Франсуаза Саган - Смятая постель Страница 12

Глава 8

Сразу же по приезде, после торопливых объятий, Беатрис заспешила из дома – она рвалась на улицы Парижа с неистовостью провинциалки или изгнанницы, хотя в отъезде была каких-то два месяца. Она заявила, что ей совершенно нечего надеть, и Эдуару пришлось выбирать – или еще один одинокий день в гамаке, или странствия с Беатрис по магазинам. К пяти часам вечера, совершенно разбитый, он бессильно опустился на маленький табурет в салоне мод, где Беатрис в десятый раз примеряла платье. Он чувствовал себя здесь лишним, устарелым и немного смешным – «волокита 900-х годов», иронизировал он про себя. Беатрис искоса поглядывала на него, ища одобрения собственному вкусу, но, убедившись, что за любым платьем он видит только ее завораживающую наготу, перестала обращать на него внимание. Любовь к нарядам мало-помалу стала для Беатрис естественной и настоятельной необходимостью, впрочем, все ее желания становились необходимостью, – она сердилась и ворчала на снующих без отдыха продавщиц. Сейчас она понукала молоденькую продавщицу, что подкалывала ей подол, – рыжеволосая девушка, поначалу исполненная достоинства и уверенная в себе, быстро растерялась от повелительного и капризного тона своей клиентки.

– Вы укололи меня уже четыре раза! – раздраженно сказала Беатрис. – Что я вам, святой Себастьян?

К ужасу Эдуара и недоумению самой Беатрис, та разрыдалась и бросилась вон. Старшая продавщица, которая тоже стояла рядом, сокрушенно обратилась к Беатрис:

– Простите Зое, мадам, эта жара… мы сейчас так задерганы. Позвольте я сама закончу вашу примерку.

– Я буду ждать в кафе напротив, – сказал Эдуар.

И вышел. Он был зол и расстроен. Он не выносил, когда придирались к официантам, продавщицам, метрдотелям и вообще ко всем, кто не имел права защищаться. Он считал это крайней низостью. Так что когда торжествующая Беатрис вошла в кафе с веселой улыбкой и попросила его заказать ей джин «Фицц», он вяло передал заказ официанту, не поднимая на нее глаз.

– Боже, – сказала Беатрис, – ну и денек! А оранжевое платье просто прелесть, правда?.. Да что это с тобой?

– Я думаю о продавщице, – сказал Эдуар, – бедняжка, должно быть, и сейчас плачет в ателье напротив. Ты испортила ей весь день и вечер.

– Она хотела сделать длину, которая мне не идет, – сказала Беатрис. – Поверь, у нее бывают клиентки и похуже меня… И потом, Эдуар, прошу тебя, объяснись.

Эдуар пустился в путаные рассуждения о человеколюбии (и чем дальше, тем больше было в его человеколюбии путаницы), о социальном уровне, об отношениях с позиции силы, о достоинстве других людей, и т. д… Беатрис слушала его, не говоря ни слова, только время от времени постукивала перстнем о стакан. Лицо ее было непроницаемо, и когда Эдуар, истощив пафос своего выступления, умолк, она подняла на него взгляд, полный симпатии, почти одобрения, который его испугал.

– Ты прав, – сказала она, – я и в самом деле была слишком резка с малышкой. Пойду туда и все улажу.

Несколько минут она смотрела на улицу и вдруг, даже не взяв сумочку, встала, вышла из кафе и перешла на другую сторону. Салон уже опустел, и ошеломленный Эдуар видел, как Беатрис направилась к стайке продавщиц, взяла одну из них (свою жертву) под руку и, улыбаясь, с ней заговорила. Собеседница, казалось, с чем-то не соглашалась, потом отказывалась, почти извинялась, потом вдруг уступила и пошла вслед за Беатрис, которая подвела ее к Эдуару. Он поднялся, смущенный до крайности.

– Мадемуазель, – сказала Беатрис, – позвольте представить вам Эдуара Малиграса. Эдуар, это Зое, я перед ней извинилась. В знак того, что она на меня не обижается, она согласилась поужинать с нами сегодня вечером.

– Просто, – сказала Зое, бросив на Беатрис очарованный и смущенный взгляд, – просто я сказала мадам, что это совсем не из-за нее. У меня есть личные причины, и потом, эта жара…

– Выпейте бокал шампанского, – весело предложила Беатрис. – Мы все сегодня какие-то пришибленные. Я только сегодня вернулась с гастролей и сама не знаю, что говорю.

