте о моей просьбе, — лишь кивнул в ответ Эйнсли.

Услышав его голос. Дойл вскинул голову. Сам ли голос возымел такое действие или просьба снять с него наручники, но Дойл вдруг опустился на колени и грохнулся бы лицом о пол, не удержи его охранники. Но и в этом положении Дойл сумел податься немного вперед к руке Эйнсли и безуспешно попытался ее поцеловать.

Слегка заплетающимся языком он пробормотал:

— Благословите меня, святой отец, ибо я согрешил…

— Нет! Нет! — разразился криком багровый от гнева Аксбридж. — Это богохульство! Этот человек не…

— А ну-ка молчать! — криком же оборвал его Эйнсли. Затем он обратился к Дойлу уже более спокойно:

— Я давно не священник. Ты это знаешь, но если тебе хочется в чем-то мне исповедаться, я готов выслушать тебя просто как человек человека.

— Вы не можете принимать исповедь! Не имеете права! — возопил Аксбридж.

— Святой отец… — упрямо повторил Дойл свое обращение к Эйнсли.

— Я же объяснил вам, что он не священнослужитель! — зашелся криком Аксбридж.

Дойл что-то чуть слышно пробормотал.

— Он ангел отмщения Господня, — уловил его слова Эйнсли.

— Это святотатство! Не допущу! — грохотал Аксбридж.

Неожиданно Дойл повернулся к нему и сказал, осклабившись:

— Шел бы ты на…! — потом обратился к тюремщикам:

— Уберите эту мразь отсюда!

— Думаю, вам лучше уйти, святой отец, — сказал Хэмбрик. — Он не желает вашего присутствия здесь, это его право.

— Никуда я не уйду!

Хэмбрик заговорил резче:

— Прошу вас, святой отец! Вы же не хотите, чтобы я приказал вывести вас силой?