Эдуар, ошалев, смотрел на Беатрис. Их первый ужин в Париже после ее бесконечного турне! Ужин в вечерней прохладе их садика, о котором он столько мечтал, испортит какая-то случайная незнакомка, которая уже совсем оправилась и по просьбе Беатрис обращается к ней по имени?! Эдуар был готов встать и уйти, но его остановила боязнь, что эта самая Зое усмотрит в этом проявление снобизма, а Беатрис с полным основанием упрекнет за резкую перемену взглядов. Ужин прошел кошмарно. Женщины болтали о нарядах, о кино и кинозвездах. Зое немного опьянела, хихикала и то и дело восклицала, что никогда бы не поверила – имея в виду ужин; прощаясь, она расцеловала Беатрис в обе щеки. Сама Беатрис была очаровательна, весела и даже слишком на протяжении всего ужина, и ее взгляд, открытый, без всякой видимой иронии, часто встречался с отчаянным и печальным взглядом ее любовника. Было половина одиннадцатого. Они стояли у дверей ресторана, глядя, как их приглашенная удаляется в сторону метро.

– Она очаровательна, правда? – весело спросила Беатрис. – Как ты думаешь, теперь она утешилась?

Она повернулась к Эдуару, ее лицо было открытым, искренним, почти обеспокоенным. Он смотрел на нее добрых десять секунд, пока она не начала хохотать и, хохоча, не опустилась на скамейку в трех метрах от него. Она так смеялась – Эдуар едва мог разобрать, что она говорила: «Ах, боже мой! Твое лицо, Эдуар… если бы ты видел свое лицо!..» – и смеялась еще пуще. Прохожие оборачивались и смотрели на скамейку, где задыхалась от смеха красивая брюнетка, а перед ней стоял молодой человек, по всей видимости, в бешенстве. Наконец она сказала, что это надо отметить, и Эдуар, который решил напиться, последовал за ней в ночной кабачок.

В ночном кабачке, а они всегда ходили в один и тот же, уже сидели Никола, Тони д'Альбре и прочие. Обрадованная Беатрис бросилась им в объятия и тут же рассказала в самой смехотворной форме об их ужине. Никола и Тони в свою очередь стали умирать от смеха. Беатрис тем временем обрисовала Эдуара так трогательно и так смешно, что сердиться было невозможно. На самом деле он отдавал себе в этом отчет, и больше всего в этой идиотской истории он страдал не оттого, что его роль была смешна, а скорее от своей незначительности. Его роль мог сыграть любой из знакомых Беатрис, любой, кто охвачен приступом чувствительности или склонен к псевдолевацким тенденциям. Его мучило то, что, будучи любовником Беатрис, которая только сегодня вернулась после долгого отсутствия, получил от нее вместо ужина вдвоем этот урок; более того, все, кажется, считают это нормальным. «Да уж, – сказала ему Тони, вытирая слезы, – от Беатрис можно ожидать всего».

– А эта самая Зое, – торжествующе добавила Беатрис, – просто халтурила и чуть не испортила мне примерку. Ведь было уже шесть часов! Я не люблю людей, которые халтурят на работе.

И тут, поскольку она говорила серьезно, ее достойные слушатели закивали с полным одобрением. Эдуар три раза подряд заказал им водку. Водка делала его беззаботным. Он знал, что через полчаса кончит тем же, чем и они: будет смеяться и насмешничать над жалким молодым человеком, который ханжески вздыхал из-за слез какой-то швеи. И не без оснований, потому что хоть он и возмущался гнусностью социальных различий, однако именно Беатрис, и только она, сумела переступить через них и заставила забыть о них Зое на протяжении всего ужина. Ее жертва – если вообще считать ее жертвой – осталась очарованной этим вечером, в то время как сочувствующий ей и жаждущий равноправия Эдуар не знал, о чем с ней говорить, и только злился.

– Так, значит, – не отставала Тони д'Альбре, – вы левый, так ведь, а, Эдуар? Это меня не удивляет.

Она коварно улыбалась, указывая на него пальцем.

– Я не интересуюсь политикой, но я действительно скорее левый, – подтвердил Эдуар. – А что именно вас не удивляет?

– Прежде всего история с примеркой, – сказала Тони, – а потом (тут она прыснула со смеху), вы не сердитесь, но я не понимаю ничего из того, что вы пишете, а обычно, когда я не понимаю того, что кто-то пишет, этот кто-то оказывается левым.

Она, должно быть, прилично выпила, как все вокруг, но тут же сообразила, что опьянела, и благодаря своему потрясающему инстинкту, который во время кораблекрушения подсказал бы ей, кто из пассажиров самый богатый – будь это даже незнакомец в бумазейной пижаме – и именно ему она протянула бы последний спасательный круг, – она дала задний ход: Эдуар прежде всего был писателем, левым ли, правым ли – неважно, которого превозносила критика, а значит, у него был шанс преуспеть.

– Я сказала так, к слову, – похлопав его по руке, улыбнулась Тони, – и, конечно, преувеличила. Мне нравятся ваши пьесы, и мы ведь теперь с вами добрые друзья, не так ли? Вы же не перестанете встречаться с нашей птичкой…

Она кивнула в сторону Беатрис, которая, улыбаясь и прикрыв глаза, танцевала в объятиях Никола. Они очень хорошо танцевали вместе.